Лоуренс Норфолк - Словарь Ламприера
Что-то с ними произошло. Спутник сбился с орбиты и затерялся во тьме. Осталось только Восемь, и они воссоздали свой союз, желая восполнить отсутствие девятого, но сумма составляющих утратила равновесие, и векторы сил внутри этого союза пришли в противоречие. В некоторых речах виконта Септимус уловил какие-то упоминания о старинном соглашении, о жертве, принесенной ими после побега из Рошели. Один из партнеров откололся от союза и привел остальных в замешательство. Один из партнеров исчез, и осталось только Восемь. Но прежнего равновесия добиться уже было невозможно. Партнеры утратили связь между собой, и союз их теперь держался на одной-единственной тоненькой нити. Этой нитью опять же был Ламприер, случайный элемент, не учтенный в их обширных планах. Он не поддавался никаким расчетам, они не могли справиться с этой проблемой. Септимус чувствовал, что за теми ловушками, которые они расставляли для последнего из Ламприеров, стоит какая-то более важная цель, чем просто уничтожить противника. Масштабы заговора оказались больше, чем думал Септимус, и, может быть, больше, чем представляли себе его враги. Однозначно ясны были только цели Кастерлея. Быть может, то, что именно его избрали для наблюдения за последним эпизодом плана, было испытанием, проверкой, предназначенной для того, чтобы заставить все противоречия внутри «Каббалы» проявиться. Быть может, Ламприер был только приманкой. В ту ночь они прислали к нему девушку, чтобы она привела его на запад, к театру. Девушка мучилась сомнениями. Она уже была на стороне Ламприера. Септимус знал, что конец близок. Он пошел к сэру Джону и вывалил перед ним целый мешок неоспоримых алиби. Он проследил за ним, спрятавшись на лестнице в подъезде Ламприера. Он пошел за ними к театру. Души рошельцев тоже чувствовали приближение развязки и напряглись в ожидании. Развязка была совсем рядом, она висела в воздухе, она колебалась, как Джульетта, как Септимус, как все персонажи драмы, один из эпизодов которой сейчас разворачивался на крыше театра. Замыслы Кастерлея теперь были как на ладони, его цель стала предельно ясна в тот момент, когда Ламприер отступил на край парапета. Души рошельцев в страхе взвизгнули. Ламприер опрокинутой цитаделью качался над темной бездной… еще мгновение — и он рухнет навзничь и ринется навстречу небытию… Выбора не было: Дух Рошели столько раз оставался в долгу перед Ламприерами, столько раз молча стоял за спиной очередного бойца в ожидании смертельного удара. Но сейчас все было по-другому.
Поднялся ветер. Примостившись за рулевой рубкой «Виньеты», Ламприер склонил голову на плечо девушки и следил взглядом за чайками, взлетающими с мыса. Капитан Рэдли отхлебнул из фляги, спасаясь от холода, и протянул напиток своим пассажирам. Когда Ламприер взял у него из рук флягу, капитан встретился взглядом с молодым человеком и лукаво подмигнул. Джульетта рассмеялась. Она вытащила словарь из кармана его пальто и рассеянно перелистывала страницы. Септимус видел, как ее палец скользит по строкам. Всякий раз, когда она переворачивала страницу, тело ее на миг отодвигалось от Ламприера, и юноше казалось, что она снова покидает его. Ветер свистел, раздувая паруса. Вода, окружавшая пакетбот, была темнее просторной синевы открытого моря; свет преломлялся под разными углами, играя всеми цветами морской палитры. В ту ночь, на крыше театра, виконт застыл на месте, не в силах оторвать взгляд от существа, парящего в воздухе за спиной его жертвы. Парапет ускользал из-под ног Ламприера, юноша падал. Потом — запах гари, свист ветра, как сейчас, в парусах, привкус соли на губах. Виконт попятился с перекошенным ртом и пепельно-бледным лицом. Сильная рука толкнула Ламприера в спину… Или все было иначе? Вкус соли на губах, свистящий порыв ветра, потом сильная рука и запах чего-то горелого за спиной, в угольно-черной бездне, распахнувшейся под ногами, — и толчок, падение, свинцовый лист крыши, застилающий ночное небо. Этого не могло быть. Это было необъяснимо. Почему Септимус сказал Джульетте, кто был ее отцом? Почему он вернул ее Ламприеру? Темные волны и упрямый ветер гнали «Виньету» вперед. Рэдли кричал на матросов. Джульетта толкала его под бок, указывая на чистую страницу, завершавшую словарь, и на лице ее был вопрос: это пустое место оставлено для последней статьи?
Внизу, под городом, погруженным во мрак, под толпами людей, огнями факелов и обманными горизонтами ночного неба, вздымалась и тряслась земля. Из пылающих руин восставала Рошель. Септимус торопливо шагал по улицам, Ламприер то цеплялся за своего спутника, то, в свою очередь, поддерживал его. Знакомая комната. Знакомые подозрения. Души рошельцев волновались и трепетали, Ламприер засыпал его своими вопросами. Потом — передышка: Ламприер наконец собрал воедино последние обломки мозаики, разбросанной вокруг него усилиями Девятки. Огромная белая луна сияла в окне. Ламприер соединил символ на перстне с водяным знаком, водяной знак — с гаванью и гавань — с заветным именем… Септимус попытался предложить ему ответный дар. Он перебирал в уме формулировки, потянувшись в этот последний миг к родственной душе, но Ламприер был слишком неловок, Девятка была слишком близка, наступило время расплаты. Признания, которые приходили на ум Септимусу, запоздали… брат, родная душа, — слишком поздно. Ламприер уже стоял перед пастью Зверя, все еще ничего не понимая, повернувшись спиной к Септимусу, и с губ его вот-вот должно было слететь имя города. Септимус оказался неважным режиссером. Он забыл, что это последняя сцена, в которой они должны играть вместе. Кукловоды ждут его, и он не должен вызвать никаких подозрений. «Это началось здесь, в…» Да, подумал он и нанес удар своему другу. Все это началось в Рошели. В лунном свете лицо юноши казалось спокойным и умиротворенным. Теперь можно было начинать эндшпиль. Пора спуститься под землю — им обоим. Септимус проберется по тайным туннелям в недрах осажденного города, сжимая в руках пороховую мину. Подземный Зверь откроет перед ними свои ужасные глубины, свои зловещие цели, но его собственный замысел был еще глубже, а цель его — предельно ясна. Дуга гигантского эллипса замкнулась, и, оставляя Ламприера неподалеку от трупа, который он сочтет телом своего предка, Септимус снова вспомнил свой первый полет далекой ноябрьской ночью. Тогда он только начал свой путь, который приведет его сюда, в эту конечную точку, через долгие годы испытаний. Души в своей темнице принялись метаться кругами, трепетать и вскрикивать. Ламприер остался лежать в туннеле, а Септимус двинулся дальше к огромному аванзалу.
Возмездие. Души рошельцев сбились теснее, собрались и устремились к заветной цели. Септимус ждал перед дверью, пока соберутся все игроки. Он видел, как мимо проходит Ламприер; его ведет Жак. Он чувствовал присутствие некоего существа, находящегося там, за дверью, и это существо влекло его к себе неодолимо. Собрались все его тени, все двойники, сливаясь наконец с оригиналом. Септимус — это армия, осадившая тех, кто скрывается за дверью. Чернокрылые души рошельцев вьются вокруг него, громоздясь в огромную фигуру, и вот он уже узнает это лицо — лицо своей матери, только оно как будто вывернуто наизнанку, тени падают там, где должен быть свет, и наоборот. Ореол пламени над ее головой угольно-черен. Глаза ее — пылающие огни. Когда она открывает рот, Септимус вспоминает о том, как в полу цитадели раскрылась пасть, в которой пылал огонь. Хрустит гравий, чьи-то шаги торопятся прочь от двери, мимо него. Потом — снова шаги. Дверь на мгновение вспыхивает, как желтый глаз. Лицо матери то исчезает, то возникает вновь, меняется, оставаясь неизменным. Септимус слышит шум воды, только сейчас это уже не дальний рокот моря у стен цитадели, а бурный поток, мчащийся вниз по гравию, навстречу дальней двери, ведущей в их главный зал. Потом раздаются стенания фурий. С визгом и грохотом по подземным туннелям мчатся древние богини возмездия, Тисифона, Мегера и Алекто, в ореоле мертвенного света. Утробы их разверзаются с оглушительным треском, и ядовитые пары заполняют воздух, содержимое трюмов трех кораблей смешивается под сводами аванзала. Лицо матери искажает ужасная судорога, губы медленно повторяют предсмертный приказ: «Найди его». Души рошельцев О1чаянно кричат, их последнее послание накладывается на слова матери, и вот уже обе задачи сливаются воедино, как гибельные облака, исторгшиеся из трюмов разбитых кораблей. «Скажи ему». Септимус движется к двери сквозь хаос кораблекрушения. Все личины сброшены, осталось лишь его настоящее лицо, обезображенное огнем лицо младенца. Души захлебываются в рыданиях, и Септимус чувствует, что решился. «Убей его».
Кого ожидал он встретить здесь, за последним порогом? Монстра? Притаившегося Люцифера? Жалкое существо беспомощно корчилось в своем кресле. Рот его превратился в бесформенную яму, черты лица были почти неразличимы. Когда дверь раскололась и рухнула, пламя свечей вспыхнуло ярче. За спиной ангела возмездия кружились и сталкивались корабли, в воздухе повисло удушливое облако. Существо в кресле пыталось приподняться, но руки не могли выдержать вес его тела. Септимус схватил лампу и поднес к лицу существа. Франсуа отчаянно задергался. Неужели столько лет он искал этого человека? Души рошельцев стонали, завывали. Ослепшие фурии бились друг о друга. Он зашел так далеко, он прошел такой долгий путь… неужели он искал это жалкое, трясущееся создание? Но души рошельцев не позволили ему усомниться. Они твердили ему, что, даже если спичка, от которой вспыхнули костры в подвалах рошельской цитадели, находилась за сотню лиг от этого существа, все равно это его руки развели огонь. Это тот, кто предал Рошель. Существо отвернулось и зажмурило глаза, ибо оно не могло смотреть на Септимуса. Септимус все еще колебался. Души приутихли, потом умолкли совсем, и снова перед ним появилось лицо матери, обрамленное черным ореолом. Губы зашевелились. «Убей его». Но этого было мало. Только этого существа, дрожащего в кресле, было недостаточно. Душ было слишком много, противовес слишком тяжел. Рошельцы не успокоятся на этом. «Да, — пронеслись у него в мыслях ее слова, — и ради них тоже, но прежде всего — ради нас. Ради нас, сын мой. Он предал в первую очередь нас…» Септимус увидел, как мать тянется к окну, остальные дети уже исчезли среди огня. В эту секунду он больше, чем когда-либо, рвался на вольный воздух, в просторное небо. Он предал в первую очередь нас… Но как? Как это могло случиться? Существо в кресле бессильно хныкало. Септимус взвесил на руке лампу и взглянул на тучу пороха, кружащуюся за дверью. «Ты знаешь, кто он». Септимус уже занес руку, чтобы швырнуть роковое пламя в это облако, но он все еще не понимал. Существо в кресле взмахнуло руками, а лицо матери превратилось в пылающее пророчество взрыва, готового прогреметь в аванзале. И в тот момент, когда огни лампы метнулись навстречу гибельной смеси, глаза матери вспыхнули ярче и губы ее наконец шевельнулись, отвечая на последний вопрос: «Он — твой отец»…
