Исай Калашников - Жестокий век
– Ваш халиф далеко. Ты, имам, узаконишь мою власть над правоверными.
– Я этого не сделаю.
– Найду другого имама.
– Другой тоже не сделает. Это право принадлежит халифу. Никому более.
– Тогда ты поедешь в Багдад и возвратишься с соизволением халифа.
– Я не поеду в Багдад. И халиф не даст тебе своего соизволения.
– Зачем, достойный, упрямишься? Ты видишь, я терпелив. И ты знаешь: я настойчив.
– Мы напрасно тратим время. Правоверными не может править неверный. Ты надел на нас ярмо покорности, но наши души тебе не облачить в одежды лицемерия.
– Я хорошо понял тебя, имам. Правоверные не могут быть подданными неверного. Тогда мне остается одно: обратить подданных в свою веру или веру моей жены, дочери гурхана.
– Твоя вера и вера твоей жены есть заблуждение ума человеческого.
– Ты лжешь, имам! – Кучулук привстал на стременах. – Эй, вы, поклонники пророка Мухаммеда! Слушайте меня, вашего правителя и повелителя. Я утверждаю: ваша вера – обман. За сотни лет до вашего Мухаммеда бог послал на землю Христа. Разве не так? Разве об этом не сказано в чтимой вами книге? Подтверди, имам, если ты честный человек.
Имам молчал, прижимая к груди Коран с потрепанными, побитыми углами.
– Молчишь? Да и что ты можешь сказать! Бог один, и ему не для чего отправлять людям одного за другим своих посланцев. Ваш Мухаммед сам себя возвел в пророки. Я спрашиваю вас: если ваш пророк обманщик – кто вы, его последователи? Вы не правоверные, вы легковерные. Пусть любой из вас подойдет и докажет мне, что я говорю неправду.
Мусульмане смотрели на Кучулука с гневом и страхом. Нижняя челюсть у имама отвисла, в сивой бороде темнел провал рта. Такого богохульства он, наверное, в жизни не слышал.
– Сказано: люди – или ученые, или ученики, остальные – невежды и варвары. Да простит тебе аллах твое неведение.
– Вы не хотите спорить? Тем хуже для вас. Вашу лживую веру я запрещаю. Отныне никто не посмеет напяливать на голову чалму, возносить молитвы по Корану. Молитесь, как молятся почитающие Будду или Христа. Замеченный в нарушении моего повеления будет наказан: в дом поселю воинов – кормите и одевайте.
Крики возмущения заглушили его слова. Кучулук выхватил из рук имама Коран, разорвал его, бросил на землю.
– Будь ты проклят! Пусть прах засыплет твой поганый язык! – крикнул имам.
Воины накинулись на толпу. Засвистели плети. Кони сбивали и топтали людей.
Разогнав верующих, Кучулук велел распять имама на дверях медресе.
Крутость устрашила мусульман, но не прибавила, скорее убавила число сторонников Кучулука. И когда к его владениям подошел Джэбэ с двадцатью тысячами воинов, мусульмане не подумали защищать свои города и селения, хуже того – они начали нападать на воинов Кучулука. О сражении с монголами нечего было и думать. Он отступал, и его войско таяло, как снег под жарким солнцем. С ним остались только найманы, но их было слишком мало…
…Усталые кони медленно поднимались в гору. На безоблачном небе гасли звезды, разгоралась яркая, кроваво-красная заря. Рядом с Кучулуком дремала в седле Тафгач-хатун. Ее маленькие руки вцепились в переднюю луку седла, голова клонилась на грудь. Кучулук потряс ее за плечо.
– Упадешь.
Она встряхнулась, потерла ладонью припухшие глаза, виновато улыбнулась.
– Не могу больше.
– Сейчас остановимся. Наши кони устали больше, чем мы. – Он оглянулся. Воины тащились за ним без всякого порядка, многие дремали. – Нам, кажется, не уйти.
Тафгач-хатун испуганно глянула на него.
– Настигнут?
– Да. Скорей всего – сегодня.
– Может быть, нам покориться?
– Покориться? – Кучулук горько усмехнулся. – Этим мы не спасем ничего. Даже свою жизнь. Я всегда знал, что монголы придут за моей головой. На месте Чингисхана я сделал бы то же самое. Когда меня убьют, хорезмшах порадуется. А ему плакать надо.
– Тебя… убьют? – Тафгач-хатун, кажется, только сейчас поняла до конца грозящую им опасность. – А как же я?
– Не думаю, что они убивают и женщин.
Они въехали в узкую, сжатую с обеих сторон крутыми горами долину. По дну ее бежал шумный ручеек. Красные блики зари плясали на стремнине. Кони тянулись к воде. Кучулук спешился, помог сойти с седла Тафгач-хатун.
– Отдыхай. – Он разостлал на берегу ручья чепраки. – Есть хочешь?
Она покачала головой.
Воины, отпустив коней пастись, молчаливые, угрюмые, валились на землю. Вершины гор осветило солнце. На косогоре, заросшем терновником, перекликались птицы. Кучулук хотел было послать на косогор караульных, но передумал.
– Ты спи, хатун, спи, а я поднимусь вон туда. Мне все равно не уснуть.
– Я пойду с тобой.
Косогор был крут. Ноги скользили по траве. Пока поднимались, Тафгач-хатун несколько раз упала, до крови поцарапала правую руку. Солнце быстро поднималось, горы были залиты теплым светом, снизу к вершинам ползли клочья тумана, далеко внизу поблескивала кривая сабля реки.
Тафгач-хатун сидела, уткнув подбородок в колени, смотрела на горы, на полоску реки повлажневшими глазами.
– Неужели мы должны умереть? Я не хочу, Кучулук!
– Я сказал: ты не умрешь.
– Но я не хочу жить без тебя, Кучулук. Что жизнь, если не будет тебя!
– Лучше не думай об этом.
– Знаешь что… Если придет час смерти, убей меня сам. Слышишь? Не смотри на меня так, господин мой! Убей, и я буду счастлива. Только сделай это как-нибудь… чтобы я не видела. – Она заплакала.
Кучулук сел с нею рядом. Она обхватила его руками за шею, мокрым лицом прижалась к щеке, поцеловала.
– Ты сделаешь это? Сделаешь? – Шепот ее звучал страстно, исступленно.
– Сделаю, – выдавил он из себя.
Ему тоже хотелось заплакать.
Она успокоилась, положила голову на его плечо, закрыла глаза. Внизу храпели воины, пофыркивали кони. Над травой порхали белокрылые бабочки.
Дыхание Тафгач-хатун стало ровным, глубоким. Он положил ее на траву, и она что-то сонно пробормотала. Дрема стала подкрадываться и к нему. Он встал, походил, растирая отяжелевшую голову. Внизу, у реки, вспыхнуло облачко пыли, покатилось на гору. Вскоре он увидел всадников. Рысили дозоры, ощупывая всю местность, за ними шло войско.
– Вот и все, – вслух сказал он.
Подошел к Тафгач-хатун. Она спала, подложив под голову ладони. Солнце разрумянило ее щеки, на носу выступали капельки пота, и в каждой горело по горячей искорке. Он вынул нож.
– Прощай, хатун…
Поставил конец ножа на грудь жены, туда, где билось сердце, с силой ударил кулаком по ручке и не оглядываясь побежал к воинам.
Заседлав коней, поскакали вниз, навстречу врагам, навстречу своей гибели.
Битва была недолгой. Монголы и приставшие к ним мусульмане окружили и посекли найманов. Среди павших отыскали, Кучулука. Джэбэ приказал отрубить ему голову, насадить на копье и показать во всех городах. Пусть мусульмане ничего не боятся, молятся своему богу, как молились в прежние времена.
Глава 8
Шагнув в комнату, где по утрам принимал пищу и беседовал с везиром, шах удивленно остановился. Везира не было. Не было и Джалал ад-Дина. Ну, сын опаздывает не впервые. А вот с везиром такого никогда не случалось.
Что с ним? Где он, сын ослицы? Резко повернулся на высоких каблуках, шагнул к дверям и лицом к лицу столкнулся с матерью. Она вплыла в комнату в сопровождении векиля Шихаб Салиха и шейха Меджд ад-Дина Багдади. Это было так неожиданно, что он невольно отступил назад.
– Ты, кажется, не рад видеть свою мать?
– Садитесь. – Он указал на подушки, разложенные вокруг дастархана. – Я рад видеть тебя всегда. Но сюда без зова не ходят. – Тяжелым взглядом он посмотрел на векиля и шейха.
Людей более ненавистных, чем эти двое, не было во всем государстве.
По их наущению мать влезает в его дела…
– Матери идут к своим сыновьям по зову сердца. – Не дожидаясь, когда сядет он, мать опустилась на подушки, оправила складки шелкового платья. – Ты ждешь своего везира?
– Жду.
– Сегодня твой везир не придет.
– Что с ним?
– Успокой свое сердце, истерзанное заботами о благе государства. С везиром ничего не случилось. И ничего не случится. У его дома поставлена стража.
Шах бросил быстрый взгляд на дверную стражу – не сменили ли и его телохранителей? И гнев, и неясный страх смешивались в нем. Он ждал, что еще скажет мать, но она молчала.
– Кто и зачем поставил стражу? – раздражение все-таки прорвалось в его голосе.
– Плешивый возбудил недовольство опоры твоего могущества – кыпчакских эмиров. Он стал слишком стар, и жемчужина его ума утонула в луже глупости. Я сочла, что будет благом уберечь тебя и всех нас от этого человека.
Шихаб Салих поглаживал седую бороду, пряча в ней усмешку. Шейх спокойно тянул из чашки чай, ел миндальное пирожное. Эти люди сговорились.
Он ждал, что так оно и будет. Везир не был угоден ни матери, ни имамам, ни кыпчакским эмирам.
