Александр Трапезников - Царские врата
— Слова, слова… — произнес Игнатов. — Всё верно, а сколько искушений? у меня есть возможность уехать за границу и жить там в какой-нибудь православной общине, в Австралии. Потому что меня ведь не только в тиски зажали, с долгами и наездами этими, но и вынуждают вообще отказаться от бизнеса. Угрожают. Навалились, как черти со всех сторон, от криминала до мэрии. Того и гляди, взрывчатку в автомобиль заложат. Или — пуля. Я играю на чужом поле, русский человек не может быть бизнесменом. Природа не та.
— Может, — сказал Павел, — Не продавайте корабль.
— Как? — чуть не вскричал Игнатов. — Дело почти решенное. Эта сделка поможет мне еще некоторое время продержаться на плаву. Да и человек этот, Борис Львович, вроде хороший. Рекомендовали, я и сам наводил справки. Верующий, обещал продолжать паломнические рейсы. И название корабля останется, часовня.
— Не будет этого, — возразил Павел. — Вас обманут.
— Что же делать?
— Подождите. Положитесь на промысел Божий. В финансовых вопросах я вам ничего советовать не могу, не силен. Но знаю: пока ты богат, знатен, в благополучии, Бог не откликается. Когда всеми отверженный — он является тебе и беседует с человеком. Продажа корабля — тоже искушение, одно из многих, навалившихся на вас. Станьте отверженным, но сохраните его, во что бы то ни стало. Может быть он, корабль этот, плавучая церковь, видимая и слышимая с берегов, и есть главное дело вашей жизни. Им, «Святителем Николаем», вы возвестите голодным свет духовный, красоту. Это теперь важнее камней, которые в хлебы превращают. Народ по духовности изголодался, вот что. Не продавайте.
Игнатов сидел задумчивый, даже позабыв о графинчике с водкой.
— Может быть, — проговорил он тихо. — Я ведь в этот корабль всю душу вложил… Теперь — будь что будет.
Я вслушивался в их разговор и пил свой чай, а Сеня ушел бродить по теплоходу. То, что Павел столь неожиданно «вступился» за корабль, показалось мне не столько странным, сколько провидческим, словно на него снизошло какое-то озарение. Более того, я сейчас подумал, что он имеет в виду не одно лишь судно даже, а некий христианский символ, который оно несет, частичку России, возможно, рубеж, который никак нельзя отдавать.
И он, безусловно, угадал, что значит для Игнатова «Святитель Николай». Та же часовня, которую пытался построить сам Павел. Уже воплощенная мечта, реализованная идея. Как же ее разрушить, отдать в чужие руки? Это все равно, что свернуть шею собственному ребенку. Мало что-то воздвигнуть, надо сохранить это, оберечь. Разрушителей много, они лишь ждут срока, когда ты допустишь слабинку, растеряешься, впадешь в сомнение и неверие. И тогда разом накинутся, возликуют, нашепчут со всех сторон, заставят тебя своими же руками сжечь корабль и разбить на камни церковь.
Потом Игнатов попросил меня поискать Бориса Львовича, и я вышел на палубу. По левому борту мимо кают с иллюминаторами перебрался на корму, где встретил лишь капитана. Тот стоял в надвинутой на лоб фуражке, покуривая цигарку. Лицо его выражало презрение.
— Новые хозяева приехали? — спросил он меня. — То-то, гляжу, рыщут по всему судну, обнюхивают. А как же Сергей Сергеевич? Неужели отдаст корабль?
— Не знаю, — пожал я плечами. — Вопрос еще не решенный.
— Жаль будет! — махнул рукой капитан, бросив галдящим чайкам кусок хлеба. — Пусть тогда другую команду ищут. Я лично уйду. Хватит, на пенсию уже заработал. Думал, поплаваю еще напоследок на Божье дело, а тут! Нутром чую, придется мне новых русских с голыми девками катать. Нет, для этого я уже не гожусь. Стар, да и о душе пора думать.
Я оставил его наедине с кричащими чайками, сам отправился по правому борту на нос судна, затем заглянул в камбуз, через него прошел в коридор, разделявший пассажирские каюты. Бориса Львовича и Заболотного нигде не было. Но вскоре я услышал разговор в одной из кают. Дверь была чуть приоткрыта. Я не утерпел, тихонько подошел и стал подслушивать. И не пожалел об этом, поскольку речь шла о моей сестре.
— … Понимаешь, я хочу, чтобы все вернулось на круги свои, чтобы Евгения вновь была со мной, — говорил Борис Львович, — ты даже не представляешь, какая это удивительная женщина, что она для меня значит — всё равно как пропуск в другой мир. Я не боюсь тебе сказать, что до сих пор люблю ее.
— Ну уж! — отвечал Заболотный. — Выбросил бы ты эту дурь из головы, одна блажь, только намаешься с ней, ведь совсем неуправляемая, да и не простит тебе никогда.
— Управимся, я всегда добиваюсь своей цели, ты меня знаешь. А то, что произошло, так моей вины тут почти и нет, тут стечение роковых обстоятельств. И я давно покаялся, мой личный духовник отпустил грех.
Он так и сказал: «личный духовник», будто речь шла о персональном шофере. Я поморщился, но продолжал слушать.
— Э-э, не говори! Сколько ни кайся, а Евгению Федоровну не прошибешь. Это кремень, камень.
— Вода камень точит. И вовсе она не такая, ты не прав. У нее душа нежная, ранимая. Она умная, красивая, талантливая. Иной раз просто поставлю перед собой ее фотографию — и смотрю, обо всем забываю, так час может пройти. Я ведь в мертвом мире живу, среди мертвецов, а она словно вода живая. Мне именно такая нужна, для собственного спасения, другой не надо.
Меня вновь покоробили его слова о «собственном опасении».
— Ты думаешь, почему я корабль хочу купить? — продолжил Борис Львович.
— А я теперь уже догадался, — отозвался Заболотный.
— Правильно, для нее. Ей в подарок. Не примет — выведу его на Волгу и пущу на дно. Чтобы знала — я не трясусь над каждой копейкой, мне не корабль нужен, а она. Так ей и передай. Нет, сам скажу, при встрече. Скоро мы с ней должны увидеться.
— Вот выдумал — корабль топить, если Женя откажется! Болен ты, что ли, Борис Львович? Околдовала она тебя? Да я тебе на этом судне такой бизнес сделаю! Из Астрахани станем арбузы возить с рыбой, отсюда — оргтехнику или еще что-нибудь. А об иностранных туристах забыл? Для них это экзотика, только рекламу развернуть.
— Мне не прибыль нужна, а Женя, — упрямо повторил Борис Львович. — Она — мой капитал.
— Ну что с тобой поделаешь? — осердился Заболотный. — А я бы тебе мог кое-что рассказать о Евгении Федоровне, чего ты не знаешь. И у тебя бы появился в руках козырь против нее, тогда бы вы заиграли на равных. По крайней мере, дело бы твое сдвинулось с места.
— О чем ты толкуешь?
— Есть у меня кое-какая информация. Но она денег стоит. Тысячу долларов.
— Да ты всё врешь, наверное? Я же тебя знаю. Тысячу долларов! Не хочу слушать.
— А зря. Может быть, я тебе не информацию, а лекарство предлагаю. Потому что ты болен Женей. Ну что, клюнул?
— А иди ты! — неуверенно проговорил Борис Львович. — Впрочем, сто долларов тебе, может быть, и дам. Смотря что скажешь.
Больше мне ничего услышать не удалось, поскольку в коридоре появился Сеня, гремя башмаками. Я отскочил от двери.
— А где они? — спросил он.
Из каюты появились Борис Львович и Заболотный.
— А мы вас ищем, — произнес я, уступая дорогу.
Пока мы шли в кают-компанию, Борис Львович успел мне шепнуть:
— Ты Жене письмецо мое передал?
— Нет, сжевал, пока сидел в контрразведке.
— Не валяй дурака, мне знать надо. Как она среагировала?
— Сказала, прочитав, что «теперь-то всё и разрешится».
— Что это означает?
— Ну, Борис Львович, сами разгадывайте. У меня голова слабая по этой части.
— Ладно, мы ее починим. А это тебе за труды, — и он сунул мне в ладонь бумажку.
Я, отстав от всех, развернул пятидесятидолларовую купюру. Повертев ее и подумав, положил в карман. Если Борис Львович искренно любит сестру, то почему не взять? Что в том плохого? И я уже знал, как распоряжусь этими деньгами. Но пока меня не оставлял в покое услышанный разговор между Борисом Львовичем и Заболотным. Я не представлял себе сестру в роли судовладельцы. И вообще — как она на это отреагирует? Все же, дар необычный, почти царский.
У меня было какое-то двойственное ощущение: с одной стороны, непонятный восторг, мечты, планы; с другой — понимание того, что это закамуфлированный подкуп и ничто иное. Но если корабль сохранится, пусть в руках Жени, то почему бы ему не остаться тем, чем был до сих пор — паломническим судном? «Плавучей церковью», — как назвал Павел.
Но пока еще ничего не было ясно. Игнатов, возможно, и не продаст корабль, а я теперь уже думал, что лучше бы сделка состоялась. И был на стороне Бориса Львовича. Вот только не выходили из головы слова Заболотного о том, что он владеет какой-то информацией о сестре. Что он имел в виду? Почему это было бы «козырем» в руках Бориса Львовича? Всё вокруг окутано некоей тайной, которую мне страшно хотелось разгадать.
Игнатов с Борисом Львовичем затворились в капитанской рубке, а мы остались в кают-компании. Собственно, нам здесь уже нечего было делать, но Заболотный всё тянул резину: ему больше всех хотелось узнать, чем завершится дело? Сеня листал журналы, а я отвел Павла в сторонку.
