Александр Струев - Царство. 1955–1957
На «ближней» так и не получилось сделать музей, как-то сама собой исчезла эта идея, и покинутый сталинский дом застыл средь темного леса, словно заколдованный, напоминая историю про принцессу, уколовшуюся веретеном, — жизнь в Волынском, как в сказке, остановилась. Не ходили по окрестностям хмурые автоматчики, не было вокруг свирепо гавкающих сторожевых собак, не стояли, глухо бубня моторами, громады тяжелых танков, увезли пушки, пулеметы, куда-то подевались бдительные глаза охранников. Дом казался заброшенным, навек забытым, лишь одинокий дворник, даже сейчас, знойным летом, расхаживающий в шапке-ушанке, как привидение, мел дорогу, по которой не ездила ни одна машина. Нарушая это бесконечное одиночество, автомобили «гаража особого назначения» один за другим подрулили к парадному.
Никита Сергеевич дождался Микояна и зятя с дочерью, которые подъехали следом, и, пропустив вперед Нину Петровну, принялся показывать сталинские владения.
— Смотрите и запоминайте. Может, снесут этот дом, кто знает? — Хрущев по-хозяйски вышагивал по дорожкам, обходя здание. Анастас Иванович был задумчив и держался поодаль.
— Вы на меня внимания не обращайте, — проговорил он и двинулся в противоположную сторону, хотел, видно, побыть один.
Никита Сергеевич сначала повел группу на пруд, но воды в пруду не оказалось — на зиму искусственный водоем с беседкой на южной стороне спускали, а с 1954 года уже не наполняли. Омываясь косыми дождями, весенним паводком и летними грозами, огромная чаша к середине июля безнадежно пересыхала, бетонное дно ее казалось грязным, замусоренным, в некоторых местах, там, где гнили прошлогодние листья, буйно подымалась трава, из трещин настойчиво рвались ввысь молодые побеги. Выше всех устремилась к небу тоненькая осинка. Обойдя место, где некогда сверкал живописный пруд, сразу за беседкой повернули налево и оказались у оранжереи. Здесь тоже царило запустенье: и снаружи, и внутри — неумолимое буйство диких растений.
— Раньше тут был идеальный порядок, — цокал языком Хрущев.
— Власик обслугу задергал, — припомнив сварливого начальника сталинской охраны, вступил в разговор Анастас Иванович. Обойдя дом, он присоединился к компании.
— А сколько диковинных цветов росло? А плодовых деревьев сколько? Даже абрикосы вызревали. Из абрикоса у Валечки отличное варенье получалось. А груша какая!
— Точно, точно! — подтверждал Микоян.
— Цветов тут, Нина, была гибель! — не унимался Никита Сергеевич. — Когда у Сталина случалось хорошее настроение, он шел в оранжерею и бутоны нюхал. Иногда цветами одаривал. Соберет букетик и вдруг — «на»! Три раза мне букет доставался. А тебе, Анастас, сколько?
— Пять.
— Везучий! Это сейчас вспоминать просто, а раньше букетик милостью считался, выражением особого расположения, — определил Первый Секретарь.
— Ты сам не свой от радости возвращался, — подтвердила Нина Петровна. — Мы один такой букетик засушили. Он где-то до сих пор хранится.
— Теперь можно выбросить! — отмахнулся Никита Сергеевич.
— Нет, Никита, пусть лежит!
— Ну, пусть, пусть.
Дорожки, по которым ходили, были запущены, ветки лезли в лицо, цеплялись за одежду. Лишь дворник как неустанный маятник ходил по двору, заметая все подчистую, и если бы не он, сталинский дом, лишившись подступов, врос в землю — столько листвы, сучков, веточек, стебельков, соринок, перышек, чего угодно, падало вниз; так бы и пропал этот дом на веки вечные!
Входные двери отворились. Прихожая выглядела точно как в ту роковую ночь, ничто здесь не поменялось. Оказавшись в сталинских покоях, человек словно попадал в прошлое — те же вещи, те же запахи, то же настороженное настроение. Все осталось как при нем, при Хозяине. Сергей, Рада, Алексей Иванович и Нина Петровна послушно шли за отцом. Дом правителя наполняла предельно скромная обстановка, точно такая, как и в других местах его обитания. Мебельная фабрика «Люкс» Хозяйственного управления Совета министров скрупулезно тиражировала незатейливые гарнитуры из красного дерева, дуба и светлой карельской березы. В Бухаре ткали привычные красные ковры, в спеццехе на заводе Ильича собирали громоздкие, скудно наделенные хрусталем люстры, на стены клеили однотонные бесхитростные обои. Паркет на полу отличался добротностью и незамысловатостью рисунка. Все делалось скупо, без излишеств, чтобы не раздражать вождя, не отвлекать от непростых государственных дум. Территорию ограждал выкрашенный зеленой краской деревянный забор, парковые дорожки были присыпаны измельченным красноватым гравием.
Архитектура сталинских резиденций была на удивление однообразной, что на Валдае, что в Гаграх, что здесь, под Москвой. А может, однообразие подразумевало величие, создавало впечатление, что невозможно от товарища Сталина ускользнуть — ни времени, ни человеку? Никому не получится перенестись в другое измерение, что-то переменить, переиначить, — на любом конце света будет поджидать тебя родной вождь, его несокрушимые, прозорливые мысли, привычная аскетическая обстановка.
Генералиссимус селился в красивейших местах, занимая чудесные дворцы и замки, но вдруг отдавал распоряжение строить по соседству дом и собственноручно делал набросок, определяя каким ему быть. Чтобы довести детали до совершенства, улучшить функциональность, придать величие формам, к проектированию привлекались самые значительные корифеи, они предлагали многочисленные эскизы, делали скрупулезные проработки тех или иных архитектурных решений, но неизбежно все сводилось к односложному сталинскому варианту и строилось будто бы под копирку. Таким стал и Мао Цзэдун, допускавший разнообразие исключительно в диковинных цветах и женщинах. Великий Сталин и великий Мао, точно как на картине в Посольстве Китая, были близнецы-братья.
— Засыпал он здесь, на диване, — показал Никита Сергеевич.
— А тут, — комендант Кремля распахнул тайную дверцу, в точности повторяющую дубовую стеновую панель, — у товарища Сталина был гардероб.
Хрущев с интересом уставился в проем потайной двери:
— Заглянуть можно?
— Разумеется.
— Недурно, — осмотрев гардеробную, произнес Никита Сергеевич.
В спрятанном от посторонних глаз помещении, кроме пустых полок и множества вешалок, ничего не оказалось.
— Одежду забрали в Музей революции, — уточнил комендант Кремля.
— Каганович вопил: «У Сталина одна теплая шинель, одни зимние ботинки!» — усмехнулся Хрущев. — Все думали, что Иосиф не выносит мелкобуржуазного многообразия. Так, Анастас?
— Он больше на публику работал, специально в одном и том же появлялся.
— Тактик! Однажды про ботинки мне рассказывал. Ботинки, говорит, это часть меня. Старая обувь на ноге сидит как влитая, а с новой — всегда неразбериха: то велики ботинки, то жмут или одеваются трудно. Мол, люблю в стареньких ходить, других и не надо!
Когда ботинки вождя снашивались, с них снимали мерку и шили новые, при этом нужно было сохранить абсолютное сходство. Главное, чтобы новизна в глаза не бросалась. Пошьют, потом разнашивают. Иосиф Виссарионович имел в штате специального человека, примерно с такими же по размеру ногами. Как свое полезное дело этот уважаемый человек сделает, то есть походит денек-другой в новых ботинках, и, стало быть, разносит, выставляют пару в прихожей, рядом со старыми башмаками. Бывало, товарищ Сталин на новую пару никакого внимания не обратит, что-то в ней, значит, не то. Тогда ее прятали и делали обувь заново. Следующую пару сошьют, ноги эталонные в ней потопчутся, и опять у вешалки ставят.
«Надел товарищ Сталин!» — с радостью докладывают.
А если пришлась обувь впору, значит, ходит в ней товарищ Сталин, не снимая. Через месяц старые туфли из прихожей убирали, ведь понятно, что Иосиф Виссарионович от них отказался, но ни в коем случае не выбрасывали, а начистив и набив упругой замшей, относили в специально отведенное место. С костюмами и пальто была та же история. Одежду шили на человека с фигурой, точно повторяющей сталинскую. Нашел его сам вождь. Вышло это так. Однажды проводил Каганович совещание в своем кремлевском кабинете. Лазарь Моисеевич возглавлял тогда Министерство промышленности строительных материалов. На это совещание неожиданно Сталин пришел, присел с краю и слушает. Каганович разошелся, никому спуску не дает, каждому вопрос, почти всех подчиненных с места поднял, покрикивает, а напоследок к одному заведующему отделом с вопросом обратился. Тот оробел, застыл как столб, ни бэ, ни мэ! Тут товарищ Сталин строго: «Раздевайся!» Завотделом: «Что?» — «Раздевайся, говорю!» Завотделом снял пиджак, рубашку, руки трясутся, не слушаются, а Сталин ему: «И штаны снимай!» И брюки снял. Иосиф Виссарионович забрал одежду и в соседнюю комнату удалился. В зале тишина, ждут, что дальше будет. Каганович сидит красный, не знает что думать, а мужик этот, начальник отдела, голый посреди зала торчит. Минут через пятнадцать Сталин возвратился, протянул одежду: «Одевай! Будешь вместо меня на примерки ездить. Мой размер у него, Лазарь, один в один, мой!» Лазарь Моисеевич расплылся в благодушной улыбке. Бывало, ведет Каганович коллегию министерства и тут правительственный телефон звонит. Лазарь Моисеевич трубку поднимает, а потом командует: «Манекен, на примерку!»
