Марина Александрова - Кольцо странника
Через силу поднялась на ноги. Боль росла, ширилась, огнем жгла сердце – и не будет спасения от нее во веки веков, не остудить ничем... Смотрела на спящего Всеслава, держась за виски – и увидела, как сверкнул в лучах восходящего солнца огонек перстня, и как перемигнулся с ним алый рубин на ножнах кинжала, ей же самой Всеславу подаренного...
Сразу стало легче, словно прохладный ветер освежил грудь. «Грех ведь...» – мелькнуло в голове, но сама себя оборвала, рассмеялась тихо, мелко. Продолжая беззвучно смеяться, высвободила кинжал из ножен. Вот оно, спасение!.. лунный луч среди наступающего кровавого рассвета, нежный холод в зной, капля росы в огненной бездне... Словно кто подсказал – встала на колени, держа по-женски неловко кинжал, потом прилегла. И была не боль, но счастье, радость свободы, вновь обретенной чистоты.
... Чья-то жесткая, холодная рука растревожила глубины сна, проникла, затрясла: «Вставай, да вставай же!» Просыпаться не хотелось, но вспомнил, что явь нынче лучше сна, и продрал глаза. Что беда – понял сразу. У Овлура было страшное лицо, глаза бешеные. Князь Игорь сидел как-то странно, боком, словно прятал что-то, и плечи вздрагивали.
– Вставай, витязь, – сухо и горько сказал Овлур. – Беда. Олуэн...
Игорь отступил, и взгляду открылось тело Олуэн – навзничь лежит прямо на земле, на привядшей траве. Белое покрывало на груди обагрено кровью, глаза закрыты.
– Кто? – хрипло закричал Всеслав, сжимая кулаки. – Кто убил?!
Но Олуэн была жива. Вот она открыла глаза.
– Сама... – сказала шепотом. – Я сама. Прости.
Всеслав встал на колени, наклонился над бледным прекрасным лицом.
– Зачем, ну зачем ты?.. – в горле стал ком, каждое слово давалось с болью.
– Вспомни, – тихий шепот был ответом. Олуэн уходила, в уголках рта закипала кровь. – Вспомни сестру свою, Анну...
И Всеслав закричал. К нему бросились князь и Овлур, но что они могли сделать? Он не плакал, не бился, он кричал, как воют волки, и вся человеческая боль была в этом крике. А когда нечем стало дышать, лицом приник к лицу Олуэн-Анны, губами к ее губам.
– Но как, как? – повторял, захлебываясь.
– Кольцо, – ответила она, поняв вопрос. – Кольцо...
Дыхание ее прервалось, она поднялась на локтях, устремив взгляд ввысь, словно хотела разглядеть что-то в небе...
Она умерла. Ее похоронили Овлур и Игорь, саблями вырыли могилу и воздвигли курган из камней – чтобы не раскопали, не растащили тело хищные звери. Всеслав не помнил себя, и его друзья боялись – не перенесет такого, лишится рассудка. Не понимали толком, что случилось. Только когда снова тронулись в путь, Всеслав осмелился рассказать им, кто была ему эта женщина...
Ехали молча. Вот уже рукой подать до родной земли, но радости не было в сердцах беглецов. Ехали, склонив головы, и каждый размышлял о своем, а все вместе – о страшной силе судьбы и о беззащитности души человеческой перед нею...
Подъехав к стенам новгородским, встретились с дозором. Пятеро гридней из Игоревой дружины остановили путников и обомлели – сам князь, по которому великий плач стоял на Руси, смотрел на них и усмехался. Не знали, что и делать – ликовать ли, открещиваться ли от наваждения? Но когда князь заговорил приветливо, стал расспрашивать – уверились, и долго в себя не могли прийти от радости. Посчастливилось первыми узнать об освобождении плененного князя – разговоров будет до конца жизни, а теперь с великим почетом провожают князя к новгородскому столу. С ним двое витязей – чужеземец, помогший Игорю бежать от половцев, и печальный, молчаливый богатырь...
Но недолго пришлось Игорю любоваться ликованием своих подданных. Приспела ему пора нести повинную голову в Киев – ближние бояре нашептали ему, что зело недоволен был Святослав Всеволодович, узнав, что братья тайком от него пошли войной на половцев. Правда, как только узнал о пленении Игоря, сменил досаду на жалость и стал воздыхать о брате своем, который не удержал задора молодости. Узнал Игорь и о том, что половцы, одержав над ним победу, возгордились без меры и собрали весь свой народ в поход на русскую землю.
Осажден был ими град Переяславль, но в нем сидел Владимир Глебович с доброй дружиной. Он выехал из града, кинулся на врага и бился крепко. Трижды раненного, принесли его в крепость, но города не отдали. Пришлось, однако, слать за помощью. Прослышав о том, половцы оставили город, но заместо него осадили Римов, взяли его, многих убили жителей, многих полонили...
Скорбная морщина набежала на чистый лоб Игоря, когда прослышал он о последствиях своего поступка. Тяжкий ему предстоял разговор со Святославом Киевским, да что делать? Надо уметь ответ держать. Одним словом, выехал князь в стольный град Киев, а с собой прихватил Всеслава – уж больно тот просился, говорил, дядю хочет повидать, и брата. Только видел Игорь – другое у него на уме. С тех пор, как наложила на себя руки Олуэн-Анна, начал Всеслав поговаривать о монастыре. Можно его было понять, конечно, – кто такое легко перенесет?..
По дороге в Киев не обошлось без происшествий – в лесной чащобе нарвались на лихих людей, собрались биться без жалости. Но Всеслав спешился, шепнул что-то здоровенному рыжему детине. Тот захохотал, заорал чего-то, долго хлопал витязя по спине. Ушли разбойнички в чащобу, дурного не сделали, ничего не взяли, никого не тронули. Всеслав снова сел на коня, не сказавши ни слова. Игорь время от времени косился на него, качал головой, фыркал в усы – тоже, монашек выискался, какие знакомства водит!
В Киеве расстались – Игорь поехал прямо к столу княжескому, Всеслав – к дядьке. Встретили их розно. Дядька Тихон по старости лет пост воеводы оставил, теперь был у Святослава вроде как главным советным человеком, первым из думающих бояр. Как беда какая – сразу к нему скачет гонец, с бережением провожает в княжий терем и там князь с ним говорит, и во многом его слушается. Тихо, почетно, но скучно. Старый воин совсем затосковал, приставал все к Михайле – женись да женись, внуков хоть увидеть успею. Но Михайла не хотел отца порадовать, разбаловался на волюшке. Удумал ехать торговать за море, да вскоре так и сделал. Так что Тихон едва ума не лишился, когда на его подворье въехал красавец-витязь на вороном коне.
– Я уж думал, пропал ты совсем, и косточки твои звери растащили, – в сотый раз повторял, глядя на племянника с великим любованием. – У всех спрашивал, в Новогород ездил. Все говорят в голос – не знаем и не знаем. А ты вон как! Ну, ешь, ешь. Поганые, небось, заморили голодом?
Впервые за много дней Всеслав улыбнулся.
– С почетом держали, как гостя дорогого. Да только их гостеприимство мне поперек горло встало, не говоря уж о князюшке.
– Утекли, значит? Ах, соколики ясные... – качал головой Тихон и тут только Всеслав заметил, как он постарел. – Вот и славно. Заживем теперь мирком да ладком. Михайла-то, чертов сын, никак не успокоится, понесло его в чужие земли, торговать. А ты мне всегда был утешеньем. Может, оженишься? – высказал давнюю свою мечту. – Женись, чего там! И дети бы пошли...
– Я б женился – девок нет! – отшутился Всеслав.
– Как так нет! – всполошился Тихон. – Хочешь, любую просватаю? Сходим вот о воскресенье в храм Божий, там любую приглядишь, а я сосватаю. За такого молодца любая пойдет! – и хитро прищурился. – А может, уж есть ладушка на сердце?
– Была, – резко ответил Всеслав, желая всей душой окончить этот разговор. Но от дядьки Тихона не так-то легко было отвязаться.
– А где ж она? Или не лежит у нее к тебе сердце? Так ведь...
– Она умерла, – спокойно сказал Всеслав, но голос выдал его, задрожал. – Половцы убили.
– Вот оно что...
Тихон замолчал. Конечно, коль такая беда прилучилась, на племянника наседать бесполезно. Пусть отдохнет, душой оттает, а там, авось, и позабудется неудачная привязанность. В такие годы многое легко забывается.
Но не забывал Всеслав Олуэн-Анну, к стыду своему и горю не забывал. И помнил не кончину ее мученическую, не детские их годы – вспоминал с бесконечной тоской и болью ту, единственную ночь, когда она отдалась ему всецело, самозабвенно...
Мысль о тихом монастырском приюте не оставляла Всеслава. В нем всколыхнулась прежняя ненависть к ратным играм, тяжко и стыдно было вспоминать славное боевое прошлое, от мыслей о кровопролитиях тошнота подступала к горлу. И в один из тех дивных осенних дней, когда воздух чист и прозрачен, а на душе так легко и пусто – Всеслав отправился навестить отца Иллариона.
Как ни жаждал он этой встречи – а все будто через силу шел, погонял себя. Что-то сопротивлялось внутри, словно чей-то чужой голос нашептывал на ухо обо всех тех, чьи жизни угасли без пользы в монастырском заточении. «Лукавый морочит меня», – думал Всеслав, но продолжал идти по направлению к храму.
Отец Илларион обрадовался несказанно – задрожало у него лицо в мелких лучиках морщин, засияли иконописные глаза. Сошел с крыльца, обнял, засмеялся от радости.
