Эдгар Доктороу - Марш
Арли и Уилл грузили в свой санитарный фургон стонущих, окровавленных людей. Под брезентовой крышей на подводе имелись скамьи в два ряда. Видят, посреди дороги стоит мальчишка-барабанщик, смотрит на свою босую ногу, а на ней кровь. Вроде ты не так уж и плох, парень, — сказал Арли, — но мы и тебя пристроим. А ну не трожь! — закричал на них мальчишка. Арли взял его за плечи, Уилл подхватил под коленки, и они понесли вопящего и бьющегося мальчика к фургону. Только заметив, что с задней, открытой части подводы на него глядит Эмили, юный барабанщик затих и дал себя поднять наверх. Но глаза его все еще были полны слез, и Эмили подумала: какое странно красивое у него лицо!
Уилл в свою очередь, разинув рот, уставился на мисс Томпсон, и только Арли, не мешкая ни минуты, занял свое место на козлах и хлестнул мулов. Уиллу пришлось догонять бегом и запрыгивать на ходу. Под стоны, крики и проклятия раненых мулы неторопливо повлекли фургон через поле к дому на опушке леса. Легким галопом их обогнала группа всадников, в одном из которых Эмили опознала Сбреде.
Каждая кочка и колдобина вызывала новые стоны. Сгорбившийся на козлах Уилл пробормотал: Когда один человек страдает, его жалко. Но когда их целый вопящий хор, начинает казаться, что ты в аду!
Да уймись ты, Уилл! Между прочим, я схлопотал нам должность санитаров при этой карете только ради тебя: чтобы ты мог любоваться своей несравненной мисс Томпсон.
Пустое. К женщине такого уровня мне и близко не подойти!
А как ты поймешь, какого она уровня, пока к ней не примеришься?
Да ведь с тех пор как я поправился и стал обычным федеральным солдатом, она меня в упор не видит!
Ну, тогда думай о том, как придем в Саванну. И будем там Рождество справлять. Тамошние дамы тебя еще как увидят. Будешь, как по обычаю положено, целоваться с ними под омелой. А еще будем есть рождественского гуся и пудинг с инжиром. А когда с этим делом покончим, опять в поход.
Только не я! В этой синей форме я как будто и не я вовсе. Куда? Зачем? — добавил Уилл, помолчав.
Ну как куда? Прямиком на Ричмонд, а там дальше… По мне, так хоть на Северный полюс. Всегда в дороге, всегда на марше — это же новый образ жизни! Хотя, в общем-то, не такой уж и новый. Идешь и берешь, что нужно, по дороге. Как лев в пустыне или как орел в горах; стервятники — они ведь тоже Божьи твари, не забыл? Пусть нам дана власть над ними, но не вредно и у них кой-чему научиться. Признаться, меня никогда не тянуло так пустить корни, чтобы каждое утро один и тот же вид за окошком и одна и та же женщина каждую ночь в постели. Такая жизнь подобает только мертвым в могилах, — подытожил Арли под раздающиеся сзади судорожные вздохи, немилосердную божбу и просьбы дать ну хоть один глоток воды. Такое вот было теплое декабрьское утро.
Домик, выбранный Сбреде для полевого госпиталя, стоял заброшенный. Входная дверь качалась на одной петле. Стекла выбиты. На первом этаже всего две комнаты, вернее, комната и кухня. На втором две спаленки — тесные, низко притиснутые наклонной крышей и раскаленные солнцем.
Под операционную Сбреде избрал комнату внизу. Санитары вынесли всю мебель вон и за считанные минуты соорудили два стола, застелили простынями, натаскали из колодца воды и, открыв ящик с оборудованием, разложили хирургические инструменты.
На дворе из санитарных карет выгружали привезенных. Раненых поместили на тюфяках у входной двери в тени огромного дуба. Вокруг разъезжали кавалеристы, проверяли окрестности, особенно лес позади дома, затем выставили посты.
Эмили оставалась с ранеными снаружи, стараясь устроить их поудобнее, пока они ожидают хирургической помощи. Когда на операцию понесли мальчишку-барабанщика, она двинулась следом, шла рядом с носилками, держа его за руку. Ладошка маленькая, мягкая. Он лежал тихо, лишь в глазах застыл страх, но когда его положили на стол и кто-то из санитаров Сбреде подступил к его брюкам с ножницами, он запищал, задергался, пытаясь подняться, стал биться и кричать, брыкаясь точно мустанг, как со смешком заметил кто-то из медиков.
Эмили в тот момент подумалось, что она сама на месте мальчика вела бы себя так же. Солдаты тоже часто начинают биться и дергаться при виде хирурга с инструментами, но в данном случае почему-то главным в происходящем казалось то, что санитары насильно навязывают свою волю. И впрямь: только ли в возрасте мальчика тут дело? Санитары, конечно, выполняют свою работу, однако, сама не понимая почему, Эмили почувствовала необходимость остановить их. Тут она еще раз бросила взгляд на искаженное страданием лицо ребенка, и ее внезапно осенило. Нет, нет! Стойте, погодите, — воскликнула она и заслонила собою стол от санитаров.
В дальнем конце комнаты Сбреде с несколькими ассистентами занимался другим пациентом. Всем своим видом он демонстрировал сосредоточенность, поощряя Эмили к самостоятельному принятию решений. К тому времени она уже завоевала уважение у военных медиков, что лишь частично объяснялось ее серьезностью и преданностью работе. Властью, которой она в тот момент воспользовалась, наделяло ее прежде всего отношение к ней самого Сбреде; так или иначе, но она велела отнести пациента наверх. И принесите полотенце и таз с водой, — приказала она.
Оставшись наедине с Перл, Эмили Томпсон сняла с нее брюки и смыла кровь с ее ноги.
Ты знаешь, отчего это?
Да, мэм.
Это у тебя впервые?
А-га.
Тебе не больно?
Не-а.
Этого ведь не стоит бояться, правда?
Чтобы Перл забоялась, такого маловато будет!
Верю, верю, — сказала Эмили, глядя ей в глаза.
И две женщины обменялись улыбками.
XIII
Шерман навел подзорную трубу на форт Макаллистер, охранявший Саванну с юга, — грозно вздымающееся земляное сооружение с бруствером сверху и рвом вокруг, подступы к которому преграждали засеки из поваленных дубов, да еще и рогатки против кавалерии с затесанными и остро отточенными концами. Вечерело. Вдвоем с Моррисоном, своим офицером связи, он стоял на крыше мельницы близ левого берега Огичи в одной или двух милях от форта. Над ними в наскоро сооруженном саперами «вороньем гнезде» находился сигнальщик Моррисона, поддерживавший связь с эскадрой адмирала Дальгрена, стоявшей на якорях в проливе Оссабо. Так что флот был тут как тут — с обмундированием и обувкой, провизией и письмами из дома, которых солдаты с нетерпением дожидались уже много недель. Но подняться по реке флот не мог, пока форт в руках у мятежников.
Охватившие осажденный город широкой дугой с юга и запада Четырнадцатый, Двадцатый, Семнадцатый и Пятнадцатый корпуса шермановских войск сидели по уши в болоте, их окопы моментально заплывали водой и песчаной жижей. Люди страдали от холода, были голодны и несчастны — да еще после марша по пустынным песчаным землям, затем уступившим место затопленным рисовым полям, где и провизии не достать! Чтобы не навлечь на себя обстрел картечью из пушек форта, нельзя было греться, разводя костры. Обоз с галетами, кофе и мясным скотом отстал на много миль, да и нельзя ему было лезть в это холодное, залитое водой болото, покуда не взят город.
На штурм форта Макаллистер пойдете вы с вашей дивизией, — сказал Шерман генералу Хейзену. — И шуток шутить я тут не намерен. Пройдя весь этот путь, моя армия жаждет награды. Возьмем форт Макаллистер, и Саванна будет наша!
И вот он уже следит за тем, как полки Хейзена выдвигаются из леса и занимают позиции на опушке. Сигнальте адмиралу Дальгрену, что штурм уже скоро, — сказал Шерман. Потом приказал Хейзену начинать. Да, пора начинать, пора начинать, — задумчиво бормотал себе под нос Шерман.
В считанные минуты синемундирные шеренги парадным шагом вышли на край поля, и наступление началось — солдаты перешли на бег, взяв оружие на изготовку, и под вечерним солнцем ринулись через открытое пространство к форту, до которого было ярдов восемьсот. Артиллерия мятежников, состоявшая из старых «наполеонов»,[8] тут же принялась обстреливать их круглыми двадцатифунтовыми ядрами. Шеренги смыкались к тому времени уже с трех сторон — с севера, с юга и по главному направлению; в бой шли с развернутыми знаменами. Мой бог, они великолепны! — вскричал Шерман. Через короткое время все, как туманом, заволокло дымом пушечной пальбы; ветер донес Шерману едкий запашок черного пороха. И теперь лишь своенравный ветер изредка позволял ему видеть отдельные эпизоды сражения в кратких дразнящих прорехах дыма; этот дым, как ему подумалось, — словно полупрозрачная вуаль танцующей богини войны. И я обольщен ею, — вслух произнес Шерман, к вящему недоумению Моррисона.
Но даже по этим кратким эпизодам судя, Шерман вновь и вновь убеждался, что штурм будет удачен. Мятежники оставили в поле поваленные деревья — что ж, теперь за ними укрывались его бойцы и оттуда вели обстрел. А пушки-то у мятежников без щитков — значит, его снайперы артиллеристов скоро перестреляют! Вслушавшись, он заметил, что темп стрельбы, похоже, замедляется. Белый дым битвы стал редеть, и вот он уже видит своих солдат: вылезая из рва, они карабкаются на передний скат бруствера, некоторые подрываются на закопанных там подземных минах. Но тут же подходят новые синемундирные шеренги, их больше и больше, и бруствер взят. Видно, как идет рукопашная схватка. Шерман даже опустил трубу: следовало унять волнение. Он любил храбрых. Ну вот же — у него их целые полки! Радость переполняла, от нее перехватывало горло.
