Александр Солженицын - Красное колесо. Узел II. Октябрь Шестнадцатого
На верный успех и ехал Парвус в Берн, и шёл по столовой с сигарой во рту, и был удивлён шумным отказом, но потом оценил разумность приёма. И на скудной кровати теснил, теснил легковатого Ленина – своими пудами:
– Да вам капитал нужен! Чем вы будете власть захватывать? Вот неприятный вопрос.
Эт-т-то-то Ленин понимал прекрасно! Что на одних голых идеях не прошагаешь, что революцию нельзя делать без силы, а в наше время начальная сила – деньги, а уже из денег рождаются другие виды силы – организация, оружие и люди, способные этим оружием убивать, – всё верно, кто ж возразит!
Со своей бесподобной схватчивостью ума, без нужды на обдумывание, со своими мгновенными переменами в лице, вот уже усмешка соучастника обещающего, безо всякого задора отступая, прикартавливая:
– Почему – неприятный? Когда к деньгам относятся партийно – партии это приятно. Неприятно, когда из денег делают оружие против партии.
– Ну да впрочем, у вас же там что-то сочится, – дружелюбно-усмешливо вспоминал Парвус, – на что-то же “Социал-Демократ” выпускаете. Или, – фальстафовский живот его подрагивал от смеха, – или вы, положим, швейцарским налоговым агентам пишете, что, наоборот, живёте гонорарами с “Социал-Демократа”?…
Усмешка – часто была у Ленина, улыбка – очень редко, – вместо того он прищуривался, ещё пряча, пряча природой запрятанные глаза. И осторожно выбирал слова:
– Филантропические фонды всегда откуда-нибудь идут. Принимать благотворительность – вполне партийно, отчего же?
(Да денег не так уж скудно, можно бы всем жить посвободнее, как по бесстыдству и делают некоторые, через кого течёт. До неприличия швыряет деньгами Багоцкий, и никто не возьмётся проверить австрийские деньги у Цивина. Но тут – нельзя давить, можно всё испортить. Уж как течёт).
Глазу не на чем остановиться – ни на обтрёпанном ленинском пиджаке, ни на латаном воротнике, ни на скатерти протёртой, ни в голой комнате, где вместо книжной этажерки – два ящика один на другой. Но Парвус – ничуть перед ним не стыдился своих бриллиантов, ни – шевиота, ни английских ботинок: всё это ленинское нищенствование – игра, партийная линия, чтоб задавать тон, служить примером, “вождь без упрёка”. В этой задуманной, много лет исполняемой роли – в ней-то и ограниченность, и убогость мышления. Но она – поправима, и Ленину тоже можно будет придать размах.
(А – нет! а – нет! По внутреннему протесту, по противоположности вело Ленина – самому во всяком случае и всегда отгородиться от всякого доступного близкого избытка. Достаток – другое дело, достаток – разумен, но избыток – начало разложения, и Парвус на этом попался. Деньги пусть текут и миллионами, но – на революцию, а самому – держаться в границах необходимого, самому считать даже раппены и гордиться этим. Совсем не для маскировки и лишь отчасти для примера другим, кого нельзя заставить).
Быстрым взглядом искоса, снизу вверх, Ленин не враждебно, не обиженно:
– Израиль Лазаревич! Ваша вечная вера во всевластие денег – вас и подвела. Поймите, подвела.
(То ли при малых тратах – как в замкнутой комнате, как при полной секретности: ничего не утекает, твёрже себя чувствуешь, никогда не распустишься, всё сковано и связано. А богатство – подобно распущенной болтовне. Нет! Дисциплина во всём, и в этом тоже. Только в ограничениях развивается и движется настоящий напор. И даже: залог за то, чтобы жить в Швейцарии, основа безопасности и всей деятельности, 1200 франков, – есть, но: нет! не платить! – хлопотать – писать – подавать заявления о несостоятельности – просить персонального снижения в 10 раз – тратить золотое время на проходки к полицей-президенту и даже вместе с Карлом Моором, у кого свой бумажник в кармане раздутый и только руку протянуть, ассигнацию вытянуть. И получив наконец снижение до трёхсот – уплатить только сто и ещё потом долго торговаться, а переехавши в Цюрих – и вовсе не платить, но писать и просить, и переписываться с Берном: ту сотенку перевести в здешний кантон. Это умел Ленин: сжиматься – умел. Только сжатый – дышал хорошо).
Смысл каждой беседы: себя без надобности не открыв – собеседника понять, понять до дна.
Колким прощупывающим взглядом, с усмешкой скептической:
– Ну – зачем вам собственное богатство? Ну, скажите! Ну, объясните.
Вопрос ребёнка. Из тех “почему”, на которые даже отвечать смешно. Да для того, чтобы всякое “хочу” переходило в “сделано”. Вероятно, такое же ощущение, как у богатыря – от игры и силы своих мускулов. Утверждение себя на земле. Смысл жизни.
Вздохнул:
– Да это просто человечески: любить быть богатым. Неужели вы не понимаете, Владимир Ильич?
И – посмотрел. И вдруг в этой плешате, и старой коже на висках, и уж слишком заострённом, уж слишком напряжённом изломе бровей заподозрил: а – не понимает, не притворяется. Всепронизывающий взгляд, а сбоку – совсем не видит.
Помягче ему:
– Ну как вам сказать… Как приятно иметь полное зрение, как приятно иметь полный слух, – вот так же и богатство…
Да разве Парвус из головы придумал, да разве это было его теоретическое убеждение – стать богатым? Это была – врождённая потребность, а порывы торговли, гешефта, не упустить возникающую в поле зрения прибыль, были не планомерным программным, а почти биологическим действием его, происходящим почти бессознательно-и безошибочно! Это был – инстинкт его: всегда ощущать, как вокруг происходит экономическая жизнь и где возникают в ней диспропорции, несоответствия, разрывы, так сами и просящие, кричащие – вложить туда руку и вынуть оттуда прибыль. Это было настолько его существом, что все свои разнообразные финансовые дела, теперь уже раскинутые на десять европейских стран, он вёл без единой бухгалтерской книги, весь подвижный дебет-кредит – в одной голове.
(Ну, в конце концов, личное богатство – это Privat-sache, частное дело, верно. Но глаза бурлили и добывали: вообще ли он – социалист? Вот догадка: 25 лет социалистической публицистики – а социалист ли он?…)
Но если ближе к предмету разговора:
– Я же говорю вам! богатство – это власть! Пролетариат к чему стремится – к власти? Имя – у меня было двадцать пять лет, и побольше вашего, и оно ничего мне не дало. А богатство – открывает все пути. Да хоть вот и эти переговоры. Какое же правительство поверит нищему – и даст ему миллионы на проект? А богатый – себе не возьмёт, у него свои миллионы.
Несоразмерная, несимметричная голова доверчиво свисала набок, и дружелюбно, мирно смотрели на Ленина бесцветные философские глаза:
– Не теряйте момента, Владимир Ильич. Такие предложения жизнь подносит – один только раз.
Да, это понятно. Ещё в первые дни войны, испытав непривычное удобство – благоприятствующее, подхватывающее крыло (тогда – австрийское), во мгновение перенесшее, куда заказано (не было к Швейцарии пассажирского движения – понёс семью Ульяновых воинский эшелон), захвачен был Ленин открытием такого преимущества: не зависать, не плавать среди слов и понятий, слов и понятий, но раз навсегда покончить с беспомощным зябким эмигрантством, прильнуть и соединиться с движением настоящих материальных сил. Как всегда и во всём – и в этом Парвус опять его опередил.
– Чтобы сделать революцию – нужны большие деньги, – убеждал Парвус, налегши плечом на плечо, дружески. – Но, чтобы к власти придя, удержаться – ещё большие деньги понадобятся.
С другого конца – а поражало верностью.
По высшему центру своей мысли Парвус был несомненно прав.
Но по высшему центру мысли своей – несомненно прав был Ленин.
– Вы подумайте, если соединить мои возможности – и ваши. И при такой поддержке! При вашем несравненном таланте к революции! – сколько ж можно околачиваться по этим дырам эмигрантским? Сколько ж можно: ждать революцию где-то там впереди, а когда она уже вот пришла, за плечо берёт – не узнать?…
Э, нет! Ничем! Ничем – ни совместной радостью, ни жаркой надеждой, ни уж, конечно, лестью, нельзя было на пелену ослабить зоркость ленинского взгляда! Самая узенькая трещина расхождений замечалась им прежде и больше, чем массивы сдвинутых платформ. Пусть – отодвинутый, пусть – неудачник, но во всех удачах Парвуса, и в пророчествах Парвуса постоянно зная: нет, не так! или: нет, не полностью так! А хоть я – ничего не достиг, а правота у меня!
Да Парвусу – смешно, сотрясает смех грузное тело, любящее бутылку шампанского натощак, и ванну принять, и с женщинами поужинать, когда ревматизм не куёт к одру:
– Так и дальше думаете – деньги через налётчиков добывать? Теперь – “Лионский кредит” будете грабить? Так вас же в Каледонию сошлют, товарищи! На галеры!
Смех одолел.
В несогласии тонко шевельнулись брови Ленина. Но взгляд испытующий – беспристрастно смотрит на проблему.
