Морис Дрюон - Сладострастие бытия
– Виновен или не виновен,– закричал он,– но настанет день, когда я верну публике деньги за билеты, выставлю всех за дверь и не будет больше никакого балета! Надоело мне все это! Я трачу деньги, гублю свое здоровье, и ради чего? Ради неблагодарных людей, которые без меня были бы ничем. Я обеспечиваю их жизнь, даю им возможность прославиться, делаю из них кумиров. Жертвую всем ради них. Из-за них я не смог присутствовать при кончине моей бедной мамы. Ты это знаешь, Жанна, ты знаешь! Фабрику монстров – вот что я создал! Но все, с меня довольно. Уеду к себе в Гренаду, запрусь в своем дворце, и они на коленях приползут ко мне и станут умолять продолжить все это.
– И ты согласишься,– сказала Жанна.
– И они меня прикончат. Вольф! Как вы полагаете, могу я принять вторую таблетку гарденала? Это не опасно? – спросил он, повернувшись к мужчине лет тридцати пяти в плохо сидящем смокинге. На морщинистом лбу у того были очки, из ушей выбивались пучки волос.
– Конечно, конечно,– ответил Вольф.– Что касается Скрявина, то совершенно очевидно, что он комплексует из-за своего роста. Ему не хватает пяти сантиметров, в этом-то все и дело.
– Да я вас не об этом спрашиваю,– крикнул Паламос.– И не надо отвечать мне «конечно, конечно» с таким видом, будто вам на все наплевать. Так могу я выпить еще одну таблетку без риска для здоровья? Да или нет? Отвечайте!
– Конечно да! – сказал Вольф.– В таблетке одна сотая грамма. Их прописывают грудным младенцам.
– Я прощаю вам вашу иронию. Если бы вы побывали в моей шкуре, вам было бы не до шуток. Кстати, почему это вы не пошли успокаивать Барбару?
– Потому что сделать это можете только вы,– ответил Вольф.
– Тогда зачем я держу в труппе врача?
– Я и сам удивляюсь,– сказал Вольф и сделал шаг по направлению к двери.
– Вольф, Вольф, не валяйте дурака, сейчас не самое удачное для этого время,– вмешалась Жанна, хватая врача за руку.
– А что здесь нужно вот этой девчонке? – вдруг произнес маркиз, указывая на Кармелу жестом дряхлого генерала, сраженного в тот самый момент, когда он отдавал приказ идти на штурм.
Кармела еще сильнее вжалась в стену своего убежища. Страх ее был тем более велик, что она ничего не понимала из того, что говорилось, поскольку разговор в уборной шел на французском.
Но, на ее счастье, в этот самый момент в комнату вихрем влетел какой-то молодой человек в черном, облегающем тело трико, державший в руках букет и листья деревьев. Он воскликнул:
– Слышите? Слышите?!
Все смолкли и услышали отдаленный шум, напоминавший стук проливного дождя по крыше.
– Снова успех,– сказал молодой человек, целуя руки сраженного генерала.– Вы должны пойти поздравить Барбару. Она только этого и ждет, чтобы снова начать улыбаться.
– Мой маленький Серж, ты великолепен,– сказал маркиз, положив руку на его плечо.
Они все вышли из комнаты. Жанна Бласто чуть задержалась, допивая свой виски, и в этот момент к ней приблизилась Кармела.
– Синьора, я горничная отеля,– сказала она.– Ваша подруга графиня больна. Я думаю, ей нужен врач.
И так быстро, как только могла и как позволяло ее волнение, она объяснила, что Санциани с утра начала жаловаться на сильные боли в пояснице и весь день не вставала с постели. Малейшее движение вызывает у нее крик. Кармела сходила за обедом в ее ресторанчик, но пожилая дама к пище даже не притронулась.
– А начиная с шести часов вечера она вообще перестала шевелиться. Лежит как неживая. И дыхание чуть слышно.
– Помнится, с ней такое уже случалось,– сказала Жанна.– Почему же ты не вызвала врача из отеля?
– Они там, в отеле, относятся к ней очень плохо,– покраснев, ответила Кармела.
И добавила, что она боится, как бы незнакомый врач, осматривая Санциани, не констатировал у нее помутнение рассудка и не решил отправить ее в больницу. Или же этим сможет воспользоваться администрация отеля для того, чтобы избавиться от графини. А она не хочет, чтобы графиню у нее отняли.
– Так это она тебя ко мне направила? – спросила Жанна.
– Нет. Когда я спросила у нее, где вы живете, она не смогла вспомнить. Она не вспомнила даже о том, что вы вчера к ней приходили. Потом дала мне ваш парижский адрес. Хорошо, что я запомнила то, что вы говорили в ее комнате про балет, и решила, что лучше всего было прийти сюда.
– Ты, значит, ее так сильно любишь? – спросила Жанна Бласто, взволнованная тревожным выражением лица девушки.
– О да, синьора!
Жанна погладила ее по щеке.
– Пойдем со мной,– сказала она.
Они вышли в коридор, и Жанна толкнула дверь в другую уборную, где Кармела увидела ту танцовщицу, которую наблюдала рыдающей несколько минут назад. Паламос со всем своим штабом окружали эту длинноногую богиню с тонким носом, выступающими ребрами и сильными бедрами. На лице у нее не было ни малейшего признака недавних слез. Она умела, видимо, лить слезы, которые не мочили лица. С диадемой на голове, с накрашенными черной тушью ресницами, с фиолетовыми тенями на веках и удлиненными ярко-красной краской глазами, Барбара Двайс упрямо продолжала дуться на Скрявина. В уборную влетел запыхавшийся, усталый, разбрызгивающий вокруг капельки пота чернявый, маленького роста, коренастый мужчина с курчавыми волосами, с усыпанными фальшивыми камнями плечами и с нескромно выделявшимися мужскими половыми признаками. Это был Скрявин, которого вызывали на «бис» семь раз.
Все окружили его, стали хватать за руки. Паламос подтолкнул его к Барбаре Двайс.
– Поцелуй ее, и пусть это все закончится,– сказал он.
Звезды обменялись поцелуем Иуды, причем каждый из них в этот момент смотрелся в зеркало. У всех присутствовавших вырвался вздох облегчения.
– Антонио,– сказала Жанна, профессиональным жестом поправляя оборку на платье одной из балерин,– не мог бы ты отпустить со мной Вольфа? Моей старой подруге очень плохо. Я хочу, чтобы он ее посмотрел.
– Не говори об этом при них! – зашипел Паламос, указывая на танцовщиков, словно Жанна допустила непростительный промах.– Ты ведь знаешь, они такие впечатлительные. Да, делай все, что хочешь, Жанна, дорогая, но только не сейчас. После представления – пожалуйста!
– Но, говорю тебе, она может умереть. Надо торопиться, уверяю тебя!
– Нет, это невозможно. Пока я отпустить Вольфа не могу. Он сможет отлучиться... после представления, только после него. Танцы – жестокое искусство, сама знаешь.
Жанна перекинула волосы на левую сторону и повернулась к Кармеле.
– Я скоро пойду с тобой, обещаю,– сказала она девушке.– Не хочешь ли посмотреть окончание спектакля?
Написав что-то на листке бумаги, она подозвала костюмершу и попросила ее отвести девушку на галерку.
Глава XIV
Около часу ночи, когда Жанна Бласто и доктор Вольф прибыли в отель «Ди Спанья», Санциани была уже на ногах и в самый разгар войны 1914 года выступала в политическом салоне, организованном у нее на квартире на улице Талейрана. Она возмущалась тем, что парламент продолжал находиться в Бордо.
– Эвакуированы служащие, ладно. Но руководители должны оставаться в столице!
Стояла холодная зима, уголь был страшным дефицитом. Поэтому она куталась в меха.
Она позвонила, чтобы вызвать Кармелу, которая ожидала в коридоре с расширенными глазами, очарованная только что увиденным балетом, и велела ей подбросить в камин дров, назвав при этом девушку Карлоттой. И не стала проверять исполнение своего распоряжения, ибо знала, что ее приказы всегда выполнялись немедленно и точно. Да к тому же и голова у нее была занята совершенно другими вещами.
Она не выказала ни малейшего удивления ни когда в комнату вошел Вольф, ни когда Жанна сказала ей, что он врач. Она его немедленно «узнала».
– Почему вы не надели сегодня ваш красивый полковничий мундир, мой милый Эмиль?
Она представила его.
– Доктор Лартуа,– объявила она, указывая на Вольфа.
Жанну она поразила тем, что назвала ее Мадленой Ордене. Ведь именно так звали ее мать.
В комнате среди теней находился известный драматург Эдуард Вильнер, возвращавшийся в Главный штаб. Он записался в армию добровольцем в самом начале войны, несмотря на то что по возрасту уже не подлежал призыву. Патриотизм и самопожертвование заставили его примириться со своими собратьями. Там же находился прибывший в командировку в Париж вице-председатель партии радикалов Роберт Стенн. К сожалению, профессор Лартуа разминулся с Аристидом Брианом, этим «восхитительно умным и гуманным человеком, полностью разделяющим наши взгляды». Тот был здесь с кратким визитом и только что откланялся.
– У тебя сегодня утром болела спина? – спросила Жанна.
Да, возможно... Она уже не помнит. Но это и не важно! Время ли теперь думать о таких пустяках, когда чудесные молодые люди... О них она думала, когда расчесывала волосы, и с ними она умирала. Она начала импровизировать на тему молодости и смерти, красной крови и мерзлой земли, вспомнила о загубленных судьбах, увязала в один огромный венок все часы, годы, все загубленные на черных равнинах войны жизни. Она поставила основные неразрешенные вопросы перед неким божеством. Сердце ее билось в такт с неровным ритмом жизни планеты, в жилах ее толчками пульсировала кровь, словно это гремели пушки.
