Александр Солженицын - Красное колесо. Узел I. Август Четырнадцатого
Либеральному обществу удобно было посчитать Богрова охранником, – и только чтоб не наказывать своих угождателей, русский царь позволил этому гнусному объяснению остаться в памяти России и пятном на чести её. Чтобы спасти три чиновные шкуры – весь грязный заляп Верховная Власть принимала на себя. Вершина дерева беззаботно отдавала здоровые побеги, повеивая дряхлыми.
Эта медленная история прощения убийц – открывает тем, кто не отгораживается видеть. Каждое милосердие к своре – омертвляло государство. Уже достаточно перед тем проявил император, что был не на высоте задач, решаемых Столыпиным. После его смерти потерею курса покойного и вот прощением убийц – проявил нечувствие этой страны в 170 миллионов, за чьи души, мнения, память и честь помазанник Божий отвечает перед всеми судами Земли и Неба.
И так ещё совпало, что в тот же день с неосуждением Курлова Государственный Совет вынес ещё одно мудрое решение: отказал Архангельской губернии в праве иметь земство. Самый русский, самый грамотный, бескрепостной, самостоятельный крестьянский край, расцветавший при древнем Новгороде и Московии, – не мог получить самоуправления в XX веке из-за того, что там не доставало дворянства! Русская монархия не решалась опереться на неразвитый крестьянский класс – да почти детей, не могущих жить без опеки образованных.
Посмеявшись над Столыпиным, посмеялись и над любимой земской идеей его.
Акт милосердия января 1913 был окончательным предательством Столыпина троном – всего дела и всей жизни Столыпина, и это отчётливо было понято всеми партийными направлениями. В том же году открывался в Киеве памятник убитому (по общественному сбору, не на средства казны), – и вот снова обсуждалась жизнь и смерть Столыпина. Но теперь либеральная (то есть подавляющая) печать выбранивалась, как не смела в дни убийства: что это был властный и даже типичный временщик, который не имел своего направления политики, а всякий раз выбирал, что выгодно для него лично, каждый шаг его определялся соображениями личной карьеры и беспощадностью к тем, кто попадался на пути. Само открытие памятника либеральные газеты называли “киевским действом”, где “сдружились над дорогим трупом” русские националисты и часть октябристов (другая часть постеснялась приехать), “захотелось людям пошуметь перед памятником”. Родзянко снова привёз венок от себя лично, не от Думы. Какие министры приехали – каждый сам от себя, не от правительства. И представителей от Двора и династии – не было.
Всего два года прошло от смерти Столыпина, – почти вся российская публичность и печатность открыто насмехалась над его памятью и его нелепой затеей русского национального строительства.
Выстрел Богрова оказался – бронебойный и навылет.
74
Только и было его беззаботной лёгкой жизни – до 26 лет, только и было тех несравненных петербургских зим. По утрам – уже хиреющие теоретические занятия по государствоведению, в 22 года отпали и они. А целые дни свободны, чаи, завтраки и обеды с титулованными и приближёнными, ни одного вечера дома, балеты, французские пьески, песенники и цыгане, то венгерцы, то зурначи с лезгинкой, вина, пробы рулетки, редко ложился Николай раньше часа, а то и в три, с трудом подымался или даже скрадывал сном половину урока и никогда не оплакивал отмену заседания Государственного Совета или заседание короткое. (Отец заставлял отсиживать. Сам с собою заключал пари, сколько минут сегодня продлится заседание, точно следил по часам и рассчитывал, куда ещё можно успеть ринуться). В году два раза говенья, иногда праздничные приёмы, а то – вседневная свобода, на катке в Аничковом весёлая возня с девицами Шереметевыми или с ними же в прятки, то смотреть через забор на Невский, то с молодёжью по набережной. Рано усвоенная привычка записывать это всё в дневник, когда-нибудь забавно будет вспомнить. И рано оцененное чтение из русской истории – оказалось, что нет интересней книг, живое чувство предков, как будто это сегодня происходит или ещё произойдёт. Английский, немецкий, французский языки – как будто и не в труд, сами собой. А теоретическим военным занятиям всегда предпочитал практическую службу: последовательно в пехоте – командиром батальона преображенцев, в кавалерии – командиром эскадрона лейб-гусар, да два года в гвардейской конно-артиллерийской бригаде.
Каждое лето и отбывал с ними поочерёдно лагерные сборы. То переходы верхами, то разыгрывание атак (ото всего на память – снимки), иногда подъёмы среди ночи, а с рассвета досыпанье, с офицерами состязания по стрельбе в тарелки, трубачи и песенники, – всё это легко и весело молодому здоровому. Жизнь на вольной природе, вне дворцового ритуала, – свои удовольствия: прыгать через костёр, играть в городки, возиться на сене, лазить на крышу, грести на байдарках, на лёгких двойках, ловить рыбу, стрелять уток, в дурную погоду – биллиард, анекдоты. А вечера – всё равно свободны, Красное Село – рядом, после обеда каждый вечер туда, усиленная закуска с выпивкой, или катанье на музыке в охотничьем шарабане, или танцы с институтками или ужины с испанцами, с малороссиянами, с цыганами до 6 утра. А в сезон милого красносельского театра – на оперетки, на балеты, и ходить за сцену. Положительно очень заняла маленькая Кшесинская 2-я, всё больше обаяла.
Ещё особые месяцы – это сентябри, месяцы императорской и великокняжеской охоты. Охота – из самых лучших человеческих удовольствий. Конные переходы, загоны, стоянье на номерах, стрельба; стрельба – вот олень на полном скаку падает как заяц, за наезд убивали одних оленей десятками, а козлов, а кабанов! (Иногда и неудача, пропуделяешь). Дамы на псовой охоте. Масса зайцев, фазанов, куропаток, наконец и тетерева. Трудолюбивые охотники не знают себе пощады – то встают в темноте, то в дождь и холод в сёдлах по 30 вёрст. Обеды с музыкой, вкруговую из рога шампанское за убитых оленей. Охотничьи музыканты на валторнах. Дразнить беловежских зубров. Лаун-теннис. Обедни в походной церкви. Сеансы фокусника. Для препровождения времени – игра на деньги, в карты и в биллиард. Приходили соседние крестьяне с музыкою славить – раздавали по полтысячи платков крестьянкам, давка.
Потом, по воле отца и собственному выбору, – несравненное долгое путешествие, да не в Европу, как ездят все, – на Восток. С двумя Георгиями – своим братом и греческим принцем Джорджи, с молодой весёлой свитой. В Греции – Олимп, в Египте – подъём на пирамиду Хеопса, Ассуан, Мемфис, тайно смотреть на пляску альмей. В Индии – охота на пантер и тигров, Цейлоне – на слонов, Яве – на крокодилов. (Брат Георгий в Индии сильно простудился, отправили домой, с тех пор много болел). Но забавы забавами, возникают и впечатленья иные. В Индии испытываешь несносное чувство – быть окружённым самоуверенными англичанами, повсюду видеть их красные мундиры. В Сиаме нельзя не изумиться этой необычайной тонкой древности. В Японии в Оцу – неожиданное нападение фанатика, – и только Джорджи не растерялся, спас Николая, а удар палашом мог быть смертелен – грозное напоминание о беззащитности наших судеб, всецело в Божьей воле.
Накопилось от путешествия – какие же рядом с нами живут цивилизации, до того необычные, до того многотайные. Как велик и сложен Божий мир, как многого мы в нём не понимаем.
Потом двухмесячное возвращение по Сибири, конским гоном. Пространство, поражающее даже русское воображение. Страна – вся наша, а тоже почти не известная никому. И с радостным сочувствием рассматриваешь города, в которые никогда ведь не соберёшься больше: Иркутск, Тобольск, Екатеринбург.
А между тем – развивается чувствительное сердце и жаждет идеальной любви. Когда-то на свадьбу дяди Сергея с тётей Эллой приехала её 12-летняя сестра, ангельская Аликс, принцесса Гессенская, и танцуя с нею на балу 16-летний Николай подарил ей брошку, а она не решалась принять. В беседке вырезали имена. С тех пор её неземной образ Николай понёс в сердце, при её посещениях Петербурга рвался видеть, и в 20 лет уже принял окончательное решение добиваться её руки. Как это всегда бывает с монархами, десятки побочных политических расчётов встали на пути цесаревича, пытаясь отклонить его выбор. Очень против была Мама, недоволен Папа, они имели что-то другое в виду, но юный Николай настаивал непреклонно, предчувствуя единственное счастье. После нескольких лет сопротивления наконец, о, разрешение было дано – и в 26 лет, своею счастливейшею весной, поехал в Кобург свататься и обручаться. Хотя свита князей сопровождала русского цесаревича, а к юной Аликс для душевной поддержки приехала её бабушка английская королева Виктория, – но по сути ничего ещё не было решено, главное препятствие: согласится ли Аликс перейти в православие? Первый трудный разговор во вторник с замечательно похорошевшею, но грустною Аликс. Она – противилась перемене религии, и Николай устал душою обезнадёженно. Впрочем, уже то было утешительно в среду, что она вообще соглашалась с ним видеться и разговаривать. Четверг пережил только свадьбою германского принца, да вечером “Паяцами” и пивом. А в пятницу – о, незабвенный день жизни, какая гора свалилась с плеч, как обрадуются Папа и Мама: Аликс – согласилась! И Николай весь день ходил как в дурмане, не вполне сознавая, что, собственно, с ним приключилось. Вильгельм поздравлял молодых с помолвкой, а всё разветвлённое королевское семейство на радостях лобызалось. Даже не верилось, даже не верилось цесаревичу, что теперь у него наконец была невеста! И какое же это возвышенное неземное счастье – состоять женихом! А как переменилась Аликс в обращении! – одним этим приводила в восторг. Она даже написала почти без ошибки две фразы по-русски. Ездил вместе с Ней в шарабане, сидели у пруда, рвали цветы и сирень, снимались – и публика теснилась в сад смотреть, а пехотная музыка и драгуны играли у жениха и невесты под окнами. Так странно было просто вдвоём кататься в шарабане, ходить и сидеть с ней, даже не стесняясь нисколько! Аликс подарила Николаю кольцо! Удивительное чувство! Как она была трогательна с ним! То и дело теперь сидели вдвоём, даже и до полуночи. Сердце с благодарностью обращалось к Господу. Невозможно было представить себе на сколько-нибудь теперь разлучаться – а приходилось, ужас. Аликс уехала к бабушке в Лондон, а Николай один ходил по местам, отныне дорогим, рвал её любимые цветы и вечерами отсылал в письмах. На каждом шагу воспоминания о ней. При себе носил, при еде у прибора ставил карточку Аликс, окружённую розовыми цветами.
