Александр Константинович Белов - Мужские рассказы
— Летняя практика на пленере. Знаете, что это такое?
— Слышал. Значит, вы художница?
— В какой-то мере.
— А почему вы одна здесь?
— Возвращаемся к теме традиционных вопросов.
— Нет, моё любопытство не имеет скрытого смысла. Просто такое одиночество чисто по-человечески неудобно, хлопотно и не безопасно.
— А если я специально его себе создаю? Если оно мне необходимо.
— Тогда понятно.
— Что вам понятно? — она суетливо разбирает в шкафу бельё. Бросает мне сложенную простыню.
— На кухне. Там есть раскладушка.
Немногословно, но ясно. Разумеется, на кухне, где ж ещё? Всё так типично. Я встаю с дивана, но прежде чем сделать первый шаг, говорю:
— Провалиться мне на этом месте, если это не вы — лучший в мире варитель кофе! Бразильские фаны приезжают к вашей плите подышать его ароматом, а марокканцы рыдают, слизав густоту его пенки.
Она не улыбается. Глаза смотрят сдержанно и устало. И всё-таки идея горячей чашки с одуряющей горечью кофейного провара подавляет решительность моей властительницы. Уговорил. Какой художник не усугубит своего отрешения кофейным ядом! Сработало. Кричу ей вслед:
— Простите за нескромный вопрос, а как вас зовут? Надо же знать, кому во здравие свечу поставить.
— Ставьте Татьяне.
— Татьяне, стало быть, разбойнице.
— Что?
— Ваше имя, если читать его по-старославянски, означает разбойница.
— А что означает ваше имя?
— Защитник людей. Кажется. По-гречески.
— Значит, Александр. Ну и кого же вы защищаете?
— Разбойниц.
— Я так и думала.
— Это шутка.
На кухне кипит работа. Над электрической плиткой творится таинство приворотного пития. Я смотрю на Татьяну, на её лёгкую спину и свободные плечи и держу в себе желание взять их крепкими руками. Сейчас бы это выглядело по-скотски. Конфликтно и грубо. Как странно, может, уже через пять минут этот порыв откроет ей совсем другие чувства. Ещё немножко слов вперемешку с молчанием и душевной заботой в глазах. Всё-таки любовь растёт у человека из головы, а не из сердца.
— Чашки в шкафу, вода в рукомойнике.
— Вы всегда так лаконичны?
— Я не люблю красноречия. Оно исходит от душевного лукавства.
— Просто у вас другой способ выражения чувств.
— Чувств? Искусство далеко от чувственности. Оно, скорее, напоминает точную науку с собственной системой расчёта и даже с формулой успеха.
— Вот уж о чём не догадывался.
Чашки у моей хозяйки были крепенькие, коренастые, совсем не похожие на кухонную типичность посуды.
— Хороший фарфор, старый.
— Фарфор должен быть хорошим, — говорит она.
Татьяна взяла из моих рук обмытые чашки, и наш вечер начался. Кофе был баночным и никаких особых флюидов не источал. На маленьком столе, накрытом потёртой клеёнкой, царствовала конфетница. Небольшая, но щедрая.
— Ты любишь сладкое? Совсем не подходит к твоему характеру.
Татьяна посмотрела с удивлением:
— Почему?
— Твёрдая воля, решительный характер, способность подчинить себе поступки других. А сладкое — это компромисс, чувственность, которую, как ты говоришь, тебе заменяет система расчёта, добродушие и податливость характера.
Она улыбнулась. Впервые за вечер. У неё, оказывается, очаровательная улыбка. Татьяна пьёт кофе, нежно трогая чашку губами. На меня старается не смотреть. Уже хорошо. Прячет взгляд. Это признак женского интереса. Самый робкий. Когда смотрят мимо, значит не воспринимают. Теперь она будет внимательно слушать и решать. Решать долго, накапливая в себе теплоту нашей сращиваемости. В ней ещё нет той душевной смуты, что подрывает собственную однозначность человеческого «Я», разделяя его на двоих. И всё-таки, что-то в ней уже происходит. Вот только времени у нас совсем мало. Конечно, я не стану пользоваться ситуацией. Хотя бы потому, чтобы доказать своё отличие от самцового общеподобия. Это доказательство нужно мне самому. Я выше оцениваю себя по жизни, чем других и имею на то основания.
А она отличается от своей фотографии. Нет, не внешне. Фотография подбила меня к душевной смуте. Сама же Татьяна скорее сдерживает эти чувства. Она не разрешает себя обожествить.
Кофе иссяк. Поднимаю себя с табуретки, решительно и устремлено направляюсь вон из дома.
— Ты куда?
— Хотя бы дров тебе нарублю.
— Завтра нарубишь. Лучше воды принеси. Родник возле старой берёзы.
Она даёт мне ведро и фонарь, и я, босоногий и растелешённый пускаюсь в дождевую купель. Льёт ровно, густо. Воды по щиколотку. Старая берёза маячит на изломе оврага. Смотрю в небо, и дождь заливает мне лицо. Тучи, как рваные крылья неба, распахнулись над самой головой. Родник выложен кирпичами. Вода в нём студёная и тяжёлая. Зубы ломит. А вкус у неё глубокий, совсем не земляной, скорее, похож на сладковатый настой камня и берёзовых корней. Ну вот, я уже и вкус простой воды различаю. Что же там осталось до счастья? Может быть, эта женщина в своём одиночестве? А одиночество у неё не своё, не собственное. И глаза у неё слишком тёплые для родниковой воды.
Возвращаюсь. Слышу с крыльца её голос:
— Я тебя убью, ты растоптал мой любимый цветок.
— Не разглядел, прости. Не убивай, только рань.
— Куда ж тебя ранить?
— В сердце, куда же ещё.
— В сердце пусть тебя ранят другие.
— Ну вот, как браниться, так ты, а как про сердце, так другие.
Она улыбается. В темноте я не вижу её улыбки, но чувствую, что она улыбается. Я тихо продолжаю:
— Другие-то не в сердце бьют, всё больше ниже пояса.
Татьяна берёт у меня ведро, говорит почти распевно:
— И почему мужчины так любят жаловаться? Так ждут понимания и поддержки?
— Это можно расценить как возвращение к традиционным вопросам? Если хочешь, могу рассказать тебе про мужчин. Тема более интересная, чем ты её себе представляешь. Извини, если я покажусь тебе бестактным, но женское одиночество не может быть одним лишь результатом любви к речным пейзажам. Что, не так? Кто-то жалоблив, кто-то бегуч, от себя и от других. Да и потом, разве в этом дело?
— А в чём дело?
— В совпадении людей. Бегут ведь не друг от друга, а от невостребованности. Или от равнодушия.
— Ещё от тупости и упрямства, — говорит она тихо, и глаза её смотрят куда-то сквозь меня.
— Поэтому, если ты мне скажешь, что есть что-то выше по смыслу, чем отношения между мужчиной и женщиной, я беру свои мокрые бахилы иухожу от тебя от бессердечной.
Она смотрит нежно.
— Нет, не скажу.
— Значит, ты ещё лучше, чем я тебя себе представлял.
— ?
— Пока тебя не было, я общался с твоей фотографией.
— Вот, значит, почему она стоит на столе.
—Да.
— Ну и о чём же вы говорили?
Мы стоим на крыльце и незримо приближаемся друг к другу. Наши руки ещё сковывает покой, но это уже тот тревожный покой, что предвещает бурю. Только я об этом знаю, а она нет.
— Может быть, войдём в дом? Там и расскажу.
Татьяна открывает дверь, и я легонько касаюсь её спины. Даже не ладонью, а плечом. Она мне доверяет. Женщина никогда не повернётся спиной в таком телесном соприкосновении к мужчине, вызывающему у неё антипатию. Мы входим. Комната полна светокружения. Всё кажется неправдоподобным, будто нарисованным на листе белой бумаги. Стол и два стула. Татьяна напротив меня. Она кладёт фотографию и закрывает её ладонью.
— Ну?
— Она спросила: «Кто ты, — и что тебе нужно?» Я ответил: «Зовут меня Защитник людей, и мне ничего не нужно.» Тогда она спросила: «Ты самого-то себя можешь защитить, „защитник“?» И я ответил: «Не знаю, не приходилось.» Фотография снова спрашивает: «Как же ты оказался здесь?» Я ей отвечаю: «Пошёл туда — не знаю куда, в поисках того — не знаю чего.»
— И тогда она тебе говорит, — вмешивается Татьяна: «Нельзя найти, когда не знаешь, что ищешь!»
— А я с ней не соглашаюсь. Я спорю. Ибо никто ещё не смог доказать, что расчёт надёжнее, чем случай.
— А может, ты внушил себе свой «случай»? Может, его и не было, просто тебе нельзя возвращаться с пустыми руками?
— Сомнения — худший враг надёжности. Но и это не главное. А главное в том, скажешь ли ты сразу самому себе, не задумываясь, «да». Только первый момент должен на это ответить. Потом мы можем заговорить друг друга, принравиться, и всё пойдёт от совпадаемости расчётов. Сперва они совпадут, потому что люди сами этого хотят, но скоро начнётся отторжение.
— Много раз ты говорил себе «да»?
— Много. И всегда ошибался.
— Так чего же стоит твоя теория?
— Должно быть, это я ничего не стою, а теория верна.
— А сейчас… ты говоришь себе «да»?
— Сейчас я говорю себе: «Стоп. Я не хочу, чтобы эта женщина стала моей очередной ошибкой. Чтобы именно она потом не совпала со мной. И поэтому я говорю себе: стоп.»
Проходит ночь. И хотя до рассвета ещё далеко, неумолимое его приближение тревожит душу. Скоро пробьёт колокольчик «пора»! И не будет уже этой женщины, её затерянного дома на перепутье времени. Последние минуты. Татьяна молчит, опустив глаза. Я мог и не поместиться в её мире. Он велик, но для меня там мало места. А я не смогу ехать на подножке её трамвая.
![С. Виноградов - Логика. Учебник для средней школы. [Издание восьмое. Утверждён Министерством просвещения РСФСР.]](/uploads/posts/books/192729/192729.jpg)
