Александр Филимонов - Проигравший.Тиберий
Но армию надо было пополнять свежими силами. По предложению Тиберия (не без некоторых колебаний одобренного Августом) сенат утвердил закон, позволяющий брать в войска вольноотпущенников — и даже таких, которым воля была дарована совсем недавно. Солдатами теперь становились: прихлебатели богатых горожан, в чем-то провинившиеся перед своими хозяевами и потерявшие их расположение, театральные клерки, лишившиеся куска хлеба после отставки или смерти нанимавшего их актера, нечестные на руку люди, которым грозило судебное разбирательство, обедневшие крестьяне, отдавшие свой участок земли за долги. Одним словом, армия пополнялась людьми случайными, никогда не готовившими себя к военной службе. Из таких новобранцев Тиберий составлял целые легионы.
Устанавливать порядок и дисциплину в таких частях было нелегко, но Тиберий с этим справился. И без дополнительных затрат. В когортах, состоящих из людей своевольных и разболтанных, он назначал командиров низшего звена — взводных и ротных — из старых солдат, из тех же вексиллариев, обещая им в случае успешного перевоспитания пополнения пересмотреть дальнейшую судьбу ветеранов. Обычно такие старики, сами обиженные службой, поротые-перепоротые за малейшую провинность и с презрением смотрящие на распущенную штатскую молодежь, что по недомыслию начинала сразу же посмеиваться над возрастом, хромотой и беззубостью своих новых начальников, становились сущими зверями. Жестокость, с которой они выбивали гражданские заблуждения из голов новобранцев, превосходила все ранее известные примеры жестокости. Свежая лоза завозилась в лагеря целыми телегами, и старые солдаты, получившие в качестве компенсации неожиданную власть над подчиненными, сами приводили свои же приговоры в исполнение, отказываясь от услуг ротных палачей. Впрочем, и им находилась работа, когда рука сержанта уставала пороть. По вечерам над расположением войска стояли крики и стоны, перемежаемые мерным присвистом гибких ошкуренных прутьев.
В этом же году начались и серьезные военные действия: многочисленное и воинственное племя бруктеров подняло в прирейнских землях мятеж, к которому присоединились несколько других племен — убии, хатты, батавы и херуски. По донесениям разведки и сведениям, полученным от пленных, к восставшим обещали присоединиться и племена, населяющие земли вдоль течения Эльбы, — лангобарды и давние ненавистники Рима — маркоманы. Опасность нынешнего мятежа как раз и заключалась в том, что вражда к общему противнику — Риму — объединила столь разные племена, вечно совершающие набеги друг на друга. Не последнюю роль в таком объединении для германцев сыграли слухи о неблагополучии в римской армии. Германцы превосходно знали Тиберия и надеялись, что, традиционно нелюбимый в войсках, он не сможет заставить своих солдат сражаться с той же храбростью, какой отличались когда-то воины покойного Друза.
Все же варвары просчитались. К тому времени, когда они сумели создать единое войско (самое трудное было — договориться вождям о том, кто будет главным), у Тиберия под началом находилось десять легионов, состоящих из дисциплинированных солдат, послушных каждому слову военачальника. Два легиона новобранцев палками и руганью командиров тоже были доведены до кондиции, и возможность для них отыграться на германцах представлялась очень заманчивой.
До главного сражения долго не доходило. И германцы не решались напасть, издалека видя, какой порядок царит в римских войсках, и Тиберий, как всегда, осторожничал, заставляя своих людей возводить все новые укрепления и занимать более выгодные позиции.
Игра в прятки с врагом в ожидании подходящего момента продолжалась почти год. Мелкие стычки с подвижными отрядами германцев (охотно оставляющих поле боя, если они получали хоть какой-нибудь отпор), вместо того чтобы вносить в римские ряды панику и нервозность, на что германцы надеялись, странным образом укрепляли римский воинский дух. Тиберию на руку были эти разбойничьи наскоки варваров — они не позволяли солдатам расслабляться и даже самых необстрелянных новичков приучали к вкусу победы. Беспокойства и разброд скорее овладевали самими германцами, не умевшими долго находиться в военных полевых условиях. Их дело было — лихой налет, короткая схватка с опешившим от неожиданности противником, грабеж — следующее за всем этим многодневное беспробудное веселье: сжигание пленников на жертвенных кострах, обмен добычей и поглощение невероятных количеств хмельного германского напитка, приготовляемого путем варки зерна с добавлением хмеля и пахучих трав. Мятежный порыв германцев понемногу таял перед спокойствием и мощью римской военной машины, как кусок льда тает возле пышущего жаром очага.
Весной, когда разлившиеся речки и ручьи уже вошли в свои русла, подсохли болота и долины между лесистыми горами покрылись молодой травкой, произошла решающая битва. В одной из таких долин выстроенные в боевой порядок легионы Тиберия были атакованы германцами, скатившимися в долину, как талая вода, с трех сторон. Удар многочисленного вражеского войска был ужасен, но римляне, не дрогнув, выдержали его. Перед боем Тиберий произнес перед войском речь, в которой сказал, что самое главное — вынести этот первый удар: в нем, как правило, варвары расходуют всю свою храбрость. Так вышло и в этот раз. Выставленные навстречу врагу римские копья не пустили вперед конницу, лучники из вспомогательного войска засыпали топчущихся на земле германских всадников стрелами — и стоило первым рядам нападавших дрогнуть и отступить, спасаясь от дождя смертоносных стрел, как тут же начала отступление и вся остальная масса противника. Римской коннице, которую, как всегда, возглавил сам Тиберий, оставалось только преследовать германцев и рубить их, настигая. Поражение союза племен было столь сокрушительным, что, как показали дальнейшие события, Германия успокоилась на добрый десяток лет.
Подсчитали убитых врагов, пленных и трофеи. На это ушло несколько дней. Теперь главнокомандующий, без сомнения, мог надеяться на большой триумф, ибо армия под его началом совершила действительно великий подвиг, суливший Риму много лет спокойствия и уменьшивший количество его врагов почти на десять тысяч человек. Для собранного на поле боя германского оружия не хватало телег — их приходилось делать еще и еще. А цепи для пленных? Их тоже потребовалось очень много — и для этого было построено несколько дополнительных кузниц, где наскоро переплавлялся всякий железный хлам, и сотни тех же пленных день и ночь ковали — звено за звеном оковы для самих себя. В долине, где произошло сражение, Тиберий поставил памятник в ознаменование великой победы и посвятил его Августу. В Рим была срочно отправлена победная реляция.
Потекли дни в ожидании ответа. Через месяц он пришел — и оказался для Тиберия благоприятным сверх всяких надежд-Ему написал сам Август — и это было едва ли не первым неофициальным письмом, которое император послал своему нелюбимому пасынку.
Письмо было необычайно теплым. В нем Август называл Тиберия милым сыном, косвенно просил прощения за то, что до сих пор не очень много уделял ему внимания и ласки (все из-за большой занятости) и не оценивал как нужно выдающиеся заслуги Тиберия перед Римом. Но теперь, писал Август, такому несправедливому положению пришел конец. Он уже внес в сенат предложение о том, чтобы Тиберию был присужден большой триумф и, сверх того, присвоено право на некие триумфальные украшения: расшитую тогу, по которой все будут узнавать о победах триумфатора, золотой жезл, а также будет построена арка в честь его побед и воздвигнуты статуи во всех общественных местах. Такая награда еще никому не присуждалась. В заключение Август сообщал, что с нетерпением ждет Тиберия в Риме, и не только из-за желания поскорее отпраздновать его триумф, но и потому, что просто соскучился по общению с ним (в котором так долго себе отказывал) и теперь надеется наверстать упущенное.
Тиберий должен был обдумать новую ситуацию — с Августом в роли заботливого и любящего отца. Сомнений не было: письмо написано под диктовку Ливии, и, конечно, матери он обязан внезапно вспыхнувшей любовью императора. Из этого можно было также заключить, что положение Юлии во дворце стало незавидным: ее жалобы на холодность и презрение к ней Тиберия, видимо, потеряли для Августа прежнюю остроту. Здесь тоже, конечно, не обошлось без Ливии. Догадавшись обо всем этом, Тиберий даже испытал к нелюбимой жене нечто вроде сочувствия: вот и до Юлии дошел черед. Каково будет ей, всю жизнь как растение в теплице гревшейся под лучами отцовского обожания, теперь (в ее-то годы) видеть, что Август из-за происков мачехи заменяет ее в своем сердце Тиберием, тем самым Тиберием, который так ее оскорблял.
Но, в общем проблема Юлии была куда меньше другой проблемы — ее старшие дети, Гай и Луций! В особенности Гай, готовящийся справить свое совершеннолетие и вслед за этим наверняка рассчитывающий получить какую-нибудь важную должность в обход всех правил и сроков. И Луций, что всего на год младше Гая, — они оба ненавидели Тиберия, и вовсе не потому, что он плохо обращался с их матерью. Он был их потенциальным соперником в споре за наследование императорского трона! И соперником очень опасным. На их стороне была любовь Августа, их обоих усыновившего. Но на стороне Тиберия было множество заслуг перед отечеством, огромный государственный и военный опыт и, самое главное, поддержка Ливии! Что перевесит? Что окажется важнее в глазах сената и народа, когда Август умрет (а ведь этого, наверное, недолго ждать)?
