Михаил Иманов - Меч императора Нерона
— Как тебе будет угодно,— опустившись в кресло под давлением императорской руки, но сидя неестественно прямо, с поклоном сказал Отон.
— Я спрашиваю, что думаешь ты.
— Думаю, что ты... что ты прав,— с дрожью в голосе произнес Отон.
— Значит, ты покажешь мне...
— Да.
— Ты настоящий друг, Марк,— сказал Нерон, подходя к окну и выглядывая наружу.— Ты не можешь представить, как мне скучно. Октавия мне надоела, она холодна как лед и больше не возбуждает меня. Акта... Нет, Акта все еще хороша, но и она, как и все женщины, видит во мне императора, а я хочу... Ты знаешь, чего я больше всего хочу?
— Не... знаю.
— Больше всего я хочу, чтобы женщина причинила мне боль, не услаждала бы меня, а сама хотела бы наслаждаться. Но со мной это невозможно — все они хотят дать наслаждение, чтобы получить от меня что-то взамен. Все женщины продажные. Разве не так? Разве твоя Поппея не продажная?
— Нет, не продажная,— неожиданно твердо выговорил Отон.
— Вот как! — повернулся к нему Нерон.— Это интересно. Ты не ошибаешься?
— Нет.— Отон встал, держась за спинку кресла,— Она другая, она лучшая из женщин, она свободная женщина.
— Свободных женщин не бывает,— возразил Нерон, глядя на друга с любопытством.
— А она свободна.
— Ты должен рассказать о ней подробнее,— велел Нерон, скрестив руки на груди.— Мне необходимо знать все, все детали. Ты понимаешь, что я имею в виду?
— Да,— кивнул Отон.
— Тогда начинай.— Нерон показал глазами на кресло.— Садись, так тебе будет удобнее.
Отон снова опустился в кресло.
— Ну,— поторопил его Нерон, но друг не успел начать свой рассказ: открылась дверь, и на пороге появился слуга.
Нерон поморщился:
— Что там еще? Я же просил не тревожить меня.
— Афраний Бурр,— доложил слуга.
— Ну что, что Афраний Бурр? — нетерпеливо бросил Нерон.— Искалечил и вторую свою руку? Ну, что ты молчишь как рыба!
— Афраний Бурр,— невозмутимо повторил слуга,— просит императора срочно принять его.
— Просит императора срочно принять его,— с издевкой повторил Нерон.— А где ты видишь императора? — Он развел руки в стороны и, переглянувшись с Отоном, снова обратился к слуге: — Здесь нет императора. Пойди и скажи, что ты не нашел меня.
— Я говорил, но он...
— Что он, что?!
— Он говорит, что дело особой важности.
— Ладно,— сердито бросил Нерон, делая нетерпеливое движение рукой,— зови.— И, снова посмотрев на Отона, поднял брови, одну выше другой, что в данном случае должно было, по-видимому, означать нечто вроде «сам можешь убедиться, как я несчастлив».
Афраний Бурр вошел широким шагом военного. Он поднял правую руку и проговорил громко:
— Приветствую тебя, император! — при этом сделал вид, что не замечает сидящего в кресле Отона.
Он не любил этих так называемых близких друзей Нерона, все они казались ему изнеженными выскочками, жалким подобием мужчин. Аннею Сенеке он говорил о них так: «Эти слизняки пролезут в любую щель кладки дворца, для этого им не нужно намазывать тело жиром, они состоят из него».
— Что тебе, Афраний? — недовольно спросил Нерон.— Что за спешка в такой ранний час?
— Твоя мать, Агриппина, уже во дворце,— сказал Афраний, холодно глядя на императора.
В первое мгновение Нерон не сумел скрыть испуга и даже сделал движение, словно собирался бежать. Тем величественнее он произнес, когда сумел взять себя в руки:
— Я же отдал приказ не допускать эту женщину во дворец. Или кто-то посмел ослушаться моего приказа?
Губы Афрания Бурра презрительно дрогнули.
— С утра я был на учениях и поздно вернулся. Солдаты же не посмели остановить эту женщину.
— Почему? — выпятив нижнюю губу, спросил Нерон.— Разве ты не передал им мой приказ? Или твои преторианцы уже не вполне подчиняются своему Командиру?
— Твои преторианцы,— отозвался Афраний, делая ударение на первом слове,— просто не посмели остановить мать императора. Что делать, император,— добавил он, пожимая плечами,— но в них с детства воспитывали почтение к родителям. Вот если бы ты объявил, что отказываешься от матери, то тогда...
— Отказываюсь от матери? — поморщившись, переспросил Нерон.— Но как можно отказаться от матери? Ты говоришь глупости, Афраний.
— Я говорю о том, что может заставить солдат исполнить твой приказ,— холодно пояснил Афраний.
— А я полагал,— усмехнувшись, вмешался Отон,— что доблестный Афраний одним только взглядом заставляет повиноваться.
— Что ты на это скажешь, Афраний? — в свою очередь усмехнулся Нерон.— Я тоже думал, что командир моих преторианцев может все.
— Командир твоих преторианцев,— сказал Афраний с поклоном, все так же делая вид, что разговаривает с императором наедине,— не политик и не умеет давать ценных советов. Я всего лишь солдат, но даже мне понятно, что случится, если мать императора будут задерживать силой. Для солдат император пример во всем, тем более в отношениях с собственной матерью. Они скорее примут убийство, чем непочитание.
Нерон отвернулся к окну и некоторое время молчал.
— Ты думаешь, примут? — наконец сказал он, не поворачивая головы.
— Прости, император,— отозвался Афраний,— я не понял, о чем ты спрашиваешь.
Нерон медленно развернулся, потом долго смотрел на Афрания своим холодным взглядом.
— Ладно, поговорим об этом после. Потом. Пусть ее пропустят, но попроси ее подождать, я должен привести себя в порядок. Я примерный сын и не хочу предстать перед матерью в таком виде.
Афраний поклонился и вышел.
— Что ты думаешь об этом, мой Марк? — обратился Нерон к другу.
— Думаю, что Афраний много на себя берет,— отвечал тот, словно Нерон спрашивал его именно об этом.— Эти старики думают, что у нас республика: они не могут жить без советов.
4 Нерон
- 97 -
— А разве у нас не республика? — опять усмехнулся Нерон.— Ты забываешь, что я всего-навсего верховный понтифик, меня не именуют даже отцом нации, как императора Юлия.
— Но ты и не отец нации,— сказал Отон.
— Что? — нахмурился Нерон, и тут же лицо его исказила гримаса гнева.— Ты считаешь, я менее достоин называться отцом нации, чем император Юлий?
— Император Юлий был всего лишь отцом нации, а ты ее господин,— сказал Отон, встав и поклонившись Нерону.— Ты господин, а мы твои слуги. Разве слуги могут давать своему господину какое-то звание! И разве ты примешь его от слуг!
— М-да,— неопределенно выговорил Нерон и еще раз внимательно посмотрел на Отона.— Значит, ты тоже мой слуга?
— Я? — удивился Отон, правда, несколько чрезмерно.— Как и все в Риме.
— Хорошо,— Губы Нерона скривила странная улыбка.— Но, кажется, мы называем друг друга друзьями. Как же быть с этим? Слуга не может быть другом.
— Слуга не может быть другом,— согласился Отон.— Но господин может его так называть для... Для поощрения.
— Выходит, что ты мне не друг.
Отон не нашелся с ответом — стоял, растерянно глядя на императора.
— Ладно,— презрительно бросил Нерон и указал на дверь.— Пойди и скажи, что я хочу одеваться.
У самой двери он окликнул Отона. Проговорил без улыбки:
— Ты приведешь сюда Поппею, твою жену. Я хочу, чтобы ты посмотрел на нее со стороны. Но не говори ей, что она тоже моя служанка. Ты меня понял?
— Да, император,— поклонился Отон.
Глава одиннадцатая
Уже третий день Никий жил в доме Салюстия. Теренций с удивлением видел, как менялся его новый хозяин. С Салюстием он держался высокомерно, порой даже грубо, да и с Теренцием обращался уже без прежней вежливости. Салюстий, конечно, всего лишь актер, сын раба, еще только недавно ставший вольноотпущенником. Таких людей Теренций тоже презирал, можно даже сказать, ненавидел. Но Салюстий входил в круг лиц, близких к императору Нерону, и даже его хозяин, Анней Сенека, держался с ним осторожно, хотя и с известной долей пренебрежения. Такие люди, как Салюстий, всегда казались Теренцию наиболее опасными: нет ничего несноснее раба, ставшего любимчиком господина, особенно когда этот господин — сам император Рима. К тому же Теренций считал его бездарным актером. Сам он, правда, ничего в театре не смыслил и внутренне считал театральное действо глупой забавой. Но актерское мастерство было почитаемо в Риме, тут уж ничего не поделаешь. Теренций не раз слышал, как сам Анней ЛуЦий Сенека, его господин, в разговорах с друзьями называл Салюстия жалким комедиантом. Он еще добавлял: «Впрочем, не более жалкий, чем наш великий комедиант». Теренций понимал, о ком идет речь и кого Сенека называл большим комедиантом. Ему делалось страшно от этих слов хозяина, и он убеждал себя, что ничего подобного не слышал, тем более что не его дело прислушиваться к разговорам господ.
