Артур Конан Дойл - Изгнанники (без указания переводчика)
— Это не доставляет мне ни малейшего удовольствия. Было время, когда кровь во мне закипала при звуке рога или топота копыт, но теперь все это только утомляет меня.
— А охота с соколами?
— Меня и это больше не интересует.
— Но вам нужны же какие-нибудь развлечения, государь?
— Что может быть скучнее удовольствия, переставшего развлекать? Не знаю, как это случилось. Когда я был мальчиком, меня и мать постоянно гоняли с места на место. Тогда против нас бунтовала Фронда, а Париж кипел возмущением — все же даже жизнь в опасностях казалась мне светлой, новой, полной интереса. Теперь же, когда везде безоблачно, когда мой голос — первый во Франции, а голос Франции — первый в Европе, все кажется мне утомительным и скучным. Что пользы в удовольствии, если оно надоедает мне, лишь только я его испробую?
— Истинное наслаждение, государь, заключается только в ясности духа, в спокойствии совести. И разве не естественно, что по мере надвигающейся старости и наши мысли окрашиваются в более серьезные и глубокие цвета? Будь иначе, мы вправе упрекать себя в том, что не извлекли никакой пользы из уроков, преподанных жизнью.
— Может быть; но, во всяком случае, грустно и скучно чувствовать, что ничто уже не интересует тебя больше. Но чей это стук?
— Моей компаньонки. Что нужно, м-ль?
— Пришел господин Корнель читать королю, — отвечала молодая девушка, открывая дверь.
— Ах да, Ваше Величество. Я знаю, как бывает подчас надоедлива глупая женская болтовня, а потому пригласила кое-кого поумнее развлечь вас. Должен был прийти господин Расин, но мне передали, что он упал с лошади и вместо себя прислал своего друга. Позволите ему войти?
— Как вам угодно, мадам, как угодно, — безучастно промолвил король.
По знаку компаньонки в комнате появился маленький человек болезненного вида с хитрым, живым лицом и длинными седыми волосами, падавшими на плечи. Он, сделав три низких поклона, робко сел на самый край табурета, с которого хозяйка сияла свою рабочую корзину. Она улыбнулась и кивнула головой поэту, ободряя его, а король с покорным видом откинулся на спинку кресла.
— Прикажете комедию, или трагедию, или комическую пастораль? — робко спросил Корнель.
— Только не комическую пастораль, — решительно сказал король. — Такие вещи можно играть, но не читать: они приятнее для глаз, чем для слуха.
Поэт поклонился в знак согласия.
— И не трагедию, сударь, — добавила г-жа де Ментенон, подымая глаза от работы. — У короля и так достаточно серьезного в часы занятий, а я рассчитываю на ваш талант, чтобы его поразвлечь.
— Пусть это будет комедия, — решил Людовик. — С тех пор как скончался бедняга Мольер, я ни разу не смеялся от души.
— Ах, у Вашего Величества действительно тонкий вкус, — вскрикнул придворный поэт. — Если бы вы соблаговолили заняться поэзией, что стало бы тогда со всеми нами?
Король улыбнулся. Никакая лесть не казалась ему достаточно грубой.
— Как вы обучили наших генералов войне, художников искусству, так настроили бы и лиры наших бедных певцов на более высокий лад. Но Марс едва ли согласился бы почивать на более смиренных лаврах Аполлона.
— Да, мне иногда казалось, что у меня действительно налицо способности этого рода, — снисходительно ответил король, — но среди государственных забот и тягостей у меня, как вы сами указываете, остается слишком мало времени для занятий изящным искусством.
— Но вы поощряете других в том, что могли бы так прекрасно исполнять сами, Ваше Величество. Вы вызвали появление поэтов, как солнце рождает цветы. И сколько их! Мольер, Буало, Расин, один выше другого. А кроме них, второстепенные — Скаррон, столь непристойный и вместе с тем такой остроумный… О пресвятая дева! Что сказал я?
Г-жа де Ментенон положила на колени вышивание, с выражением величайшего негодования глядя на поэта, завертевшегося на стуле под строгим взглядом ее полных упрека холодных серых глаз.
— Я полагаю, мсье Корнель, вам лучше начать чтение, — сухо вымолвил король,
— Несомненно, Ваше Величество. Прикажете прочесть мою пьесу о Дарий?
— А кто такой Дарий? — спросил король, образование которого благодаря хитрой политике кардинала Мазарини было так запущено, что он являлся невеждой во всем, кроме входившего в круг его непосредственных наблюдений.
— Дарий был царь Персии, Ваше Величество.
— А где находится Персия?
— Это — царство в Азии.
— Что же, Дарий и теперь царствует там?
— Нет, государь; он сражался против Александра Великого.
— A! Я слыхал об Александре. Это был знаменитый царь и полководец, не так ли?
— Подобно Вашему Величеству, он мудро управлял страной и победоносно предводительствовал войсками.
— И был царем Персии?
— Нет, Македонии, государь. Царем Персии был Дарий.
Король нахмурился, ибо малейшая поправка казалась ему оскорблением.
— По-видимому, вы сами смутно знакомы с этим предметом, да, признаюсь, он и не особенно интересует меня, — проговорил он. — Займемся чем-нибудь другим.
— Вот мой «Мнимый Астролог».
— Хорошо. Это годится.
Корнель принялся за чтение комедии. Г-жа де Ментенон своими белыми нежными пальчиками перебирала разноцветный шелк для вышивания. По временам она посматривала на часы и затем переводила взгляд на короля, откинувшегося в кресле и закрывшего лицо кружевным платком. Часы показывали без двадцати минут четыре, но она отлично знала, что перевела их на полчаса назад и что теперь в действительности уже десять минут пятого.
— Остановитесь! — вдруг вскрикнул король. — Тут что-то не так. В предпоследнем стихе есть ошибка.
Одной из слабостей короля было то, что он считал себя непогрешимым критиком, и благоразумный поэт соглашался со всеми его поправками, как бы нелепы они ни были.
— Который стих, Ваше Величество? Истинное счастье, когда человеку указывают его ошибки.
— Прочтите еще раз это место. Корнель повторил.
— Да, в третьем стихе один слог лишний. Вы не замечаете, мадам?
— Нет, но я вообще плохой судья.
— Ваше Величество совершенно правы, — не краснея, согласился Корнель. — Я отмечу это место и исправлю его.
— Мне казалось, что тут ошибка. Если я не пишу сам, то, во всяком случае, слух у меня тонкий. Неверный размер стиха неприятно царапает. То же самое и в музыке. Я слышу диссонанс, когда сам Люлли не замечает его. Я часто указывал на ошибки в его операх, и мне всегда удавалось убедить его, что я прав.
— Этому готов охотно верить, Ваше Величество. Корнель взялся снова за книжку и только что
собрался читать, как кто-то сильно постучался в дверь.
— Его превосходительство г-н министр Лувуа, — доложила Нанон.
— Впустите его! — ответил Людовик. — Благодарю вас за прочитанное, Корнель, и сожалею, что должен прервать чтение вашей комедии ради государственного дела. Может быть, в другой раз я буду иметь удовольствие дослушать и конец.
Он улыбнулся милостивой улыбкой, заставлявшей всех приближенных забывать его недостатки и помнить о Людовике как олицетворении одного величия и учтивости.
Поэт с книгой под мышкой выскользнул из комнатки в тот момент, когда туда с поклоном входил знаменитый министр, человек внушительного вида, высокий, в большом парике, с орлиным носом. Манеры его отличались подчеркнутой вежливостью, но на высокомерном лице слишком ясно отражалось презрение к этой комнате и к той женщине, которая жила здесь. Она отлично знала отношение к ней министра, но полное самообладание удерживало ее выказать это словом или жестом.
— Моя квартира сегодня удостоилась особой чести, — произнесла она, вставая и протягивая руку министру. — Не соблаговолите ли, мсье, сесть на табуретку, так как в моем кукольном домике я не могу предложить вам ничего более подходящего? Но, может, я мешаю, если вы желаете говорить с королем о государственных делах? Я могу удалиться в свой будуар.
— Нет, нет, мадам! — возразил Людовик. — Я желаю, чтобы вы остались здесь. В чем дело, Лувуа?
— Приехал курьер из Англии с депешами. Ваше Величество, — ответил министр, покачиваясь своей тяжеловесной фигурой на трехногой табуретке. — Дела там очень плохи, и поговаривают даже о восстании. Лорд Сандерлэнд запрашивает письмом, может ли король рассчитывать на помощь Франции, если голландцы примут сторону недовольных. Разумеется, зная мысли Вашего Величества, я не колеблясь ответил согласием.
— Что вы такое наделали?
— Я ответил, что может. Ваше Величество. Король Людовик вспыхнул от гнева и схватил каминные щипцы, словно намереваясь ударить ими министра. Г-жа де Ментенон вскочила с кресла и успокаивающим движением дотронулась рукой до локтя короля. Он бросил щипцы, но глаза его горели по-прежнему гневно при взгляде на Лувуа.
