Лью Уоллес - Бен-Гур
И говоря скорее с собой, чем с ним, она начала:
— Слушай, сын мой. Мессала происходит из высокого рода, его семья была знаменита на протяжении многих поколений. В дни республиканского Рима они прославились на гражданском и военном поприщах. Я не помню ни одного консула, носящего это имя, — они были сенаторами, и их патронажа всегда искали, потому что они всегда были богаты. Но если сегодня твой друг хвастал происхождением, ты можешь посрамить его, обратясь к своему. Основание Рима была их началом, и лучшие из римлян не смогут проследить свой происхождение дальше — некоторые пробуют, но подтверждением их притязаний могут служить только легенды. Что же мы можем сказать о себе?
Новая мысль смягчила ее голос.
— Твой отец, Иуда, упокоился со своими отцами, однако я помню, будто это было нынче вечером, как мы с ним и многими друзьями шли в Храм, чтобы представить тебя Господу. Мы принесли в жертву голубок, и я назвала священнику твое имя, которое он записал в моем присутствии: «Иуда, сын Ифамара из дома Гуров». Это имя занесли в книгу.
Не могу сказать, когда начался обычай таких записей. Мы знаем, что он существовал еще до бегства из Египта. Я слышала, как Гилель говорил, что записи начал Авраам, открыв их своим именем и именами своих сыновей, когда Господь обещал отделить его и их от других рас, сделать их высшими и благороднейшими, избраннейшими на земле. Потом мудрые, предвидя необходимость справедливого раздела земли обетованной, дабы знать, кому надлежит получить свою долю, начали Книгу Поколений. Но не только для этого. Обещанное через патриарха благословение для всей земли направлено в далекое будущее. Лишь одно имя было названо в связи с благословением — благодетель может быть смиреннейшим из избранного рода, ибо Господь Бог наш не знает различения в знатности и богатстве. А потому, чтобы подтвердить право принесшего его для поколения, которое будет свидетелем, нужно было содержать записи в абсолютной точности. Выполнено ли это?
Она долго молчала, занятая опахалом, пока сын в нетерпении не повторил вопрос:
— Вполне ли достоверны записи?
— Гилель утверждает так, а никто из живущих не сведущ здесь более, чем он. Наш народ временами нарушал многие заповеди, но эту — никогда. Славный ректор сам проследил Книги Поколений на протяжении трех периодов: от завета до основания Храма; оттуда до пленения и от пленения до наших Дней. Лишь однажды записи были нарушены, и это случилось в конце второго периода, но когда народ вернулся из долгого изгнания, как первый долг перед Богом Израиля, Зераббабель восстановил Книги, позволив нам снова проследить линии еврейского происхождения на протяжении двух тысяч лет. И вот…
Она помолчала, будто позволяя слушателю измерить время, о котором говорила.
— И вот, — продолжала она, — что сказать о хвастовстве римской кровью, обогащенной веками? Если считать так, сыны Израиля, пасущие стада на старом Рефаиме, благороднее благороднейших из Марциев.
— А я, мама, кто я по книгам?
— Ты происходишь от Гура, который был с Иашувом. Если происхождение освящается временем, не благородно ли твое? Ты хочешь проследить дальше? Возьми Тору и прочитай Книгу Чисел, тогда в семьдесят втором поколении от Адама найдешь основателя своего дома.
Некоторое время в комнате стояла полная тишина.
— Благодарю тебя, мама, — сказал затем Иуда, сжимая ее руку. — Благодарю от всего сердца. Я был прав, не обращаясь к славному ректору, — он не дал бы мне больше, чем ты. И все же, достаточно ли только времени, чтобы сделать род по-настоящему высоким?
— Ты забываешь, что наше утверждение основывается не просто на времени — наша слава в избрании Божием.
— Ты говоришь о расе, а я, мама, о семье — нашей семье. Чего достигли мои предки за годы, прошедшие от времен Авраама? Что они совершили? Какие подвиги поднимают их над собратьями?
Она колебалась, думая, что могла все это время заблуждаться относительно цели его вопросов. Быть может, он не просто желал удовлетворить уязвленное тщеславие. Юноша — это пестрая раковина, в которой растет чудесная вещь — дух мужчины, ожидающий момента своего восхода, который у одних бывает раньше, чем у других. Когда мальчик спрашивает: «Кто я? Кем я должен быть?», нужно быть очень осторожным.
Каждое слово ответа может оказаться для его жизни тем же, что прикосновение пальцев художника к хрупкой глиняной модели.
— Я чувствую, мой Иуда, — сказала она, похлопывая его по щеке, — что сражаюсь не с воображаемым противником. Если мой враг — Мессала, не заставляй же сражаться в темноте. Расскажи, что он говорил.
ГЛАВА V
Рим и Израиль — сравнение
Юный израильтянин повторил свой разговор с Мессалой, подробно останавливаясь на презрительных словах о евреях, их обычаях и ограниченном круге жизни.
Боясь проронить звук, мать слушала, просто запоминая сказанное. Иуда ушел во дворец на площади Рынка, ведомый любовью к товарищу детских игр, которого думал найти точно таким же, каким тот уезжал годы назад, а встретил мужчину; вместо смеха и воспоминаний о былых забавах мужчина был полон будущим, говорил о славе, которую предстоит завоевать, богатстве и власти. Сам того не сознавая, гость унес пробудившуюся и уязвленную гордость, а думал, что задето только его самолюбие; она же, мать, видела все и, не зная, какой оборот могут принять его чувства, была тут же объята еврейским страхом: что, если он отойдет от веры отцов? В ее распоряжении имелся только один способ избежать этого, и она взялась за дело, причем все способности ее натуры оказались настолько возбуждены, что речь приобрела мужскую силу, а временами поднималась даже до поэтического жара.
— Не было народа, — начала она, — который не считал бы себя по крайней мере равным другим; и ни одной великой нации, которая не полагала бы, что она выше всех. Когда римлянин смеется, глядя на Израиль свысока, он просто повторяет глупость египтянина, ассирийца и македонца, а так как смех этот не угоден Богу, результат будет тем же.
Голос ее окреп.
— Нет закона, который позволил бы определить превосходство нации, — отсюда тщета претензий и бесплодность споров. Народ поднимается, проходит свой путь и погибает либо сам собой, либо от рук другого, который наследует власть и место на земле — такова история. Если бы мне предложили избрать символы для Бога и человека в самой простой возможной форме, я нарисовала бы прямую линию и круг, о линии сказала бы: «Это Бог, ибо он один вечно движется вперед», а о круге: «Это человек, и таково его движение». Я не говорю, что нет разницы между путями наций — среди них нет двух одинаковых. Разница, однако, относится не к размерам окружности, как думают некоторые, но к сфере движения, высочайшая из которых ближе всего к Богу. Есть знаки, позволяющие измерить высоту круга, проходимого каждой нацией. Сравним по этим знакам евреев и римлян.
Простейший из всех — это обычная жизнь народа. Я могу сказать о нем только то, что Израиль иногда забывал Бога, Рим же не знал его никогда; значит, сравнивать тут нечего.
Твой друг — или твой бывший друг — сказал, если я правильно поняла тебя, что у нас нет поэтов, художников и воинов, вероятно, желая доказать, что у нас нет великих людей, — а это второй из важнейших признаков. Но чтобы разобраться, сын мой, нужно точно определить предмет. Великий человек — тот, чья жизнь показывает, что он отмечен, если не вдохновлен, Богом. Не забывай этого определения, слушая меня.
Думают, что война — самое благородное занятие для мужчины и что высочайшая слава растет на полях брани. Не впадай же в заблуждение из-за того, что мир принял эту идею. Человек всегда поклонялся чему-то, и это закон, который будет существовать до тех пор, пока остается что-то вне нашего понимания. Молитва варвара — это плач страха перед Силой, единственным божественным качеством, открытым ему, поэтому он верит в героев. Что есть Юпитер, если не римский герой? Величайшая же слава греков в том, что они поставили Разум превыше Силы. В Афинах оратор и философ почитаются более, нежели воин. Победители в гонках колесниц или лучшие бегуны остаются идолами арены, однако иммортели хранят для сладчайшего певца. За право называться родиной одного поэта спорили семь городов. Но была ли Эллада первой, отказавшейся от старой варварской веры? Нет. Эта слава, сын мой, наша; против примитивной грубости наши отцы воздвигли Бога, в нашем богослужении место плача страха заняли осанна и псалом. Так еврей и грек повели человечество вперед и вверх. Но увы, мир не может жить без войны, и поэтому выше Разума и превыше Бога римляне поставили трон Цезаря, собравшего всю возможную власть и воспретившего любую другую славу.
Господство греков было временем расцвета их гения. Каких мыслителей создал освобожденный Разум! Слава и совершенство их были таковы, что во всем, кроме войны, даже римляне подражают им. Грек — образец для ораторов нынешнего Форума; послушай любую римскую песню, и ты узнаешь греческие ритмы; если римлянин открывает рот, собираясь говорить о морали, абстракциях, чудесах природы, он либо плагиатор, либо ученик одной из школ, основанных греками. Ни в чем, кроме войны, повторяю я, Рим не может претендовать на оригинальность. Его игры и зрелища — греческие изобретения, сдобренные кровью, чтобы удовлетворить жестокость его черни; его религия — если можно называть ее так — создана из верований других народов, причем наиболее почитаемые боги пришли с Олимпа — даже Марс и Юпитер. И получается, сын мой, что во всем мире только Израиль может оспаривать превосходство греков и состязаться с ними за венок оригинального гения.
