Святослав Рыбас - Генерал Самсонов
- На что мы надеемся? На великую русскую терпеливость? Что солдатик все вынесет?
- Николай Алексеевич! - произнес Самсонов, поглядев на вестового, чтобы Клюев сообразил.
- Ну да, - оказал Клюев. - Я тоже, как все: не замечаю. Я шел с корпусом. Войска своих обозов не видят, дневок не делают, невтянутые в поход запасные разбалтываются.
- Я попросил у Якова Григорьевича дневку.
- Это хорошо! Но даст ли? "Живой труп" не любит уступать. - Назвав так Жилинского, Клюев показал предельную степень противостояния командующему фронтом.
- Николай Алексеевич! - снова упрекнул Самсонов. - С таким отношением к начальству нам побед не видать.
Он сдерживал корпусного командира от того, что тот повторял его собственные опасения. И должен был сдерживать! Иначе сверху донизу утвердится в армии своемыслие и скептицизм.
- Скажите, Александр Васильевич, давно спросить хочу, была ли та пощечина Реннекампфу? - напомнил Клюев легенду маньчжурской поры. - Это правда или выдумка журналистов "Нового времени"?
- Выдумка, - ответил Самсонов. - Эти господа хотели представить нашу армию скопищем неврастеников. Вы сами знаете, что это выдумка... Давайте попьем чайку...
Они стали пить чай и недолго разговаривали об учебе в академии, о Драгомирове и Леере, начальников ее в ту пору. Недолго - потому что Клюев снова дал волю раздражению, начал предсказывать перемены в русском солдате, под влиянием европейского прогресса.
- Скорострельная винтовка превращает солдата в личность, - сказал Клюев. - А мы, как феодальные рыцари, верим в кроткого богобоязненного и всегда готового выполнить наш приказ нижнего чина.
Самсонову показались несвоевременными эти умозаключения, тем более они исходили от командира корпуса, в составе которого были славные полки Софийский, Невский, Каширский, - их помнил Александр Васильевич еще по войне с Турцией, где они показали себя беззаветно храбрыми.
- Я тоже в известном смысле феодальный рыцарь, - сказал Самсонов. - И вы, пожалуй. Внешне наш идеал - неподвижные под огнем и неостановимые под огнем колонны, а внутренне - это нарисованный вами тип солдата. Тоже в конце концов неподвижный... Нас уже не переделаешь.
- Значит, вы понимаете, что наши отставшие обозы, наша поспешность...
- Не продолжайте, Николай Алексеевич. Будем исполнять наш долг и сделаем все, что от нас зависит.
- Вы не хотите смотреть правде в глаза, Александр Васильевич. Мне остается изложить мои соображения в письменной форме.
Самсонов промолчал. Клюев собирался делать то же, что и он сам, обращаться к вышестоящему начальнику. Что на это ответишь? Пусть обращается, если от этого станет легче.
- Помните, Николай Алексеевич, академический пример? - спросил Самсонов. - Как на Бородине неподвижная колонна пехоты остановила драгун Мюрата. Они скачут, а наши стоят с ружьями у ноги и не шевелятся... Может, пример не из новейших, но мы пока мало изобрели нового.
- Понятно, - сказал Клюев. - Я могу привести иной пример. Как мы воевали с пруссаками. Под Цорндорфом, если угодно. Стоять под огнем артиллерии только потому, что генералы не учли возможность маневра Фридриха? И ценой крови безропотного и безгласного солдата сманеврировать под огнем и напугать Фридриха? Это просто какая-то Персия времен царя Дария! Единственного нашего полководца Суворова, который-то побеждал потому, что тщательнейшим образом готовился к сражениям, мы низвели до шута горохового. Прибаутки - вот что оставили.
- Наболело у вас, - сказал Самсонов. - Ваши опасения мне понятны... Левый фланг укрепляем, туда выдвигаем первый корпус...
И подумал о Суворове. Надо же, какое совпадение! Клюев говорит ему то же, что он сам высказал Якову Григорьевичу. А Яков Григорьевич, что же он? Тоже все понимает и мало что может изменить. Или окаменел в героической неподвижности? Нет у Самсонова ответа.
* * *
6 августа 1914 г. Остроленка. Генералу Самсонову.
6171. Задержка в наступлении 2-ой армии ставит в тяжелое положение 1-ю армию, которая уже два дня ведет бой у Сталупенен. Поэтому ускорьте наступление 2-й армии и возможно энергично развейте ее операции, выдвинув, если для сего потребуется, и первый корпус. 1209. Жилинский.
6 августа 1914 г. Гродно. Главнокомандующему.
1209. Армия наступает со времени вашего приказания безостановочно, делая переходы свыше 20 верст по пескам, почему ускорить не могу. 7-го головы двух корпусов переходят границу. 6206. Самсонов.
* * *
Не давал Яков Григорьевич ни часа передышки. Надо было во что бы то ни стало наступать.
Вечное наше - "во что бы то ни стало" - толкало армию вперед.
Глава четвертая
Первая русская армия перешла границу раньше второй, как и следовало по директиве штаба фронта,
Восточная Пруссия, родина германских императоров, колыбель прусской монархии и символ несгибаемости Германии, оказалась под угрозой. Призрак русского "парового катка" навис над Кенигсбергом, маленькими уютными городами, поместьями и хуторами. Русские казаки уже пролетели по приграничным городам и разбросали "Объявление всем жителям Восточной Пруссии". В нем говорились ужасные вещи! "Всякое сопротивление, оказываемое императорским войскам Российской армии мирными жителями, - будет беспощадно караться, невзирая на пол и возраст населения.
Селения, где будет проявлено хоть малейшее нападение или оказано мирными жителями сопротивление войскам или их распоряжениям, немедленно сжигаются до основания..."
И ужас пронесся над Восточной Пруссией, достиг Берлина, встревожил ставку в Кобленце. Чувство патриотизма взывало к Большому генеральному штабу, противоречило его планам - великая нация не желала отдавать свою святыню, что бы там ни думали генералы.
По военным соображениям защита Восточной Пруссии была второстепенным делом и не могла идти ни в какое сравнение с западным театром, где развивалось молниеносное наступление на Париж. Вот кто должен был горевать французы! Они были в безнадежном положении, ни Англия, ни Россия не успевали им помочь, и в отведенные по плану сорок дней Франция должна быть разгромлена,
Так стоило ли ради этой грандиозной задачи перебрасывать войска с западного театра в Восточную Пруссию?
"Безусловно стоит" - требовали немецкие газеты, руководимые патриотическими чувствами. - Не отдадим врагу наших земель!" - "Ни за что! считали генштабисты. - Мы совершим роковую ошибку."
Замечено, впрочем, что именно военные чаще всего драматизируют обстановку. На самом же деле, что следует даже из академических правил, действия каждого военачальника происходят в воображаемой им обстановке и в неведении относительно реальных сил противника.
Итак, первая русская армия под командованием Ренненкампфа наступала, а восьмая германская под командованием Притвица отступала.
После авангардных боев под Гумбиненом и Сталупененом, закончившихся победой русских, воодушевление охватило штаб Северо-Западного фронта. Разгром 17-го германского корпуса, попавшего под прямую наводку русской артиллерии, захваченные пленные, пушки, пулеметы, зарядные ящики - это затуманило головы. Восточная Пруссия уже виделась завоеванной.
Но при внимательном изучении обстановки Жилинский и Орановский забеспокоились: наш З-й корпус понес тяжелые потери, 28-я пехотная дивизия была выведена из строя на ближайшие дни, но это было бы еще терпимо, если бы не очевиднейший стратегический просчет - разновременное введение в дело первой и второй армий - давало Притвицу возможности разбить армии поодиночке. К тому же штабу стало известно, что возникает угроза Варшаве - у Петрокова обнаружена германская кавалерийская дивизия с пехотой, а со стороны Серадзя - пехотная дивизия. И все это - малочисленность первой армии, отставание второй, опасность на левом берегу Вислы - вынудило Жилинского изъять из армии Самсонова гвардейский корпус, поставив его перед Варшавой, и заставить вторую армию наступать, несмотря ни на что, а спустя двое суток передать первой армии еще один корпус из состава второй.
Перед Яковом Григорьевичем Жилинским, закаменевшим в исполнении приказов "Живым трупом", простиралась огромная часть Российской империи, по сравнению с которой Восточная Пруссия была как флигель в помещичьем доме. А над Жилинским, над его фронтом властвовал верховный командующий великий князь Николай Николаевич, и для верховного вторая армия не всегда была и видна.
Выше Ставки никого не было. Дальше - государь и Господь, но это уже иные величины.
Выше могли быть не интересы России и ее вожди, а интересы и требования войны. И значит - надо было думать о судьбе Франции. Уже 23 июля Палеолог воззвал к Николаю II: "Я умоляю, Ваше величество, приказать вашим войскам немедленное наступление. Иначе французская армия рискует быть раздавлена".
