Аннамухамед Клычев - Кугитангская трагедия
Услышав всё это, Хаким-ага насупился:
— Нет, Закир-ага… Я сам поеду к нашему повелителю. Я упаду перед ним ниц и выпрошу милость моему сыну. — Решение его было мгновенным, и он верил, что добьётся милости владыки.
В тот же день Хаким-ага выехал и на четвёртый день был в Кермине, где пребывал в это время эмир.
Убитому горем отцу пришлось отдать все свои сбережения, чтобы его допустили до Казы-келяна. И министр, пренебрежительно выслушав просьбу бедняка, усмехнулся:
— Что же ты, старик, находишь несправедливым, если твоему сыну поделом отрежут голову?
Хаким-ага, дрожа от страха, поспешил заверить, что все законы считает справедливыми, и приехал он к владыке просить лишь милости для своего сына. Казы-келян пожал плечами и пообещал сказать обо всём, что произошло в Базар-Тёпе, эмиру.
Два дня и две ночи пребывал Хаким-ага у ворот эмирского дворца. Беспрестанно молился, чтобы повелитель сжалился над сыном. И вот, наконец, стража объявила, чтобы Хаким-ага шёл следом за ней.
Его привели в летний остеклённый зал. Эмир, в окружении придворных, сидел посреди подушек, пил шербет.
— Правда ли, старик, то, о чём рассказал мне Казы-келян?
— Сущая правда, всемогущий, всемилостивейший наш владыка.
— Значит твой сын, — высокомерно продолжал эмир, — пренебрегая всеми законами и топча обычаи… Нет! — сорвался он, — не будет ему милости. Пусть будет всё так, как положено. Если я проявлю слабость один раз, то в другой раз сердце моё станет ещё мягче, — эмир рассмеялся. — У тебя один сын, старик?
— Два, — прохрипел Хаким-ага.
— Хватит тебе и одного, — довольный своим остроумием, эмир снова зло засмеялся. — Можешь идти!
А тем временем Арзы сидел в келье при мечети. Когда стражники приносили ему скудный обед и развязывали руки, он даже не притрагивался к пище. Потом стражники открывали дверь кельи и снова связывали его руки. Он и спал так. Скорее всего это был не сон, а бред, чёрный, пугающий бред. Он словно проваливался в глубокую пропасть, летел в неё и отчаянно пытался замахать руками, как птица крыльями. Но руки не слушались его и не делались крыльями. Арзы понимал, что наступает смерть, и с криком просыпался.
Он поднимался, опираясь спиной о стену, стучал ногой в дверь.
— Чего тебе? — грубо отзывался стражник.
— Скоро рассвет? — спрашивал Арзы.
— Скоро, — ворчливо отзывался стражник и добавлял более охотно: — Скоро не увидишь ни дня, ни ночи. И некому будет тебе задавать глупые вопросы…
А в доме своего покойного, первого, мужа, тоже со связанными руками, держали Янгыл. В отличие от Арзы, на её глазах всё время кружились люди и каждый считал своим долгом стыдить молодую женщину за распутство, каждый плевал на неё и посылал на её голову, самые страшные проклятья. Янгыл не плакала — слёз уже не было — и смотрела на всех безучастно и отрешённо.
Последняя ночь перед судом была лунной. Серп светила, как кривая сабля из светлой дамасской стали, висел над мечетью, над головой Арзы. Узник думал: «Обрушился бы гнев аллаха на здого кази и его мюридов, на его нукеров и палачей». Но призывая бога к возмездию, он вдруг начинал думать, что серп луны, похожий на саблю, вышел на небо, как предзнаменование его смерти. За три дня, смирившись со своей участью, он уже не жалел себя и не боялся смерти. Но стоило ему подумать о Янгыл, как сердце его сжималось от смертельного предчувствия неотвратимой, беды. Яркими картинами проплывали в его воображении счастливые дни и ночи, проведённые с ней, и от того, что им пришлось испытать высшее земное счастье, у Арзы прибавлялись силы, но и хотелось плакать от жалости к себе и любимой. «Неужели всему этому прекрасному, что довелось нам с ней испытать, пришёл конец? Неужели настало время расставаться с жизнью? Аллах всемогущий, спаси нас, защити!» — исступлённо шептал он, всё ещё надеясь на милость божью.
И только под утро Арзы забылся в тяжёлом сне, но не надолго: он был разбужен злым окриком стражника, который красноречивее любых других слов сказал ему, что это конец и милости божьей не будет.
— Эй, ты, проснись! Омой лицо и руки, да исполни последний намаз. Такова воля моллы Ачилды!
Арзы, будто уже неживой, бессознательно свершил всё, что от него требовали, и когда он начал приходить в себя и сознавать, что начинается новый день, поднимается над Кугитангом солнце, которое скоро навсегда скроется для него, — дверь кельи грубо отворили и выволокли его на свет.
На окраину аула, на самое возвышенное место, расположенное по левую сторону дороги, где и раньше кази и муллы вершили правосудие, со всех концов Базар-Тёпе стекались люди. С этой вершины хорошо была видна местность вокруг: ущелья по которым весной клокотали бурными потоками сели, равнина, на которой всегда паслись овцы и верблюды, склон холма, до самой низины усыпанный камнями.
На возвышении уже были расстелены ковры и кошмы для правителей аула: кази, приближённых старшин и других советников. Они важной процессией приблизились к возвышению, когда весь народ уже был в сборе, и чинно расселись на приготовленные места. Вокруг них расположилась надёжная охрана — стражники в тельпеках, белых бязевых рубахах и штанах, подпоясанные кушаками и вооружённые старыми секирами.
Молла Ачилды расположился в центре священнослужителей. На нём был надет подаренный ему самаркандским ишаном наряд. В конусообразной шапке и белом халате он являл собой человека, не похожего на всех прочих, и этим подчёркивал свою персону и необычность дела, ради которого по его воле был собран сюда весь базартепинский люд.
Когда блюститель порядка Джафар Махматкул Змин-оглы доложил своему отцу — правителю аула Махматкулу-Эмину, а тот в свою очередь — молле Ачилды о том, что весь народ собран и пора приступать к правосудию, — кази поднялся с ковра и объявил собравшимся, что жители аула приглашены сюда для того, чтобы видеть, как свершается богоугодное дело.
— Велик аллах и всё подвластно всевышнему, — начал он, озирая испытывающим взглядом собравшуюся толпу. — Непререкаемы повеления его и законы. Аминь…
— Аминь, — единым вздохом повторила толпа.
Молла Ачилды, убедившись, что чернь, как и прежде, повинуется ему безропотно и нет повода страшиться не протеста, заговорил смелее:
— По воле аллаха ныне мы собрались вынести наказание двум богоотступникам, поправшим законы шариата, Эти двое, — да попадут их чёрные души в ад, да гореть им в геенне огненной, — вопреки шариату совершили страшный грех: вступили в незаконный брак, который никогда не будет узаконен и благословлён. Каждый, кто идёт на такой шаг, должен нести суровое наказание аллаха…
Говорил он долго и путано, часто повторяя одно и то же: что и ауле Базар-Тёпе сын Хакима-ага — Арзы и дочь Ишали-ага — Янгыл виновны в том, что вопреки воле родителей и, нарушая законы шариата, совершили непоправимое святотатство, вступив в незаконную связь, за что должны нести заслуженное наказание.
Наконец, выговорившись, он повелел привести грешников. Толпа всколыхнулась и заговорила, загалдела разом, обратив свои взоры в сторону базарной площади, откуда показались стражники, ведущие связанного Арзы. С другом стороны, из переулка, вывели Янгыл. Чем ближе подводили их к месту судилища, тем теснее оцепляла их стража. Охрана была самой надёжной: вряд ли кто из дайхан, — если б даже захотел, — сумел бы помочь освободиться подсудимым из цепких лап блюстителей шариата.
Арзы и Янгыл велели сесть поодаль друг от друга.
Арзы впервые после долгой разлуки увидел её, и всё его существо устремилось к ней. Он смотрел на неё жадными глазами, силясь улыбнуться, чтобы дать понять ей, что не надо бояться. Но сам он испытывал такое страшное напряжение от всего происходящего, что не мог ничем подбодрить свою возлюбленную. Он лишь заметил, что Янгыл сильно изменилась: похудела, лицо её осунулось, а под глазами синие круги. Он перевёл взгляд на столпившийся и переговаривающийся народ и вдруг увидел Закира-ага. Его старший друг сурово взирал на кази и его приближённых, но, как и все, был отгорожен от них тесной стеной стражников. Увидев, что Арзы смотрит в его сторону, Закир-ага поднял руку, давая понять ему, чтобы держал себя, как подобает мужчине.
Никто пока не знал, что именно ждёт вероотступников, нарушивших шариат. Даже Закир-ага и тот, подбадривая своего молодого друга, не догадывался и не предвидел слишком страшного исхода. По его мнению, кази должен был пойти на снисхождение, а именно: объявить, что Арзы обязан, внести за Янгыл калым, назначенный Хамзой, и судилище на этом окончится. «Если случится так, — рассуждал Закир-ага, — то найдутся и добрые люди, которые помогут Арзы выкупить свою Янгыл. И в первую очередь поможет ему он». И сейчас, когда кази о чём-то совещался с приближёнными муллами и правителем Базар-Тёпе, Закир-ага разговаривал о выплате калыма, будто вопрос об этом уже решён, с отцом Арзы, вернувшемся ни с чем от эмира.
