Чабуа Амираджиби - Дата Туташхиа. Книга 2
Госпожа Нано была одета очень просто. Дамы ее сословия обычно навешивали на себя драгоценности. У нее же были лишь обручальное кольцо и золотая цепочка на шее.
– Чем могу служить, госпожа Нано? – решил я заговорить первым.– Если, конечно, вы по делу... Но тогда надо было позвать меня, и я явился бы по вашему зову без промедления.
– Что вы!.. Зачем вас беспокоить? Да и кроме того, мне хотелось увидеть вас именно в конторе. – При этих словах Нано как будто смутилась, но сейчас же овладела собой и с улыбкой спросила: – Я надеюсь, в этом доме умеют хранить тайны...
– Вот несгораемый шкаф. В нем хранятся тайны около двух сот моих доверителей! Ни один из них не имеет оснований быть недовольным... Однако, видишь дверь,– она слегка приоткрыта. В той комнате завтракает мой ближайший друг, лаз, дворянин, господин Арзнев Мускиа. Закрыть ее?
Я перешел с официального языка на дружеский – из нашего детства, как бы предлагая ей восстановить те прежние связи.
Госпожа Нано задумалась и, пожав плечами, сказала:
– Если этот господин твой ближайший друг... – Она сразу заметила мой переход и охотно приняла его. – Разве не все равно, услышит он все от меня или, после моего ухода, от тебя?
Мы засмеялись. Нано снова умолкла. Видимо, она обдумывала, как начать.
– Дела моей семьи и моего мужа ведет адвокат Шахпарунов. Было бы естественно, если бы я обратилась к нему. Но он трус и, конечно, уклонится от разговора. И кроме того, я не хочу, чтобы мой муж узнал об этом... Во всяком случае пока... Тем более что жандармерия...– Нано говорила негромко, старясь, чтобы до Арзнева Мускиа слова не долетали отчетливо.
Женщина замолчала. В задней комнате что-то звякнуло.
– Арзнев, прошу тебя – тише, а не то я закрою дверь! – крикнул я больше для того, чтобы подчеркнуть перед Нано свою дружбу с лазом.
– Ну, что ты, друг мой, я же не из револьвера выстрелил, только нож уронил,– ответил Арзнез Мускиа.– Нож – значит быть еще одному мужчине при вашей беседе, это уж безусловно!
– Да, Нано, я слушаю.
– Мне нужен твой совет,– начала она,– ты, конечно, хорошо знаешь, что такое Закатала – наш небольшой уездный городок. Все на виду у всех, все знают друг друга как облупленных... Есть у нас один полицейский чиновник. Фамилия его Ветров. Лет, наверное, тридцати. Я встречаюсь с ним только в гостях. Он многим нравится, говорят, что он мил и даже симпатичен. Я, правда, этого не нахожу, что-то в нем есть противное. И напоминает собачонку, которая навострила уши. Но приходится соблюдать этикет вежливости, от этого ведь не уйдешь, не правда ли?
– Конечно,– поддержал я ее.
– И вот однажды, совершенно неожиданно, этот Ветров,– продолжала Нано,– в гостях у Васенковых избрал меня предметом своих шуточек и наплел с три версты о каких-то моих тайных связях... И, представляешь, даже назвал фамилии двух офицеров. Я была оскорблена до глубины души и хотела поставить наглеца на место, но сдержалась, так как решила вытерпеть и дослушать до конца. Знаешь, иногда это очень полезно. Конечно, он заметил, что его болтовня не приносит мне удовольствия, и начал вилять и даже извиняться: мол, госпожа Нано, клянусь честью – все это только шутка, не примите за дерзость и простите. Я не уверена, что выходка Ветрова была продиктована его нахальством и только. Дело в том – и я хочу, чтобы ты это понял,– что в сплетне его не было ничего похожего на правду и с этими офицерами у меня не было других отношений, кроме дружеских. Ветров видел, что я с трудом сдерживаю ярость,– я прямо сказала ему, что он лжет,– но он продолжал вести себя так, как будто мои слова ничего не значат. Теперь я хочу, чтобы ты знал – ведь ты поверенный моих тайн, хотя нет, вы оба поверенные – ты и тот турецкий дворянин.
– Лазский дворянин, сударыня,– раздался голос Мускиа.
– Да, да, лазский дворянин,– поправилась Нано.– Как странно, что у меня сразу два исповедника, первый раз... Так вот я хочу подчеркнуть, что в пределах досягаемости Ветрова у меня грехов нет. Это святая правда, и, чтобы ты не думал, что я оправдываюсь, я могу добавить: сама я могу допустить в своей жизни что угодно, так как чувствую себя во всех отношениях свободной – и как женщина, и как человек!
Из задней комнаты донесся настойчивый кашель.
– Не обращай на него внимания,– сказал я,– мой друг перепутал сигары, он не знает фирм, не отличает крепких от слабых и вот расплачивается за это.
– Твой друг кашляет не от сигар,– ответила Нано,– он не верит моим словам.
– Вы правы, сударыня. Но не поверил я только одному – тому, что вы свободны.
– Но я и вправду свободна,– повторила супруга Ширера.
– Если так,– донесся к нам голос Мускиа,– значит, вам удалось решить вечную загадку рода людского, главную заботу – со дня сотворения мира и до наших дней. Я встречал еще нескольких человек, которые утверждали нечто подобное. И был бы чрезвычайно благодарен вам, клянусь честью, если бы вы объяснили, каким образом вы стали свободны.
Нано задумалась, видно, сомневаясь, стоит ли отвечать на этот вопрос. И все-таки сказала:
– Я не отказываю себе никогда и ни в чем. Делаю, что хочу. Разве это не свобода? И потом... Я победила страх! Вам понятно?
Арзнев Мускиа молчал. Пауза затягивалась, и я решил ее прервать:
– Продолжай, Нано! Я понимаю, что все, что ты рассказала,– только вступление.
– Ты прав,– сказала она.– Я буду продолжать. После той стычки Ветров почему-то стал вести себя со мной более развязно, более фамильярно, что ли. Я заметила, что он старается встречаться со мной чаще, и насторожилась, чтобы не дать ему повода для новых сплетен. Но когда мы оказывались с ним в одном обществе, болтовня его сводилась только к сплетням, слухам да служебным анекдотам. Он делал все, чтобы остаться со мной наедине, а когда это получалось, то вел себя как заговорщик, так, будто у нас с ним общие тайны. Сначала я думала, честно говоря, что он в меня влюбился, и из себя выходила, что он медлит с объяснением. Это дало бы мне возможность поставить его на место и прервать эти дурацкие отношения раз и навсегда. Но потом я заметила, что он и к другим дамам нашего города относится точно так же, что вызывало среди них ожесточение, а вокруг него создавало определенный ореол, шумиху, какую-то возню. Тогда я подумала: может быть, Ветров – просто опытный Дон-Жуан, и в этом вся загадка. Но скоро мне пришлось убедиться, что и это не так, что у него вообще нет никаких любовных целей. Сначала я сама пришла к этой мысли, а потом совсем случайно получила подтверждение. На ужине у Переваловых я заметила, как у Ветрова из внутреннего кармана мундира выпала какая-то бумага. Я хотела было сказать ему – возьмите, мол, подберите, но почему-то не сказала. А когда кончился ужин, подняла сама. Как ты думаешь, что это было? Список! Список с именами восьми женщин, около каждого имени стояли точки. Эту бумагу я принесла тебе. Вот и весь мой рассказ. Я хочу, Ираклий, чтобы ты помог мне понять, выражает ли поведение Ветрова какой-нибудь особый интерес его к моей личности, скажем, служебного характера... А если это так, чего он ищет, чего хочет от меня? Только не думай, что это бред взбалмошной дамочки. У меня есть веские доказательства... Во-первых, Ветров жандарм по особым поручениям, переодетый в полицейский мундир, а во-вторых, и это самое главное,– интуиция никогда меня не обманывает.
Нано замолчала и провела платком по лбу.
Есть женщины, красота которых открывается не сразу, а в постепенном общении. Именно такой женщиной – я это сейчас почувствовал – была Нано, с каждой минутой она казалась мне все более привлекательной.
Трудно было не прийти ей на помощь.
– Попробуем вместе разобраться во всем этом,– сказал я,– но, прежде чем приступить к анализу, я бы хотел задать один вопрос: есть ли у тебя основания думать, что жандармерия может интересоваться твоей личностью?
– Да, такие основания есть, они могут мною интересоваться!
Я был несколько обескуражен и, растерявшись, мог только промямлить:
– Понятно. Но необходимо при этом понять...– Тут я запнулся, но все-таки сказал то, что хотел сказать: – В той области твоей жизни, что представляет интерес для жандармерии, не нарушила ли ты правил конспирации, не переступила ли границ осторожности? Ну, например, не доверила ли тайну какому-нибудь третьему лицу? А кроме того, может быть, твое имя фигурировало в связях подпольных или тюремных?
Нано задумалась и молчала, видно взвешивала про себя слова. Вот что я услышал в ответ:
– Видишь ли, хотя я женщина, но хорошо разбираюсь в политических течениях нашего времени. Если живешь в Европе, то без этого не обойтись, надо понимать, что к чему, надо быть в курсе жизни. Да и у нас тоже... Но нет ничего такого, что было бы мне по душе, что выражало бы именно мои взгляды и представления. Потому, наверно, сама я не могу принять участия в борьбе, не то, думаю, могла бы на что-нибудь пригодиться. И вместе с тем мне не дает покоя способность ненавидеть зло и против него ополчаться. Я все не могу постичь себя, понять, как мне жить, как найти собственную форму жизни, действия, ты понимаешь? Человеку, который находится в таком душевном состоянии, как я, не остается ничего другого, кроме благотворительности. В ней он может найти для себя призвание. Так я живу, и такая идет обо мне слава... Однажды пришел ко мне, человек, который убежал из тюрьмы, и попросил спрятать его... С того момента я поняла, что помощь гонимому – тому, кто борется, не щадя себя, ни во что не ставит смерть, сидит в тюрьме, убегает из тюрьмы, потому что не может не делать так, как велит ему совесть, что помощь такому человеку – это самое святое, потому что, как сказал поэт, «...мы сыны земли, и мы пришли на ней трудиться честно до кончины» [Н. Бараташвили. Раздумья на берегу Куры (перевод Б. Пастернака)].
