Юрий Тубольцев - Сципион. Социально-исторический роман. Том 1
До последнего времени и римляне, и карфагеняне не решались на ночные переходы, опасаясь насторожить противника чрезмерной поспешностью или, того хуже, попасть с истомленным бессонницей войском в засаду. Но теперь Сципион доверился своему геометрическому расчету и пошел на риск, желая любой ценой объединиться с союзниками. Он надеялся, что если ему удастся присоединить к себе нумидийцев, то пыл Ганнибала сразу спадет, а потому у его людей будет время на отдых.
Несмотря на все предосторожности римлян, опытные карфагеняне довольно скоро догадались об их маневре, но воспрепятствовать им уже не смогли. Пока пунийцы готовились бы к ночной погоне, римляне успели бы оторваться от них, а кроме того, карфагенян отделял от основных вражеских сил умело поставленный лагерь, который опасно было оставлять в тылу, но слишком хлопотно штурмовать, тем более, что охраняющий его подвижный контингент, состоящий из конницы и легкой пехоты, всегда сумел бы ускользнуть от громоздкого войска. Поэтому Ганнибал, стиснув зубы, дождался рассвета и выступил в путь лишь тогда, когда римляне, освобождая ему дорогу, покинули лагерь и летучим ходом устремились вдогонку за своим полководцем, который в тот момент уже пожимал в приветствии руку Масиниссы.
21
Еще вчера Ганнибал всемерно старался приблизиться к римлянам, а сегодня уже мечтал оказаться от них как можно дальше. Однако положение карфагенян вовсе не было безнадежным. Даже теперь, после воссоединения всех сил Сципиона, пунийцы численно превосходили соперника, а качественно уступали лишь в некоторой степени. Пехота карфагенского войска включала в себя более двадцати тысяч ветеранов, прошедших италийскую войну, около десяти тысяч ополченцев и ливийских наемников, четыре тысячи македонян и тысяч двенадцать наемных галлов, лигурийцев, мавританцев, нумидийцев и балеарцев. Единственным слабым местом в комплектовании этой армии была недостаточная оснащенность конницей. Так, Ганнибал имел всего две тысячи нумидийских всадников и полторы тысячи — пунийских. Зато малочисленность конницы он мог компенсировать самым устрашающим родом войск — слонами, которых было восемьдесят. Сципион же располагал тридцатью тысячами римско-италийской пехоты и шестью тысячами — нумидийской, но, подобно Ганнибалу под Каннами, обладал значительным превосходством над противником в коннице: четыре тысячи нумидийских и две с половиной тысячи италийских всадников. При таком соотношении сил любое из этих войск в бою могло оказаться сильнее соперника в зависимости от того, насколько полно тот или другой полководец сумеет использовать лучшие качества своей армии и недостатки неприятельской. Так что Ганнибал вполне мог попытать счастья в битве, но вот возможности отступить у него уже не было, поскольку на марше Сципион затерзал бы его войско своей конницей и в конце концов навязал бы ему сражение.
Поэтому, погрустив час-другой по поводу упущенного преимущества над врагом, Ганнибал поднял свои разноязыкие полчища и двинул их следом за римлянами. Перед солдатами он интерпретировал маневр противника как бегство и призвал их «побить трусов в открытом бою». Но сам он все же мало думал о сражении и измышлял уловки, посредством которых удалось бы выиграть время. Он хотел действовать наверняка, а для достижения материального перевеса над соперником в новых условиях следовало отсрочить битву на двадцать-тридцать дней, так как в этот период ожидалось прибытие Вермины с солидным подкреплением. Причем большее промедление грозило осложнениями уже самому Ганнибалу, поскольку в Африку стремился Клавдий Нерон. С учетом этих перспектив карфагенянин должен был ухитриться оттянуть час схватки, но не отпустить от себя римлян.
К исходу дня пунийцы приблизились к стану Сципиона и разбили лагерь в нескольких милях от него.
Придавая, как всегда, большое значение информации, Ганнибал, проявив немалую изобретательность, заслал в расположение неприятеля множество разведчиков. Одну такую негласную делегацию римляне выследили, схватили и привели к проконсулу. Допросив пленных, Сципион выяснил, что перед ним весьма квалифицированные в военном деле люди, в основном, офицеры. Тогда он сменил тон и стал беседовать с ними как с равными, а затем поручил трибуну провести этих гостей по всему лагерю, как некогда поступил в подобной ситуации царь Ксеркс, и показать им все, что они пожелают посмотреть.
Пунийцев потрясло такое обхождение, и столь особое настроение дополнительно способствовало их восхищению всем увиденным в римском войске, которое в своем оснащении и подготовке являло высшие достижения современной им военной науки. Поразил их и царящий здесь дух: казалось, будто люди готовились не к битве, а к празднеству. Многое тут было им интересно и непривычно, и, в числе прочего, вызвал удивление мощный духовой оркестр, сопровождающий их по всему лагерю эффектными маршами, то экспрессивно-неистовыми, то грандиозно-величавыми.
Когда они снова предстали перед Сципионом, головы у них кружились от калейдоскопа ярких картин, не вмещавшихся в памяти и изнутри вновь и вновь заполонявших взор. Свое мнение о римском войске пунийцы выразили коротко:
— Если бы у нас не было Ганнибаала, — сказали они, — мы бежали бы от вас прочь без оглядки. Вся наша надежда только на него.
— Да он тоже бежал бы, коль было бы куда, — небрежно, как бы нехотя, заметил на это Сципион и затем поинтересовался у гостей: все ли они как следует рассмотрели и все ли им в надлежащей мере понятно.
Карфагеняне заявили о полном удовлетворении проведенным обзором и только спросили, на какой срок римляне обеспечены продовольствием. Из всех возможных вопросов этот был единственным, неугодным Сципиону. Однако он до конца выдержал принятую роль и честно ответил:
— На три дня. Так что мы должны победить вас завтра-послезавтра, — затем, после небольшой паузы, он добавил: — Впрочем, вы ведь знаете, сколь мы, римляне, неприхотливы в пище, как и в других видах материального обеспечения, а потому, не тешась бесплодными надеждами, считайте, что мы сможем продержаться на трехдневных запасах и десять, и двадцать суток.
Попрощавшись с пунийцами, обращенными из лазутчиков в гостей, Сципион отправил их к Ганнибалу.
22
Пуниец был в бешенстве от выходки соперника. Он привык, что враги страшатся его, осторожничают и таятся перед ним, а этот римлянин утонченно-благородным образом явил ему свое презрение. «Ах, вот как! — восклицал Ганнибал, расхаживая перед удрученными офицерами. — Птенец, которого я научил бегать при Тицине, Требии и Каннах, оперившись, вознесся в небеса и угрожает орлу!»
Но, сводя перед своими офицерами, поступок Сципиона лишь к самоуверенной насмешке, самому себе он отдавал отчет в том, что тот нанес карфагенянам психологический удар и, представляя, как гордятся теперь проявленной вызывающей смелостью римляне, досадовал вдвойне: и за пощечину собственному войску, и за удачу противника. Пуниец страстно желал придумать какой-либо равноценный ответ сопернику, но придумал совсем иное. Он решил использовать нестандартный прием Сципиона в своих целях и послал проконсулу письмо, в котором выражал притворное восхищение великодушием Публия по отношению к его шпионам и показанной им твердостью духа накануне жестокого испытания. Прикидываясь покоренным красивым жестом римлянина, Ганнибал с наивным, а может быть, и с рассчитанным самомнением называл его равным себе оппонентом и в связи с этим высказывал мнение, что им обоим нецелесообразно вверять свои судьбы случаю и превратностям битвы, но следует подчинить оружие разуму и покончить с войной путем мирных переговоров.
Сципион приветливо принял пунийского гонца и сделал вид, будто благосклонно относится к идее Ганнибала. Однако окончательного ответа он не дал, а через посла уведомил карфагенского вождя, что назначит ему встречу несколько позднее.
Утром римляне снялись с лагеря и двинулись в северном направлении. Сципион намеревался перебраться к одному из приграничных городов, чтобы в случае необходимости обеспечить пропитание войску за счет местного населения. Попутно он искал обширную долину или плато, удобные для битвы с применением многочисленной конницы. Карфагенянам не имело смысла оставаться на месте, сбежать же они не могли, так как римские разведчики наблюдали за каждым их маневром, потому им пришлось последовать за неприятелем, уповая на дипломатию.
И вот на краю обитаемого мира, в окрестностях ливийского городка Нараггара, противоборствующие армии остановились у широкой равнины, опоясанной спиральной грядой холмов. Это было то самое, избранное небесами на трагическую роль в исторической драме поле, которое тысячелетия дремало в тяжкой истоме, млея под африканским солнцем, чтобы теперь в один день вдруг оказаться истоптанным солдатскими сапогами, избитым копытами, облитым кровью и потом, и тем самым прославиться во всем человеческом пространстве на все человеческое время. Под пристрастными взорами людей, предчувствующих жестокую участь, эта сухая бесплодная местность словно ожила и, казалось, вожделела своей каменной плотью утолить многовековую жажду пустыни, испив их жизненные соки.
