Евгений Анташкевич - Харбин
На стуле с опущенной головой сидел посеревший атаман Лычёв, а около стены ещё шевелился раненый Адельберг. Она подняла из-под стула револьвер Лычёва и выстрелила в Адельберга: «Чтоб не мучился! Вот такая у военных военная смерть, – и ещё умом опытной красивой женщины она подумала: – А жалко, живыми эти двое престарелых мужчин смотрелись лучше!»
Она собрала недалеко разлетевшиеся монеты и золото, всё сложила в портфель Адельберга и пошла к катеру.
«Один чёрт, китайцы ничего не поймут в наших русских делах!»
Когда катер причалил к набережной, Дора Михайловна пересела в машину жандармерии, в управление её пропустили, она зашла в кабинет Номуры и уронила тяжёлый портфель в кресло.
– Не по годам мне такое носить!
– Куда теперь? – спросил Номура.
– К себе, в душ, и отдохнуть.
– А это?
– Сам решай!
– Здесь пока оставрю, пусть пока порежит!
– Оставряй, пусть режит! – передразнила его Дора Михайловна.
– А те?
Дора перекрестилась:
– Храни, Господь, их души!
Когда Дора Михайловна ушла, Номура спрятал портфель в сейф и вызвал дежурного.
– Вот смотри, вот здесь, рядом с протокой, находится дача. – Номура показал на карте и уточнил на схеме, которую ему помогла нарисовать Дора. – Возьми наш катер, я распорядился, два-три человека, и идите туда. Там лежат два трупа, приведите в порядок помещение, а трупы зароете под берегом, так чтобы весной, когда вода в Сунгари поднимется, их унесло течением, понял?
– Понял!
– Иди! Стой! Сколько у нас ночных арестованных, пять, шесть?
– Пять с половиной!
Номура удивился.
– Одна – женщина.
– Русская?
– Да!
– Тогда шесть – русская женщина тоже человек. Всех в 731-й!
Дежурный непонимающе посмотрел на Номуру.
– Камеры откроют, я с Асакусой договорюсь! И пусть сознаются! Всех в одну, и ни воды, ни еды, и горшка не давать, раз слушали, теперь пусть вспоминают. Завтра я сам туда подъеду. Иди!
Дежурный поёжился и вышел.
Сашик сидел в конторе, нервничал, выглядывал в окно и вдруг увидел, что появился Ванятка. Японцы толком не работали уже несколько дней, тревожно между собой перешёптывались, делали это очень осторожно и тихо, чтобы Сашик их не слышал, а он и не слушал, а начальники и вовсе перестали ходить по кабинетам со своими проверками.
Была середина дня, но Сашик сложил документы, выставил арифмометр на нули, сказал всем:
– Саёнара! – и вышел.
На конспиративной квартире его ждал Степан.
– Что-то уже удалось выяснить?
– Нет! Была облава, я там был рано утром, всё перекрыто.
– Вот как! А что?.. Кто проводил облаву?
– Жандармерия и полиция, я видел, в машине Константина Номуры!
– Переводчик жандармерии?
– Он только числится переводчиком, на самом деле он жандармерией руководит… давно, ещё до прихода японцев…
– Понятно, а что будем делать, кто сможет выяснить, что там было? Может быть, тихонько спросите вашего отца, он всё же близок к японцам? Попробуйте, а мы тут по своим каналам…
Сашик влетел домой и сразу в коридоре наскочил на Кузьму Ильича.
– Сейчас, Кузьма Ильич, ничего пока меня не спрашивайте, мне надо срочно позвонить папе…
– На работу? Так его там нет!
– Как нет? А где он?
– Так, часа два… – Кузьма Ильич глянул на часы в гостиной, – два часа и пятнадцать минут назад он приходил, сказал, что на работу уже не пойдет, вот это, – он показал на рамку с фотографией и лаковую коробочку, – достал из портфеля, оставил вашей матушке записку и ушёл… Куда, не сказал…
В это время в дом вошла Анна Ксаверьевна.
– Вот как кстати! А вам, Анна Ксаверьевна, Александр Петрович оставил записку, вон она, – сказал Кузьма Ильич и показал на гостиную.
Анна Ксаверьевна, никуда не торопясь и не замечая, что Сашик нервничает, сняла шляпку и перчатки, поправила перед зеркалом причёску, оставила сумочку и зонт и зашла в гостиную, она взяла со стола записку и села в кресло. Сашик вошёл следом и тоже сел.
Она прочитала записку и подняла на него удивлённые глаза:
– Я ничего не понимаю! Папа написал, что мы сегодня все на несколько дней уезжаем в Дайрен, что билеты он уже купил. – Она достала из конверта билеты и протянула Саше записку, он прочитал:
«Дорогие мои!
Я взял четыре дня отпуска и уже купил билеты в Дайрен. Хочу, чтобы мы провели их вместе, и тебя, Сашик, очень об этом прошу. Брось все дела, и поедем с нами. Гостиницу я заказал. Если по каким-то причинам я не успею на этот поезд в 6:30 вечера, то догоню вас следующим!
Надеюсь, вы меня не подведёте, особенно Сашик!
Целую!
P. S. Много вещей не берите, только купальное, мы там ненадолго».
Анна Ксаверьевна сидела с растерянным видом, но через секунду она уже поднялась:
– Ну что ж! Раз папа сказал собираться, значит – собираться! Кузьма Ильич, вы с нами, и даже не возражайте! А ты, Сашик?
Сашик сидел.
– Я, мама… я… конечно, но… может быть, завтра… если успею отпроситься на работе, мне никто отпуска не давал, это так неожиданно, уже середина дня, пятница, даже не знаю!
Эта записка его оглушила – какой к чёрту Дайрен, когда тут…
И вдруг его как тряхануло током: «Да это же отлично, пусть они уедут, и как можно дальше и надолыпе, а я пока тут разберусь!»
– Ма, это отличное предложение, я вас сегодня провожу, оформлю отпуск и к вам приеду…
– Смотри, сынок! – Она погрозила ему пальцем и улыбнулась. – Смотри, обещал!
– Конечно!
Сашик не заметил, что под первой запиской лежала вторая: «Анни, обязательно уговори Сашика, это очень важно, я потом всё объясню!»
Ванятка ждал у особняка Джибелло-Сокко и, как только увидел приближающегося Енисея, повёл его за собой.
– Ну что? – спросил Степан.
– Пока ничего не могу сказать. Сейчас пойду туда, должно быть, что-то узнаю, а вы, может быть, пока сами, по вашим каналам… чтобы не терять времени… как вы обещали…
– Пока не ходите, там могли ещё не снять оцепление, рисковать нельзя… сейчас это происходит по всему городу. – Степан видел, что Енисей стоит растерянный. – Я обещал, помню, что обещал…
– Хотя, может быть, есть ещё одна возможность! – Енисей волновался.
– Какая возможность?
– Помните, тот японец, с которым вы меня видели около телефонной станции?
Степан кивнул.
– Постараюсь с ним встретиться, он ко мне расположен дружески! А пока пойду к телефонной станции…
Коити шёл по городу и не видел его.
Когда он впервые сюда приехал, его впечатления, полученные ещё во время учебы в университете «Васэда», удивительно совпали с тем, что он увидел своими глазами. Харбин был не похож на японские города, но он был красив и романтичен своей необычной и, как показалось Кэндзи, лёгкой архитектурой, красивыми людьми, другими, новыми для него взаимоотношениями. Все семь лет службы в штабе Квантунской армии после ранения он искал предлог вернуться, однако из этого ничего не выходило. Поэтому, получив приказ прибыть в распоряжение Асакусы, он обрадовался, на него сильно пахнуло чём-то из тридцать седьмого и тридцать восьмого годов, и, когда неделю назад ему объявили об этом, он даже не стал особенно собираться и уехал ближайшим поездом, как только получил командировочное предписание. И сразу встретил Сашика, и это его очень вдохновило, и сразу всё обрушилось: бомбардировка Хиросимы, а вчера – Нагасаки; тупое сидение рядом с этим Юшковым, который непрестанно курил и тайно выхватывал по рюмочке, а когда напивался, то клевал носом и начинал громко сопеть. А теперь Красная армия перешла в наступление, но ни в Токио, ни в штабе армии, ни в Харбине ничего не происходило – японцы превратились в тени и бродили по городу, как он сейчас.
Он шёл по Диагональной, дежурство у Юшкова кончилось, раньше времени пришёл Сорокин и сменил его. Кэндзи даже постарался уйти так, чтобы ни с кем не прощаться, а Сорокин, как ни странно, уже стал другом Юшкову, и Кэндзи не стал об этом докладывать и о том, что при появлении Сорокина Юшков сдвигает все дела на край стола и с радостной готовностью раскладывает шахматную доску.
– А всего-то этот Сорокин появился позавчера. – Кэндзи не заметил, что говорит вслух и что он уже почти дошёл до саманного флигеля. Он остановился у штакетника, полез за сигаретами и вдруг увидел, что занавеска в одном из окон колыхнулась. Он стоял, тупо глядел на окно, и из его головы вылетело всё: и Сорокин, и Юшков, и даже Асакуса.
«Вот это да! – Он думал по-русски. – Кто-то есть?»
Он закурил.
Во флигеле, видимо, действительно кто-то был, потому что чувствовались и даже слышались шевеления и занавеска колыхалась. Окон было два, между ними была входная дверь, и он знал, что правое окно – Сони и Веры, левое – их мамы, а с той стороны флигеля на задний двор выходила маленькая кухонька.
Он смотрел на окно в комнате Сони.
Единственное, что он взял с собой в Харбин, была тетрадь, исписанная им ещё в университете стихами старых японских поэтов, которые он пытался сравнить с русскими стихами, однако из этого ничего так и не получилось. Но получилось другое – от этой тетради, от её содержимого, появилась какая-то душевная совместность, которая объединяла его, Сашика, Соню, этот город и его мечты. Поэтому синяя тетрадь, которая, казалось бы, не имела никакого отношения к сегодняшнему дню, его грела. Оттого и взял.
![Елена Верейская - Три девочки [История одной квартиры]](/uploads/posts/books/239265/239265.jpg)
