Джон Бойн - Мальчик в полосатой пижаме
— Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
— Я хочу работать в зоопарке, — ответил Шмуэль.
— В зоопарке?
— Я люблю животных, — застенчиво объяснил Шмуэль.
— А я буду военным, — твердо заявил Бруно. — Как папа.
— Я бы не пошел в военные.
— Конечно, не таким, как лейтенант Котлер, — поспешил уточнить Бруно. — Этот только и знает что расхаживать всюду словно у себя дома, хихикать с моей сестрой и шептаться с мамой. По-моему, он вообще не очень хороший военный. Я же хочу стать таким, как папа. Одним из лучших.
— Хороших военных не бывает, — произнес Шмуэль.
— Еще как бывает! — возразил Бруно.
— Кто же?
— Ну, мой отец хотя бы. Вот почему он ходит в такой потрясающей форме, и все называют его комендантом и делают, что он велит. У Фурора на его счет большие планы, потому что он очень хороший военный.
— Хороших военных не бывает, — угрюмо повторил Шмуэль.
— Кроме моего отца, — не сдавался Бруно, надеясь в душе, что Шмуэль не будет стоять на своем. Бруно очень не хотелось ссориться: в конце концов, здесь, в Аж-Выси, Шмуэль был его единственным другом. Но отец есть отец, и Бруно считал, что нельзя позволять другим людям дурно отзываться о нем.
Несколько минут мальчики сидели не шевелясь и молчали. Каждый опасался ляпнуть что-нибудь, о чем бы потом пожалел.
Первым нарушил молчание Шмуэль.
— Ты не знаешь, каково здесь живется, — очень тихо, почти неразборчиво произнес он.
— У тебя ведь нет сестер? — торопливо спросил Бруно, делая вид, что не слышал, что сказал его новый друг. А раз так, то и не надо отвечать.
— Нет, — Шмуэль покачал головой.
— Тебе повезло. Гретель всего двенадцать, но она воображает, будто знает все на свете. Она настоящий безнадежный случай. Сидит целыми днями у окна, а как завидит лейтенанта Котлера, мчится со всех ног в прихожую и притворяется, будто явилась туда по делу. На днях я ее застал там. Котлер вошел, она вздрогнула и говорит: «О, лейтенант Котлер! Не ожидала вас здесь увидеть». Но мне-то точно известно, что она его подкарауливала.
Рассказывая, Бруно не смотрел на Шмуэля, но когда глянул на него, обнаружил, что его друг, у которого и так кровинки в лице не было, побледнел еще сильнее.
— Что с тобой? — встревожился Бруно. — У тебя такой вид, словно тебя тошнит.
— Давай не будем о нем говорить, — попросил Шмуэль.
— О ком? — не понял Бруно.
— О лейтенанте Котлере. Я его боюсь.
— Я тоже его немного боюсь, — признался Бруно. — Он любит задираться. И от него жутко воняет. Одеколоном, которым он поливается.
И вдруг Шмуэль задрожал. Бруно огляделся, словно холод скорее можно увидеть, чем ощутить.
— Что случилось? удивился он. — Ведь на улице тепло. Но тебе надо было надеть свитер. По вечерам становится прохладнее, — назидательно добавил он.
Вечером того же дня Бруно, к своему огорчению, узнал, что лейтенант Котлер ужинает с ними. Других гостей не было. Павел как всегда, в белой куртке — прислуживал за столом.
Бруно наблюдал, как Павел огибает стол, и обнаружил, что у него портится настроение, стоит ему взглянуть на слугу. Интересно, когда Павел был врачом, он тоже ходил в белой куртке или надевал белый халат? — размышлял Бруно. Поставив тарелки и разложив приборы перед каждым едоком, Павел отступил к стене и, пока все ели и разговаривали, стоял там совершенно неподвижно, а на лице его отсутствовало всякое выражение — старик будто спал с открытыми глазами.
При необходимости что-нибудь подать или принести Павел оживал и срывался с места, но всякий раз, когда Бруно бросал взгляд на слугу, мальчика охватывало какое-то тяжелое и мрачное предчувствие. Казалось, с каждым днем Павел становится все меньше и меньше, а щеки его, и прежде серые, поблекли еще сильнее, если такое вообще возможно. Веки Павла подозрительно набухли, и Бруно подумал, что если он неудачно моргнет, то слезы потоком польются из его глаз.
Когда старик внес в комнату стопку тарелок, Бруно не мог не заметить, что руки у него подрагивают под их тяжестью. А когда Павел опять занял свою привычную позицию у стены, Бруно почудилось, что слуга пошатнулся и упал бы, не обопрись он рукой о стену. Маме пришлось дважды просить добавки супа, с первого раза Павел не услышал. А потом, разлив вино по бокалам и опустошив бутылку, он не успел вовремя откупорить другую, чтобы наполнить папин бокал.
— Герр Лицт не разрешает нам читать стихи и пьесы, — жаловался Бруно за горячим блюдом. Поскольку у них за ужином был гость, все были одеты не по-домашнему: папа сидел в форме, мама в зеленом платье, подчеркивавшем цвет ее глаз, Гретель с Бруно нарядились в одежду, в которой они ходили в церковь в Берлине. — Я спросил, можно ли читать стихи хотя бы раз в неделю. А он сказал, что не позволит такого, пока он руководит нашим обучением.
— Уверен, он действует исходя из самых благих побуждений, — заметил отец, налегая на баранью ногу.
— Он хочет, чтобы мы учили только историю и географию, — продолжал Бруно. — И я уже начинаю ненавидеть историю с географией.
— Бруно, нельзя так говорить, — вставила мама.
— Почему ты ненавидишь историю? — Отец на секунду отложил вилку и посмотрел через стол на сына.
Тот пожал плечами, что ему тоже запрещалось делать, когда беседует со взрослыми.
— Потому что скучно.
— Скучно? Мой сын считает изучение истории скучным занятием? А теперь послушай меня, Бруно. — Отец подался вперед, тыча ножом в сына. — Здесь, за этим столом, мы оказались исключительно по милости истории. Если бы не история, сидели бы мы сейчас в тишине и покое за нашим столом в нашем берлинском доме. Здесь же мы для того, чтобы исправлять исторические ошибки.
— Все равно скучно, — повторил Бруно, особо не прислушиваясь к словам отца.
— Вам придется простить моего брата, лейтенант Котлер, — проворковала Гретель, касаясь руки гостя. Этот жест заставил маму пристально воззриться на дочку. — Он очень невежественный маленький мальчик.
— Я не невежественный, — рявкнул Бруно. И как Гретель не надоест его оскорблять! — Вам придется простить мою сестру, лейтенант Котлер, — вежливым тоном добавил он, — но она — безнадежный случай, и мы не в силах ничего изменить. Врачи говорят, что ей уже нельзя помочь.
— Заткнись! — залившись краской, выкрикнула Гретель.
— Сама заткнись, — расплылся в улыбке Бруно.
— Дети, прошу вас, — вмешалась мама.
Отец постучал ножом по столу, и все умолкли. Бруно украдкой глянул на него: сердитым папа не выглядел, но было ясно, что препирательств за столом он больше не потерпит.
— В школе мне очень нравилась история, — заговорил лейтенант Котлер. — И хотя мой отец был профессором литературы в университете, я предпочитал искусству общественные науки.
— Вот как? А я и не знала. — Мама с интересом взглянула на Котлера. Ваш отец все еще преподает?
— Наверное… По совести говоря, я точно не знаю.
Мама вскинула брови:
— Курт, как вы можете не знать? Не поддерживаете с ним отношений?
Молодой лейтенант тщательно пережевывал баранину, и этот процесс предоставил ему возможность подумать над ответом. На Бруно он метнул сердитый взгляд, в котором читалось: зря ты, парень, завел этот разговор.
— Курт, — настаивала мама, — вы не поддерживаете отношений с отцом?
— Не совсем так, — небрежно обронил Котлер, всем своим видом давая понять, что столь пустячная тема не достойна серьезного обсуждения. На маму он при этом не смотрел. — Отец уехал из Германии несколько лет назад. В тридцать восьмом, если не ошибаюсь. С тех пор я его не видел.
Отец Бруно вдруг прекратил есть и, чуть нахмурившись, поглядел на лейтенанта Котлера:
— И куда же он уехал?
— Простите, господин комендант? — переспросил Котлер, хотя вопрос отца, как всегда, прозвучал ясно и четко.
— Я поинтересовался, куда же он уехал, — повторил комендант. — Ваш отец. Профессор литературы. В какую страну?
Котлер слегка покраснел и вдруг начал заикаться.
— К-кажется… Кажется, в данное время он в Швейцарии, — выдавил он наконец. — Последнее, что я о нем слышал, он преподает в университете в Берне.
— О, Швейцария — красивая страна, — оживилась мама. — Верно, я там никогда не была, но по слухам…
— Он ведь не может быть очень старым, ваш отец. — Раскатистый голос коменданта перекрыл все прочие реплики. — Ведь вам всего… сколько? Семнадцать? Восемнадцать лет?
— Мне только что исполнилось девятнадцать, господин комендант.
— Значит, вашему отцу немного за сорок, надо полагать?
Лейтенант Котлер не отвечал, продолжая усердно жевать. Правда, судя по его виду, удовольствия от еды больше не получал.
— Странно, что он предпочел покинуть свою Родину, — заметил отец.
— Мы с отцом никогда не были близки, — выпалил Котлер, оглядывая присутствующих, словно обязан был оправдаться перед всеми, кто сидел за столом. — На самом деле мы не общались долгие годы.
