Пол Блок - Ниже неба
Двери камер были сделаны из крепкого дерева и для большей прочности обиты металлическими пластинами. В каждой двери, на уровне глаз, находилось окошко, через которое стражник мог заглянуть внутрь. Все окошки были теперь закрыты, и Коннор не мог видеть, занята ли какая-нибудь камера и сколько в ней находится людей. Однако он слышал звуки, которые доносились из-за дверей: беспорядочная смесь стонов, стуков, шарканья, кашля, даже нестройная пьяная песня, разносившаяся по коридорам каменного лабиринта так же, как и запах мочи.
– Это прямо за углом, – пробормотал Уимс, замедлив шаг и ткнув вперед указательным пальцем. – Твой папуля? – спросил он, ухмыляясь.
– Я... я не уверен, – отозвался Коннор.
Он неожиданно почувствовал, что его ноги одеревенели, и ему пришлось буквально заставить себя пройти несколько шагов до одной из камер, возле которой остановился Уимс.
Стражник сочно сплюнул на руку и начал вытирать пыль с закрытого окошка на двери, постепенно открывая цифры, выбитые на нем – восемь, четыре, один, четыре. «Так, вот он», – Уимс извлек связку ключей из кармана своей куртки и повертел их в руках, пытаясь найти тот, которым открывались камеры вдоль этого коридора.
Коннор почувствовал, как ком подкатывает к его горлу, и он, скорее всего, убежал бы, если бы все тело не было таким окаменевшим. На протяжении последних нескольких дней поиски отца были чем-то вроде забавы – вопроса, в ответе на который Коннор был заранее уверен. Он хотел просто убедиться в бесплодности своих усилий. И вот теперь он стоял перед дверью, за которой Грэхэм Магиннис провел, наверное, последние шестнадцать лет своей жизни.
Дверь со скрипом отворилась, и стражник растворился в темноте камеры. Коннор услышал, как он тихо проворчал что-то тому, кто сидел внутри. Через мгновение стражник снова появился и позволил Коннору войти: «Не задерживайся. У тебя не так много времени.»
С трудом оторвав свои ноги от пола, Коннор приблизился к двери и заглянул внутрь. Все освещение в камере исходило от маленького зарешеченного отверстия высоко в стене, которое, очевидно, вело к вентиляционной шахте, так как света оно пропускало очень мало. Несколько лучей, которые проходили через шахту, значительно ослаблялись густым слоем пыли, висевшей в воздухе и делавшей его похожим на туман.
– Он там, – Дункан Уимс указал Коннору пальцем в сторону дальней стены, – вон там.
Коннор посмотрел в ту сторону и подошел поближе. Когда, наконец, его глаза привыкли к темноте, он различил в густом тумане фигуру – исхудавшего мужчину с длинной седой бородой, сидящего на краю металлической кровати под зарешеченным окошком и одетого в однотонную, выцветшую миткалевую форму.
– От-тец? – тихо прошептал Коннор, как будто не желая беспокоить ушедшего в прострацию старика.
– Не слишком надейся на то, что он будет разговаривать, – вмешался Уимс. – В этом парне осталось не так много жизни. Если я не ошибаюсь, последние пять лет он не ходит на работу, по крайней мере, в большинстве случаев парней сажают в такие камеры именно за это.
Он стукнул ногой по железной кровати, схватил сидящего на ней старика за бороду и поднял его голову кверху:
– Восемьдесят четыре – четырнадцать, у тебя посетитель. – Сразу же после того, как стражник отпустил бороду, голова заключенного опять упала на грудь.
Оглянувшись назад, в сторону двери, Уимс спросил Коннора:
– Ну что, ты достаточно видел?
– Можно мне поговорить с ним... наедине?
Уимс нахмурился, посмотрел сначала на заключенного, затем на Коннора, после чего, прищурив один глаз, сказал:
– Охранник приказал мне отвести тебя сюда... чтобы ты смог посмотреть на отца. Ну, ты на него и посмотрел. Так что лучше приготовь-ка еще один шиллинг.
Коннор покопался в кармане камзола, извлек оттуда монету и протянул ее стражнику:
– Несколько минут, пожалуйста. Наедине.
Уимс глянул на монету и осклабился. Выхватив шиллинг из руки Коннора, он спрятал его и быстрым шагом направился к выходу из камеры:
– Имей в виду, если ты задержишься, можешь остаться здесь надолго.
Коннор согласно кивнул:
– Хорошо. Я освобожусь через десять минут.
Стражник потянул на себя массивную дверь, и она со скрипом закрылась. Затем послышался лязг закрывающегося замка и постепенно затихающий топот сапог Уимса.
Несколько минут Коннор стоял, глядя на пожилого мужчину, сидящего на кровати, все больше различая его черты по мере того, как глаза привыкали к тусклому свету.
– Отец? – попробовал он позвать еще раз, но старик даже не шелохнулся, продолжая невидящим взором смотреть в пол.
Приблизившись, Коннор опустился на колени перед кроватью так, чтобы оказаться в зоне видимости заключенного. Глаза старика моргнули, но больше он никак не отреагировал на присутствие Коннора.
– Отец, это ты? Ты Грэхэм Магиннис?
Голова старика немного поднялась вверх, и он посмотрел куда-то вдаль, как будто пытаясь что-то вспомнить. Затем неожиданно четко он прошептал:
– Магиннис.
Его скрюченные руки, покрытые язвами и болячками, задрожали, и он сложил их так, как будто собирался молиться.
– Так значит, это ты? Грэхэм Магиннис?
– Мистер Грэхэм Магиннис, – растягивая слова, произнес старик.
Коннор уже было собрался что-то ответить, но его отец поднял руку и начал говорить слабым, монотонным, однако твердым голосом:
– Суд приговаривает вас к тридцати годам каторжных работ, приговор должен быть приведен в исполнение в Ее Величества Милбанкской тюрьме. Пусть Господь проявит милосердие к вам, а не суд.
Он замолчал, но по-прежнему не смотрел на молодого человека, стоящего перед ним на коленях.
Глаза Коннора наполнились слезами, он схватил отца за руку и сжал ее в своей ладони:
– Отец, это я, твой сын... Коннор.
Это имя, казалось, не произвело на заключенного никакого впечатления.
– Я искал тебя, – продолжал Коннор. – Мы даже не предполагали, что ты жив.
– Мертв... Магиннис... он умер.
– Но ведь ты жив.
– Восемьдесят четыре – четырнадцать, – прошептал Грэхэм.
– Ты Грэхэм Магиннис... ты мой отец, – произнес Коннор тихим и почти безнадежным голосом.
– Мертв, я сказал! – заключенный вырвал руку и встал на ноги. – Умер четырнадцатого февраля, в год тысяча восемьсот двадцать второй от Рождества Христова. Умер и кремирован в Милбанкской тюрьме. Все это записано в тюремном журнале: измена, арест, приговор, смерть... Восемьдесят четыре – четырнадцать!
Грэхэм указал скрюченным пальцем на кровать. Глаза его на какое-то мгновение блеснули, затем опять потухли, и он замер на месте, согнув плечи и опустив голову.
Коннор медленно поднялся с колен и глубоко вздохнул, собираясь с мыслями. Наконец, он произнес самым мягким тоном, на какой только был способен:
– Ты знаешь, что у тебя есть дочь? Она родилась вскоре после того, как... как ты оказался в тюрьме. Именно из-за того, что ее родила, умерла мама.
Старик немного приподнял голову, и Коннору показалось, что он увидел, как заблестели его глаза. Однако отец снова отвернулся и опять произнес каким-то нечеловеческим, загробным голосом:
– Восемьдесят четыре – четырнадцать...
Неожиданно раздался металлический лязг, затем последовал скрип замка, в котором проворачивали ключ. Дверь в камеру отворилась, и послышался голос Дункана Уимса:
– Нам нужно уходить. Вот-вот наступит время смены караула.
– Можно еще несколько минут? Выражение лица стражника было непреклонным:
– Не сегодня. Но я уверен, что можно будет договориться в какой-нибудь другой день. – Он пошире распахнул двери и знаком приказал Коннору поторапливаться.
Коннор направился было к выходу, затем остановился и оглянулся на номер 8414, пытаясь разглядеть что-нибудь знакомое в чертах его лица. Однако все, что он видел перед собой,– это старика, которому оставался, наверное, всего один шаг до могилы.
– Ну, пойдем, – подгонял Уимс.
– Отец, – позвал Коннор, надеясь, что заключенный в последний момент заметит его присутствие или, может быть, даже его узнает. – Твоя дочь... Мы дали ей имя мамы. Ее зовут Эмелин.
Коннор тянул время так долго, как это было возможно, затем уступил настойчивым требованиям стражника и вышел в коридор.
* * *
Когда дверь закрылась, Грэхэм Магиннис упал на колени на холодный каменный пол. Его губы задрожали и слова застряли в горле, когда он попытался произнести имя: «Эмелин».
Воздев руки кверху, как будто взывая к Господу, несчастный яростно затряс головой, пытаясь отогнать нахлынувший поток образов, танцующих перед ним в бешеном вихре: беременная женщина, держащая за крошечную ручонку маленького мальчика, ее муж, стоящий у скамьи подсудимых, с глазами, полными отчаяния и тоски.
Образы сменялись один за другим: стражник, открывающий двери камеры, высокий молодой человек, полный здоровья и сил, знакомое имя, зовущее из прошлого.
