Эльвира Ватала - Великие любовницы
Ну там с зельем или без зелья, но король расстаться с Бертрадой не в силах, хотя французский народ очень от этой его страсти страдает. Все костелы по решению папы должны быть закрыты. Не выдержала наложница Бертрада и начала стучаться в эти двери, да не в переносном, а самом что ни на есть прямом смысле — начала бить в эти двери своими маленькими кулачками, требуя немедленно их открыть и почести королевские оказывать, богослужение с пением псалмов и колокольным звоном служить. Ну ладно, в одном месте они там насильственным путем заставили католических священников обедню им отслужить, а в других? По всей ведь Франции колокола не звонят, так что, перефразируя Хемингуэя, можно даже сказать: «По ком не бьют колокола?» Колокола не звонят, а покойники неотпетые в смрадных гробах лежат, того и гляди заразную болезнь принести угрожая. И вместо того, чтобы попасть покойникам в рай небесный, попадут их родственники в истинный чумной ад земной. Все это, конечно, видел слабый, но одолеваемый сильной любовью король Филипп I и говорил: «Ну за что нам наказание такое?» Но любовницу от себя не отпускает, только иногда к сладкому меду поцелуев примешивалась горечь соленых слез. Но Бертрада и сама не выдержала. Видит она, что дело плохо во французском королевстве. Вместо почестей и звона колоколов, балов и маскарадов отовсюду едино презрение видит. Не о такой королевской жизни мечтала Бертрада. И решила вернуться к супругу. Дескать, так и так, дорогой мой муженек Фульк, прости ты меня, родимый, прости грешную. Разрадовалась я королевской жизни, а терплю одно унижение, и никакого богатства, кроме детей, с королем прижитых, я не заимела. А народ еще и гнилыми яблоками мою карету вместо цветов осыпает. Надоело. Все. Обещаю тебе быть верной супругой и на нищих королей не заглядываться.
Рогатый супруг, воспылавший местью и стереть короля с лица земли обещавший и даже какой-то там малочисленный отряд на борьбу с ним соорудивший, услышав медовые речи своей супруги, воспылал к ней (по привычке, вероятно) прежней неземной любовью, все простил, конечно, и вот уже покорным щеночком у ее ножек на низенькой скамеечке сидит и все ее желания исполнять готов с поспешностью покорного слуги. Вот ведь какая демонская сила в этой Бертраде из двенадцатого века! Целое счастье, что король вскоре умер, может, из-за тоски по своей любовнице, может, по какой другой причине, не знаем, не проверяли, но, наверное, это к лучшему. Потому что наконец-то французский народ перестал страдать, римский папа проклятие костела снял, и опять забили колокола, запели церковные хоры, и покойники достойно отпетые в землю ложились.
Суммируя вышесказанное, дорогой читатель, сделаем такое вот резюме: горячий альков — это, конечно, хорошо, но надо, чтобы он в согласии с костелом был.
Другой альков, который тоже не сразу римскому папе подчинился и тоже много бед французскому государству принес, был во времена царствования Филиппа-Августа. А кроме всего прочего, еще и загадочен этот альков. Почему, скажем, только одну-единственную ночь за двадцать пять лет своего супружества пробыл с женой французский король Филипп-Август? Никто до сих пор толком не знает, явление это имело место и до сих пор составляет неразгаданную загадку истории. Об этой загадке историки и литераторы говорят до сих пор, так ничего конкретного и достоверного своим читателям не сообщившие. Почему французский могущественный король, отвоевавший у Англии захваченные земли, женившийся во второй раз на сестре датского короля, Ингеборге, и по собственному желанию, вдруг на другой день выйдя мрачным из спальни, объявил брак недействительным, а свою жену не захотел больше видеть и та целых двадцать лет, заточенная в замок, боролась за свои права, победы добилась, но в альков королевский так больше и не возвратилась? Таков вкратце сюжет этой загадки. Разгадку люди пера преподнесли читателям многообразную: на любой вкус, фантазию и желание — от мистики до гнусной реальности. Реально: она, дескать, эта самая Ингеборга, только на словах скромница-красавица, а на деле — развратная баба. Она там в своей Дании лесбиянством занималась с «упитанными служанками», а во Франции тащила в постель всех придворных дам (и когда успела, если знал ее король ровно двадцать четыре часа), и королю, конечно, это могло не понравиться, после баб жену «обрабатывать». Таким «историческим писателям», а их нонче здорово расплодилось, от академиков до горничных — все за письменные столы уселись, возразим коротко и спросим: «Он что, Филипп-Август, о лесбиянстве жены только в брачную ночь узнал? От двенадцати до шести утра? А может, она его Филиппой назвала и король обиделся? Иной возможности узнать не было. Не ангел же на крылышках в супружескую спальню с этим известием припорхал? „Нет, это не ангел, с ангелами ничего общего Ингеборга иметь не могла, потому как сама дьявол“, — возражают нам другие бумагомаратели. Да-да, и Филипп в свою брачную ночь, на том месте, где сему явлению быть не полагается, узрел маленькие рожки. А потом узрел маленькие копытца, а когда раздел, то на том месте, где сему явлению еще пуще быть не полагается, увидел маленький хвостик. Ну, после таких „открытий“ разглядывать дальше ее интимные места он уже не пожелал. „Во, во, в самое яблочко вы попали“, — вторит третья группа писак и добавляет еще вот какие пикантные подробности: „У нее кожа шершавая, как у ящерицы. Рыбья чешуя на животе“»[26]. «Чепуха!» — в многоголосное трио вмешивается четвертая группа писак. «Филипп-Август потому не захотел спать со своей женой после первой брачной ночи, что она опоила его любовным зельем и его мужские силы иссякли. Три раза он начинал, нет, семь, — поправляют другие. — Ну ладно, в общем, семь раз принимался Филипп-Август в своем королевском алькове за мужское дело и… не мог». Но тут мы, дорогой читатель, в полном недоумении. Тут вроде для нас мистические новости приготовлены: до сих пор мы твердо знали, для чего любовное зелье служит. Для увеличения любовной энергии. Никогда наоборот. И с какой, собственно, стати Ингеборге было опаивать мужа каким-то усовершенствованным, или наоборот, зельем, чтобы он не мог с ней акт ее дефлорации совершить? Совершенно непонятное и нецелесообразное назначение любовного зелья. Словом, совсем запутались писатели и мы, дилетанты, вместе с ними с этой исторической загадкой и, ничего не осветив, только еще большую неясность внесли. Известно одно: французский король Филипп-Август очень охотно женился. Он, как посмотрел на портрет, прямо обомлел, такая невеста красавица. Он надел свою серебряную кольчугу, в которой ну прямо неотразим был, сунул в карманы там сколько-то серебряных монет, из десяти тысяч марок серебряных, полученных за невесту в приданое, сел на прекрасного арабского скакуна и с армией знаменосцев и баронов выехал навстречу невесте. А когда ее увидел, то еще пуще влюбился, ибо портрет живой был еще лучше портрета нарисованного. И повода кричать на весь мир слова возмущения: «Что это вы мне за фламандскую кобылу прислали?» — как это сделал Генрих VIII, узрев живую Анну Клевскую, маленько от портрета отличающуюся, у него не было. И сидеть понурым, злым и бормотать: «И это та красавица, о которой вы мне все уши прожужжали?» — как это сделал польский король Владислав IV Ваза, узрев француженку Марию Гонзага, у него тоже оснований не было.
На брачном пиру он веселый сидел, невесту глазами раздевая и любовной горячкой мучаясь, и весьма охотно прошагал поздним вечером в королевский альков, а наутро… серым, с землистым лицом из супружеской спальни явился и во всеуслышание заявил, что он чувствует к своей жене непреодолимое отвращение, спать с ней больше не будет и вообще ей место в замке Гесионг, поскольку брак он расторгает. «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день», — или еще там как по-датски воскликнул король Канут IV, оскорбленный за честь своей сестры. «В чем вина-то ее?» «Я невинна, я невинна», — восклицала плачущая Ингеборга. «Может, и невинна, — соглашался Филипп-Август. — А даже и впрямь невинна! Но в спальню я больше не ходок», — так ничего ни людям, ни истории о причине столь капризного своего поведения король не объяснил. У него, правда, у этого короля, и раньше такие странные капризы были. Он, например, ни с того ни с сего решил расстаться со своей пятнадцатилетней первой супругой Изабеллой де Эно. Девчушка еще в зрелый возраст не вошла, а он ее в неверности обвиняет, а она, может, вообще еще «нетронутая». Ну она, не будь дура, собрала свору нищих, сунула им в руки восковые свечи, сама туфельки скинула и в длинной холщовой рубашке, босая двинулась во главе похода к королевскому дворцу. Потребовали короля. Ну, к народу королю полагается выходить без промедления.
Он вышел, а нищие, завидев короля, бросились все, как один, наземь и нестройным хором начали вопить: «Господи помилуй, господи помилуй! Король наш батюшка, не отсылай королеву Изабеллу от себя. Оставь ее при себе. Мы не хотим другой королевы». Ну перед лицом народа королю стыдно стало. Он ее за руку взял и так ей сказал: «Жена, я снимаю свое обвинение в измене против вас. Но ведь я потому вас хотел удалить, что вы мне наследника не рожаете». Она обещала быстро физиологически созреть. Конечно, ему, девятнадцатилетнему, трудно было с пятнадцатилетней девчушкой в постели. Но Изабелла слово сдержала. Она поднапряглась, и вот в 1187 году у нее рождается сын, будущий король Людовик VIII, а через четыре года Изабелла в возрасте двадцати лет, к сожалению, скончалась во время родов. А жалко: это была хорошая королева. Народ ее очень любил и всегда ее защищал. А сейчас народ из-за королевы воюет друг с другом. Народ разделился на два лагеря: первый лагерь доказывал, что король успел свою вторую жену Ингеборгу дефлорировать, второй — что нет, не успел. Не успел и не захотел. Бился народ на кулаки, на камни, того и гляди за оружие примется. А король не пожелал ничего объяснять. И народ до исторической истины так и не докопался, как ни бился. Король, как истинный мужчина, отказался дать ответ, но невесту не обвинял, не порочил — этого не было. Он создал ей вполне комфортные условия в замке Гесионг, а потом в Этампсе, так что даже чернильницу с гусиным пером ей оставил и она могла писать жалобные письма римскому папе. Римский папа был всецело на ее стороне. Это что за непонятный прецедент в католической религии: вроде вчера обещал король перед святой церковью «в несчастье и радости» жизнь с супругой делить до самой смерти, а едино ночь прошла, выгоняет ее, как вещь непотребную. Эдак, дай волю королям, то они того и гляди начнут королев из своей спальни кубарем вышибать. Но пока еще категорического решения римский папа не принимает. Он только предлагает французскому королю вернуть законную жену во дворец и по-божески, по-христиански жить с ней. «Ни за что!» — воскликнул Филипп-Август и вдруг женится без разрешения папы на некой Агнесс, ну не Сорель, конечно, Сорель при Карле VII была. Мы вам еще о ней расскажем. Это другая Агнесс. Где Филипп-Август ее раздобыл? Это было непросто, а, прямо скажем, трудно, ибо после афронта со второй женой ни одна хорошая европейская невеста не пожелала за Филиппа-Августа замуж идти. А одна даже такой оскорбительный ответ ему написала: «Мне известно отношение короля Франции к сестре короля Дании Канута IV. Оно приводит меня в ужас»[27].
