Леонид Ефанов - Князь Василий Долгоруков (Крымский)
— Беда наша, князь, — продолжал говорить Румянцев, — что не все полки прибыли в армию. Ростовский марширует из Риги, Второй гренадерский — из рязанского Переяславля, от Москвы — Сумской гусарский… А-а, — Румянцев слабо махнул рукой, — при ежечасных слухах об умножении неприятельских сил и их намерении нападать на наши границы мне только и остается, что делать разные движения, дабы заставить турок думать о прибавке наших войск. Одна надежда, что как люди, дурно знающие военное искусство, они поверят сим обманам.
— Угроза действительно велика? — спросил Долгоруков, который еще плохо представлял обстановку на границах. — У страха, как известно, глаза широкие… Может, коменданты от боязни и собственной неуверенности шлют вам такие рапорты.
— Коменданты, конечно, бывают разные. Но я регулярно имею переписку с киевским губернатором Воейковым, которому подчиняется «Тайная экспедиция». Там опытные люди, хорошие конфиденты. Не доверять никак нельзя… В последнем письме Федор Матвеевич прямо пишет, что турецкие и татарские войска намерились идти на Елизаветинскую провинцию. И домогается у меня защиты Киеву и всем окрестным землям.
— Но Киев определен Первой армии. Что ж нам-то мешаться?
— Я того же мнения, князь… В Киеве сейчас три пехотных полка. И три окрест стоят. Куда ж еще подкреплять? Этих сил вполне хватит для оборонения… Вот у меня забота покрепче: угадать, куда поганцы пойдут… Карту!.. (Адъютант Каульбарс подскочил к столу, крутнул плотный рулон.) Я так рассуждать могу о неприятельских движениях… Ежели турки противу всяких военных правил пойдут к крепостям Тамбовской, Святой Праскевии, Алексеевской и Святого Петра, — видите? под литерой «А», — то их отрежут с обеих сторон: справа — полки генерал-поручика Эссена, слева — донские казаки… Коль прямо на линию устремятся, а расположенные там войска их не удержат, то по Ворскле-реке — это литера «В» — поставлены в резерв четыре полка, кои должны неприятеля встретить и остановить. К тому же правое крыло может подсобить.
Долгоруков, щурясь, следил за пальцем Румянцева, быстро летавшим над картой; он плохо в ней разбирался, но виду не показывал, понимающе кивал словам главнокомандующего и даже дельно осведомился:
— А ежели басурманы прямо в Новороссию попрут?
— Тогда команда генерал-поручика фон Далке, что по Днепру стоит — вот здесь, здесь И здесь, — к защищению обратится, а в подкрепление оной направится левое крыло.
— Ну что ж, по карте повоевали остается подождать самого набега, — грубовато пошутил Долгоруков.
Румянцев не обратил внимания на мрачный юмор князя — продолжал говорить:
— В рассуждение сего я приказал в крепостях иметь столько людей, сколько необходимо для караулов и обороны. Некоторые редуты и реданы приказал вовсе уничтожить, оставив и укрепив только полезные из них. И чтоб во время тревоги оповестительные знаки — через маяки и выстрелы — по всей линии беспрепятственно к обоим флангам доходили… Ох!.. (Румянцев схватился рукой за голову.) Опять кружит. Совсем замучился.
Каульбарс быстро свернул карту, спросил с услужливой тревогой:
— Вызвать доктора, ваше сиятельство?
— Не надо… Отойдет… Пойду лягу.
Долгоруков понял, что разговор окончен, сказал с ноткой сочувствия:
— Не буду далее беспокоить… Желаю скорейшего выздоровления.
Румянцев, отняв руку ото лба, произнес устало:
— Я прошу вас, князь, не откладывать поездку… Стараясь заслонить необъятное пространство малым числом войска, генерал Эссен растянул полки по всей линии. Но в таком виде они не могут быть крепким кордоном против неприятельского нашествия. Посему повелел я Христофор Юрьичу не раздроблять полки на малые отряды, а содержать целыми и поставить в крепости. Вы уж проследите, чтоб все было исполнено в точности…
4
Турки действительно не стали ждать весны. По велению султана Мустафы хан Керим-Гирей начал собирать в Молдавии свою армию.
В течение всего декабря, сковавшего жестокими морозами причерноморские и молдавские земли, коченея от пронизывающего ледяного ветра, большие и малые отряды ногайцев и татар неторопливо подтягивались к Каушанам, Бендерам, Дубоссарам и Балте. (По приказу Керим-Гирея каждые восемь семейств всех орд выделяли в его войско по три всадника в полном снаряжении.)
Привели своих людей предводители правого и левого крыльев Едисанской орды Мамбет-мурза и Хаджи-Джаум-мурза, буджакские начальники Джан-Мамбет-бей и Хаджи-мурза, предводитель джамбуйлуков Джан-Темир-бей; прибыли воины четырех поколений Едичкульской орды во главе с Ислям-мурзой и сераскиром Сагиб-Гирей-султаном, а также отряд русских казаков-«некрасовцев»[9], пожелавших участвовать в набеге; из Крыма приехали мурзы Ширинского, Майсурского, Аргинского, Барынского родов, сераскир Буджакской и Едисанской орд Бахти-Гирей-султан, многие племянники хана, в числе которых был юный Шагин-Гирей-султан, и даже французский консул в Бахчисае барон Франц де Тотт.
Все ждали приказа Керим-Гирея о выступлении. Но он медлил, выжидал.
Барон фон де Тотт, более всех желавший скорейшего нашествия, нервически восклицал, упрекая хана:
— Мне удивительна осторожность вашей светлости! Война объявлена, султан благословил вас на борьбу с русскими, а вы теряете время!
— Торопливость — плохой советчик, барон, — снисходительно отвечал Керим-Гирей, поглаживая пальцами подернутую сединой бороду.
— А медлительность?.. Потерянные в бесполезном стоянии дни играют на руку русским! Мне известно, что их грешный генерал на Украине спешно укрепляет крепости и направляет полки прямо к границам. Не боитесь ли вы, что вскоре все двери в Россию окажутся закрытыми?
— Нет, не боюсь… У нас говорят: «Если Аллах закроет одну дверь, то откроет тысячу». А Румян-паша — не Аллах.
— Аллах откроет, только воевать будет не он, — горячился Тотт, раздражаясь неуступчивостью хана…
Умудренный военным опытом Керим-Гирей медлил умышленно — он не хотел начинать набег в лютую стужу и выжидал, пока спадут двадцатиградусные морозы, чтобы некованые лошади не портили ноги о льдистый снежный наст. И только в начале января, когда морозы пошли на убыль, он сказал Тотту:
— Настало время напомнить гяурам, что дух Чингис-хана живет в наших сердцах.
Барон, поняв, о чем идет речь, впился глазами в его лицо, выдохнул недоверчиво:
— Когда?
— Через три дня выступаем.
— Я с вами пойду!
Керим поднял бровь, оценивающе взглянул на консула:
— Ты хоть знаешь, что просишь?.. Там не Париж.
— Я с вами пойду, — упрямо повторил Тотт. — Я хочу видеть это!
Хан пососал мундштук, выпустил изо рта клуб сизого дыма и, глядя, как он медленно тает в воздухе, предупредил назидательно:
— Смотри, не пожалей потом…
Керим-Гирей выступил из Каушан седьмого января 1769 года. Выступил пышно и торжественно, словно впереди предстоял не долгий изнурительный поход по российским землям, но легкая и приятная прогулка. А ясный, солнечный, искрящийся серебристым снегом день, словно по заказу сдвинувший за край небосвода ветреную, неуютную ночь, еще больше усиливал впечатление праздничности события.
Вдоль наезженной дороги, вытянувшись неровными линиями по обочинам, образуя живой коридор, толпились сотни людей, восторженно приветствуя своего милостивого владыку. (Хан приказал заколоть для народа сто баранов и бесплатно раздавать виноградное вино из собственных подвалов; два чиновника, следовавшие в свите, размашисто бросали в толпу пригоршни мелких монет. Все должны видеть — хан добр, хан щедр, хан любит своих подданных!)
Впереди неторопливо двигавшейся процессии шествовали слуги, несшие ханский бунчук с шелковым красно-зеленым знаменем, и еще девять бунчуков и знамен: красных, желтых, зеленых. За ними, в сопровождении восьми стражей личной охраны, на рослом вороном жеребце ехал Керим-Гирей, одетый в богатую соболью шубу и в зеленую с собольей опушкой шапку; левой рукой он правил конем, а в правой держал короткий золотой с драгоценными каменьями жезл.
— Слава великому хану! — раз за разом взлетал над толпой ликующий крик и перекатывающейся волной уносился к окраине Каушан.
Из Каушан Керим-Гирей двинулся по бендерскому тракту на север, к Балте. По пути, подобно весенним ручейкам, незаметно собирающимся в широкий речной поток, в ханское войско вливались все новые отряды, и вскоре численность конницы достигла 70 тысяч сабель. А в Балте к войску присоединились 10 тысяч турецких сипах, несколько дней дожидавшихся здесь подхода Керим-Гирея.
Барон де Тотт, возбужденно разглядывая турок, не скрывал своего удовлетворения от столь многочисленного прибавления сил. Однако хан, к его удивлению, никакой радости не выказал. Напротив, растирая ладонью замерзшее лицо, сердито дохнул паром:
