Эдвард Резерфорд - Нью-Йорк
Шаббат прошел спокойно. Воскресная утренняя служба всегда была долгой, с девяти до двенадцати. Раньше Саре приходилось тяжко, но теперь, как ни странно, нет. Затем начался приятный и беззаботный домашний ланч. После этого отец почитал им вслух, потом пошел вздремнуть, а они с Майклом взялись за шашки. Саре и брату всегда было хорошо вдвоем. Майкл любил музыку, и в воскресенье днем они с отцом ходили в Бруклинский музей на концерты. Телевизор оставался под запретом до конца шаббата, но в этот субботний вечер отец предложил ей послушать очередную, только что купленную пластинку. Это была запись студии «Ар-си-эй» – Первая симфония Бернстайна, исполненная под его же управлением. Сара подсела к отцу на диван и с любовью увидела, как его круглое лицо приобрело выражение полного счастья. Спать легли рано. День удался на славу.
Однако воскресным утром, когда Сара вошла в кухню, дела обстояли не так хорошо. Мать в одиночестве готовила французские тосты. Снизу доносилась музыка, отец играл на пианино, но стоило Саре направиться туда, чтобы пожелать ему доброго утра, как мать велела вернуться.
– Отец плохо спал, – покачала она головой. – Все думал про дядю Германа.
Сара вздохнула. За год до начала Второй мировой войны дядя Герман жил в Лондоне. Но он хорошо знал французский и бывал во Франции, где занимался мелким экспортом.
Вестей от дяди Германа не было год, но родные не удивлялись. «Он никогда не пишет писем, – жаловался отец. – А потом просто сваливается как снег на голову». Но в конце 1939 года они получили письмо. Оно было отправлено из Лондона, и дядя Герман сообщал, что едет во Францию. Отец встревожился. «Не знаю ни как туда попасть, ни как выбраться», – сказал он. Прошли месяцы. Больше известий не было. Дома надеялись, что дядя Герман в Лондоне. Во время же Блица отец произнес: «Лучше бы я пожелал ему остаться во Франции».
Молчание длилось.
Прошло больше четырех лет, когда правда открылась. Сара впервые увидела отца в таком бешенстве и безутешном горе. Тогда же она в первый раз познала силу скорби. И несмотря на юный возраст, ей отчаянно захотелось защитить отца при виде его страданий.
Затем Адлеры сделали то, что подобает еврейской семье при потере близких: сидели шиву.
Это был добрый обычай. При строгом его выполнении друзья и родственники приходят к скорбящим на протяжении семи дней с едой и словами утешения. Произнеся на пороге традиционные еврейские соболезнования, посетители беседуют со скорбящими, которые сидят на низких ящиках или стульях.
Мать Сары завесила в доме все зеркала. Детей одели в черные хламиды, которые закалывались спереди, но отец разорвал рубашку и сел в углу. Пришло много друзей, все понимали горе Дэниела Адлера и старались его утешить. Сара запомнила это навсегда.
«Шива по дяде Герману была худшим временем в моей жизни, – сказала мать. – Даже хуже, чем день, когда меня уволили».
То злополучное увольнение прочно вошло в семейное предание. Это случилось задолго до рождения Сары, еще до замужества матери. Она отправилась в Мидтаун на поиски работы и получила место секретарши в банке. Отец предупреждал ее, но что-то толкнуло мать Сары доказать его неправоту. Она была рыжеватая, с голубыми глазами, и ее редко принимали за еврейку. «К тому же меня зовут Сьюзен Миллер», – заявила она. «Когда-то звали Мильштейн», – отозвался отец. Он мог бы добавить и то, что Миллер – третья по частоте еврейская фамилия в Америке.
Но в банке ей не задали никаких неприятных вопросов, она проработала там шесть месяцев и была совершенно счастлива. Да, она не могла соблюдать шаббат, но ее семья не отличалась набожностью, а потому никто не огорчался.
Ее подвело случайное слово. Однажды в пятницу она беседовала с девушкой-сослуживицей, с которой находилась в отношениях вполне себе дружеских. Разговор шел об одном вздорном кассире, который жаловался на подругу. «Плюнь на него, – сказала Сара, – он постоянно квечит по поводу и без повода». Не подумав, она употребила слово из идиш и даже сама ничего не заметила, хотя обратила внимание на странный взгляд девушки.
– И знаете, я не могу этого доказать, но уверена, что эта девица проследила за мной до Бруклина. Потому что в понедельник с утра я увидела, как она разговаривает с управляющим, а в полдень он меня уволил. За то, что еврейка.
Этот случай изменил ее жизнь.
– После этого, – заявляла она, – я сказала себе: хватит с меня гоев! И вернулась к вере предков.
Год спустя она вышла за Дэниела Адлера.
Поток воспоминаний вскоре прервали Майкл и Натан, явившиеся завтракать. Сара помогла накрыть на стол, отец продолжал музицировать.
Когда братья ушли, Сара с матерью какое-то время прибирали кухню.
– Так что же, – спросила мать, как только все было убрано, – тебе по-прежнему хорошо в твоей квартире?
Мать не обрадовалась переезду Сары в город, но квартира была подарком судьбы. Она находилась в Гринвич-Виллидже и принадлежала брату отцовского пациента. Тот уехал на пару лет в Калифорнию – вернее, и сам не знал точно, надолго ли. При том условии, что Сара немедленно съедет, если квартира ему понадобится, он с удовольствием сдал ее за очень скромную сумму семье, в надежности которой его заверил брат. Так Сара получила уютную квартирку с одной спальней, где могла прожить даже на грошовое жалованье сотрудницы галереи.
– Она чудесная, и я люблю мою работу.
– В следующие выходные придешь?
– Наверное, да. А что?
– Помнишь, я говорила о внуке Адель Коэн? О мальчике, который поступил в Гарвард, а теперь врач?
– Который уехал в Филадельфию?
– Да, но теперь у него есть место в Нью-Йорке. Он как раз переезжает и на выходных собирается навестить бабушку. По-моему, он очень мил.
– Ты же его в глаза не видела.
– Если он внук Адели, то я не сомневаюсь, что так и есть.
– Сколько ему лет?
– Адель говорит, что в будущем году будет тридцать. И он очень интересуется искусством. Купил картину.
– Откуда ты знаешь?
– Адель сказала. Она думает, что он купил несколько.
– Что за картины?
– Почем мне знать? Картины, они и есть картины.
– Мы должны пожениться?
– Можешь познакомиться.
– У него есть деньги?
– Он врач. – Мать выдержала паузу, давая понять, что этого достаточно. – Когда его отец женился на дочери Адели, он был бухгалтером. Но не любил бухгалтерию и завел свое дело – начал торговать обогревателями. Продает и кондиционеры. По всему Нью-Джерси! Адель говорит, что он очень преуспел.
Итак, у внука Адели есть деньги. Сара улыбнулась. Она так и видела, как мать и Адель готовят почву. И с чего ей роптать? Все может обернуться замечательно.
– Я познакомлюсь с ним, – пообещала она.
Но вечером в метро, на обратном пути из Бруклина, ее мысли занимал не врач, а Чарли Мастер.
В «Сарди» она, конечно, пококетничала. Осторожно обозначила его возраст, а он, без сомнения, разжегся интересом. Но он тоже вел себя осмотрительно, и она догадывалась о причине.
Он не собирался делать ничего, что могло, если что-то пойдет не так, поставить под угрозу выставку работ Теодора Келлера. Он искренне переживал за их начинание, и Сара это уважала. Итак, он наполовину тянулся к ней, а наполовину хотел ограничиться профессиональными отношениями. Тем интереснее будет его соблазнить.
Саре Адлер нравилась ее работа. Она любила своих близких. Почитала родную веру. Но время от времени ей нравилось и нарушать правила.
Сара Адлер не была девственницей, но родителям незачем знать об этом.
Чарли Мастер – интересный мужчина в годах, и ей хотелось познакомиться с ним поближе. Она хотела научиться тому, что он знал. И он, конечно, не был евреем.
А потому – под запретом.
Об этом явно стоило поразмыслить.
На другой день она принялась набрасывать план выставки. Ей показалось, что гармония улучшится, если у них будет больше образчиков творчества Келлера в определенные периоды жизни. Она отметила таковые и вчерне составила каталог. Текст предоставит Чарли Мастер, но она выделила полдюжины обязательных, по ее мнению, тем.
У галереи был хороший рассылочный список, но ей пришло в голову, что пригодится и другой, с перечислением коллекционеров и заведений, которые приобрели работы Стиглица и Ансела Адамса. Она пометила и это, спрашивая у Чарли, где можно разжиться этими сведениями. Затем отослала ему весь материал после того, как показала хозяину галереи.
«Соблазню я вас или нет, мистер Мастер, но выставка будет чертовски хороша», – подумала она. И стала ждать.
Он не влюбился с первого взгляда. Через десять дней после того, как он получил материал, они встретились в небольшом офисе около Колумбийского университета и пару часов просматривали коллекцию. Вместе отобрали еще пять снимков, а один изъяли.
Сара действовала на удивление грамотно, но оставалась скромной. Ему это понравилось.
