Леон Юрис - Суд королевской скамьи
— Но почему?
Адам пожал плечами.
— В моей деревне все были должны евреям. Ты хоть представляешь, насколько я был беден, когда отправился в Варшаву? Первые два года я обитал в большом шкафу и спал на подстилке из лохмотьев. Я ждал и ждал, когда мне удастся попасть в университет, но для меня не было места, потому что евреи ложью и хитростью обходили квоты и занимали все места.
Ты считаешь, что система квот порочна. Да не будь ее, они бы скупили все до единого места в каждой аудитории. Трудно представить себе, насколько они были хитры. Еврейские профессора и преподаватели старались контролировать университетскую жизнь до мельчайших деталей. Они вечно во все влезали. И я с гордостью вступил в националистическое студенческое движение, потому что это был единственный способ бороться с ними. И тем не менее лучшие места всегда доставались еврейским врачам. Ладно, мой отец спился и умер, но моя мать с рассвета до заката работала не покладая рук, чтобы заплатить еврейским ростовщикам. И до самого конца я был сторонником польского национализма, за что и был ввергнут в ад.
Юноша не сводил глаз со своего учителя. Терри испытывал отвращение к самому себе. Перед его глазами стояли картины, как Адам Кельно нежно успокаивал испуганных малышей улу и беседовал с их матерями. Господи Боже, да просто невозможно, чтобы доктор Кельно мог употребить медицину во зло людям.
«Холокауст» лежал на столе. Толстый том в серой обложке, с крупными буквами заголовка и имени автора, а ниже его портрет, озаренный отблесками пламени.
— Не сомневаюсь, что автор — еврей, — сказал Адам.
— Да.
— Впрочем, неважно. Они упоминали меня и в других своих книгах.
— Но это совсем другое. Эта едва только вышла в свет, а ко мне уже обратились с вопросами не менее полудюжины человек. Это только вопрос времени, пока какой-нибудь журналист не доберется до вас. И учитывая, что вы получили дворянство, он раскрутит чертовски шумную историю.
В мешковатом купальном халате заглянула Анджела.
— Так что же мне делать, — спросил Адам, снова спасаться в джунглях?
— Нет. Остаться и бороться. Добиться прекращения продажи этой книги и доказать всему миру, что ее автор — лжец.
— Ты так молод и так наивен, Терри.
— Вы и мой отец — это весь мой мир; доктор Кельно. Неужели вы провели пятнадцать лет в Сараваке лишь для того, чтобы была оплевана ваша могила?
— Ты хоть имеешь представление, к чему все это может привести?
— Я должен задать вам вопрос, доктор, — есть тут хоть крупица правды?
— Как ты можешь? — вскрикнула Анджела. — Как ты осмеливаешься даже задавать такие вопросы?
— Я не верю ни одному слову. Могу ли я помочь вам в этой борьбе?
— Ты готов к тому, что тебе придется быть втянутым в скандал и что на тебя в суде обрушится целая армада профессиональных лжецов? Ты уверен, что хранить благородное молчание — не самый лучший выход для тебя? — спросила Анджела.
Терренс покачал головой и вышел из комнаты, с трудом удерживая слезы.
Соседями Терри по комнате было выпито огромное количество пива и джина, исполнен весь набор непристойных песенок и обсуждены все мировые новости, которые в заключение были преданы пылким юношеским проклятьям.
У Терри был ключ от клиники доктора Кельно в нескольких кварталах от дома, и через пару часов его приятели предпочитали избавляться от охватившего их воодушевления в объятиях юных дам, расположившись с ними на столах для осмотров или на дежурных койках, обоняя густой запах дезинфицирующих средств. Но неудобства никого не смущали.
Пришли рождественские праздники, заполненные ароматом жареных гусей и индюшек, когда каждый из гостей разворачивал пакетики со скромными, но не без юмора подобранными подарками. Доктор Кельно получил большое количество простеньких, но преисполненных искренних чувств подношений от своих пациентов.
Праздники отшумели, и гостям настало время возвращаться в Оксфорд.
Терри и Адам сдержанно попрощались на перроне вокзала. Поезд ушел. Анджела обняла мужа, когда они покидали по-викториански пышное здание вокзала Паддингтон.
Прошла неделя, затем вторая и третья. Равнодушное молчание студента соответствовало тому же отношению со стороны Адама Кельно.
Это был самый длинный период, когда оба они не поддерживали связи друг с другом.
Доктора же не покидали воспоминания, как они поднимались по Леманаку, преодолевая его упругое течение; Стефан сидел на руле, а Терри на банке, болтая с лодочником на местном наречии. Как тепло улу встречали мальчиков. Во время летних каникул, когда Стефану минуло одиннадцать лет, Бинтанг одарил их праздничным нарядом и принял в члены племени, и они плясали в компании вождя, разукрашенные перьями и «татуировкой» на теле.
Блестящие глаза Терри не отрывались от Адама во время операций. Адам постоянно поглядывал на него.
Когда мальчик был рядом с ним, он всегда старался работать как можно лучше.
Когда тяжелый день приема пациентов из длинных домов был позади, они купались в реке или сидели под струями водопада, а потом засыпали рядом друг с другом, и их не пугали никакие звуки из джунглей.
Воспоминания об этих днях не оставляли Адама ни днем ни ночью, пока он уже был не в силах переносить их. Мысли его были полны не только Терренсом. Что произойдет, когда до Стефана в Америке дойдут эти известия?
Сэр Адам Кельно шел по узкой Ченсери-лейн, олицетворявшей британскую юстицию, на одной стороне которой размещалось Общество юристов, а на другой — «Свит и Максвелл» — издатели и продавцы юридической литературы. Окна мастерской «Эд и Равенскорт, лтд», обшивавшей юристов, содержали привычный строгий набор академических черных мантий для судей и адвокатов, покрой которых оставался неизменным с незапамятных времен; здесь же красовался ряд разнообразных париков для судейских.
Он остановился у дома 32 В по Ченсери-лейн. Это было узкое четырехэтажное здание, одно из немногих, переживших великий пожар, бушевавший столетие назад. Обветшавшая реликвия якобинских времен.
Кельно глянул на список его обитателей. Второй и третий этаж занимала юридическая контора «Хоббинс, Ньютон и Смидди». Открыв двери, он стал подниматься по скрипучим ступеням.
Книга 2 Ответчик
1
Автором «Холокауста» был американский писатель Абрахам Кэди; в свое время ему довелось быть и журналистом, и летчиком, и футболистом.
На исходе века сионистское движение распространилось в еврейских поселениях царской России подобно лесному пожару. Их обитатели, подвергавшиеся постоянному угнетению, жившие под угрозой погромов, которые заставляли их стремиться покинуть Россию, нашли выход в стремлении на свою древнюю родину. Община маленького еврейского местечка Продно собрала деньги братьям Кадзинским, Моррису и Хаиму, которые должны были первыми отправиться в Палестину.
Роя дренажные канавы для осушения болот в Верхней Галилее и возрождая землю, Моррис Кадзинский мужественно сопротивлялся приступам малярии и дизентерии, пока его не пришлось отправить в больницу в Яффу. Ему посоветовали оставить Палестину, так как его организм не мог приспособиться к суровым условиям существования. Его старший брат Хаим остался.
В те времена было принято, что родственники, обосновавшиеся в Америке, брали на себя ответственность за как можно большее количество членов семьи, помогая им перебраться в другую страну. Дядя - Абрахам Кадзинский, в честь которого позже был назван автор, был владельцем небольшой еврейской пекарни на Черчстрит в еврейском квартале в Норфолке, штат Вирджиния.
По совету усталого чиновника Моррис сократил свою фамилию до Кэди, чтобы хоть чем-то отличаться от сотен других обладателей окончания «ский», которые иммигрировали с ним на том же судне.
У дяди Абрахама были две дочери, мужья которых совершенно не интересовались пекарным делом, так что после смерти дяди пекарня перешла к Моррису.
Еврейская община в этом городке оказалась небольшой, но тесно сплоченной, будучи не в силах расстаться с привычками и образом мышления гетто. Моррис встретил Молли Сегал, активистку сионистского движения, которой тоже пришлось покинуть Палестину, и в 1909 году они поженились.
Чтобы отдать дань уважения его отцу, раввину из Продно, они освятили свой брак в синагоге. Вечеринка, завершившая этот день, была выдержана в лучших идишских традициях — до полуночи звучал «мазлтов», столы ломились от яств, то и дело возникали танцы в кругу хоры.
Молодые не отличались особой религиозностью, но они были не в состоянии полностью порвать со старыми традициями, — они продолжали читать и общаться на идиш, кухня была большей частью кошерной.
