Карен Харпер - Наставница королевы
Это произошло в конце марта во время поединков на турнирном поле в Гемптон-корте. День выдался солнечный, но очень ветреный, а накануне дождь лил как из ведра. В третьей схватке его величество выбил из седла своего противника, но и сам уронил копье — новое, которым он заменил сломанное в предыдущем поединке. Было видно, что Генрих задыхается, и ему тут же помогли спешиться. Королю был уже сорок один год, восемь из них он добивался Анны. Во время медового месяца казалось, что к нему снова вернулась молодость. Его величество танцевал и участвовал в играх до поздней ночи. Но за последнее время его щеки заметно заплыли жирком, а талия раздалась еще больше — аппетит у Генриха был отменный. Король все время потел и дышал с трудом.
Зрители на трибунах и еще выше, на раскрашенных наблюдательных вышках, над которыми реяли флажки, зашептались, когда Генриха уводили с поля к шатрам для участников турнира; слышно было, как звенят его доспехи.
— Кэт, — обратилась ко мне королева (теперь почти все называли меня так), — отнеси его величеству мой платок, пусть оруженосец вытрет ему пот со лба. И еще передай на словах: если бы его королева не была тяжела его сыном, то сама сбежала бы вниз, чтобы позаботиться о нем. Скажи, что я надеюсь скоро увидеться с ним наедине.
Я взяла богато расшитый кусочек полотна и пошла с трибун вниз. Не успела я сойти с них и направиться к шатрам, как приметила не знакомого мне мужчину, широкоплечего, с красивыми мускулистыми ногами.
Он выехал на поле на прекрасном гнедом коне. На полном скаку, не пытаясь придержать коня или спешиться, он сорвал с себя шляпу, чтобы она не свалилась, перегнулся с седла и ловким движением подхватил с земли оброненное его величеством копье. Когда незнакомец снова надевал шляпу, многие зрители на трибунах зааплодировали. Мне тоже очень хотелось захлопать в ладоши, но я боялась уронить платок королевы, а потому подобрала юбки и пошла по мосткам, проложенным через грязь, спеша к шатру, где участники поединка надевали и снимали доспехи.
Мимо меня проехал тот, кто поднял королевское копье. Он спешился, не выпуская копья из рук. Должна признать, я еще не видела, чтобы кто-нибудь, сколь бы он ни был титулован, знатен, пусть даже королевских кровей, сидел в седле так красиво, как этот мужчина.
— Мистрис Чамперноун, — проговорил он и вновь снял шляпу, — там дальше много грязи, попадается даже конский навоз. Не могу ли я вам услужить?
— Вы знаете, как меня зовут, и это, боюсь, дает вам преимущества. Я должна отнести его величеству этот залог любви от королевы.
— Тогда я с вашего позволения посажу вас в седло, чтобы вы не запачкали туфелек и юбок, — предложил он и кивком указал на коня. — Его зовут Брилл, сокращенно от Бриллиант, ибо он подобен этому драгоценному камню и блеском своей попоны, и преданностью, и послушанием — правда ведь, мальчик мой? — И он потрепал Брилла по бокам.
Могу поклясться, что животное кивнуло, будто соглашаясь. Меня еще никогда не знакомили с лошадью, к тому же раньше, чем с хозяином. Было похоже, что к этому скакуну относятся, как к человеку, он был другом всадника. Но вот загадочный незнакомец заговорил со мной снова:
— Я знаю, в каком шатре вы найдете его величество. Меня зовут Джон Эшли, я недавно прибыл ко двору в качестве старшего дворянина свиты королевы. Я ее дальний родственник, а сейчас мне поручили службу под началом ее шталмейстера Уильяма Коффина. Я влюблен в лошадей и надеюсь когда-нибудь написать книгу о верховой езде, — добавил он и погладил крепкую шею Брилла. — Я скучаю по дому, однако считаю свою службу за честь. Так можно усадить вас в седло?
Мне пришлось задрать голову, потому что этот человек был выше Тома. Я вдруг оробела от его плавной речи, красивого лица и одежды и, сама не знаю почему, кивнула. Джон Эшли прислонил копье к ограде. Потом обнял меня за талию и легко, как пушинку, поднял и усадил на Брилла. Я ухватилась одной рукой за луку седла, а Джон направил коня по грязи к шатрам.
Мои мысли понеслись вскачь. Мастер Эшли забыл взять копье короля. Было видно, что он грамотен, голова у него светлая, да и честолюбия достаточно, чтобы говорить о своей будущей книге. Разве королева не понимала, что мне придется пробираться по грязи и через лужи? Похоже, что она — то ли из-за нового высокого положения, то ли вследствие беременности — целиком поглощена мыслями о себе самой, а о других думать перестала.
— Позволено ли мне поинтересоваться, мастер Эшли, кем вы доводитесь ее величеству?
— Ах да, родственные связи здесь, при дворе, важнее всего. Моя матушка, Анна Вуд, была племянницей матери королевы, Элизабет Болейн, урожденной Говард. Я вырос в Ист-Бернгеме, в Норфолке.
— Ну да, Говарды во главе с герцогом Норфолком. Он и отец королевы вместе с секретарем Кромвелем — самые близкие советники короля.
— Совершенно справедливо. Ну, а со стороны отца я потомок лорда Эшли, барона замка Эшли в Уорикшире. Но наследства мне не достанется, потому что моя матушка была второй женой отца, а от первого брака у него остался сын, поэтому мне придется самому пробиваться в жизни. А вы, мистрис Чамперноун?
— Я воспитывалась у сэра Филиппа Чамперноуна в Модбери, в Девоне — он кузен моего отца. И уже четыре с половиной года нахожусь при дворе, в свите королевы.
— О, это целая вечность — тут нелегко долго оставаться в фаворе. Только, пожалуйста, никому не передавайте моих слов.
Джон Эшли пустил Брилла шагом — вероятно, для того, чтобы мы успели поговорить. Начищенные до блеска сапоги Джона были испачканы грязью. Я представила себе, что это мой странствующий рыцарь, потому что обожала старинные повести о рыцарской эпохе, особенно легенды о давно исчезнувшем Камелоте[36]. Наряд Джона Эшли, должно быть, напоминал мне о Ланселоте: он был одет в костюм из крепко пахнущей черной кожи. Собственная его кожа была загорелой, несколько темнее, чем у большинства бледных англичан по весне. Лицо выглядело суровым: прямой нос, густые брови над небесно-голубыми глазами, коротко подстриженная бородка. Ресницы у Джона были недопустимо густыми для мужчины. Удивительно, но от его звучного голоса у меня мурашки бегали по коже. На вид он был моих лет, может, чуть старше, и мне стало очень интересно, женат ли он.
— Вы оставили в Норфолке семью? — напрямую спросила я, когда Джон Эшли остановил коня у большого шатра, вокруг которого сновали оруженосцы и пажи.
Правду говоря, я чуть не позабыла, зачем меня послали, пока не увидела в своей потной ладони скомканный платок королевы.
— Только мачеху, отца да сводного брата — они выращивают лошадей, — ответил Джон, заставив меня впервые за многие месяцы вспомнить о своей семье.
В отличие от Тома и других знакомых мне придворных, этот человек выглядел серьезным и мудрым. Рядом с ним хотелось думать и чувствовать по-настоящему.
— Ну вот, — сказал он. — Вряд ли вы попадете внутрь — его величество, скорее всего, изволит отдыхать. Хотите, я вручу ему то, с чем вас послали, а потом мы с Бриллом отвезем вас назад к трибунам? На словах что-нибудь надо передать?
Глядя в его внимательные и серьезные глаза, я кивнула, словно лишилась дара речи, потом быстро и путано пересказала то, что велела королева:
— С любовью от его любимой. Она надеется вскоре увидеться с ним наедине.
Джон Эшли улыбнулся мне, взял платок, и наши пальцы соприкоснулись. Том обязательно поддразнил бы меня или сказал какую-нибудь двусмысленность по поводу этой фразы, но Джон только заметил:
— Чудесная мысль для самого счастливого из смертных.
— Ой, ты только посмотри на этих дикарей! — завопила над ухом Мэдж Шелтон, прервав мои воспоминания.
Она показывала на барку с драконом, которая поравнялась с нами (в это время уже показались Тауэр и Лондонский мост). Рядом с драконом вдруг появились люди, одетые чудищами — с длинными волосами, в звериных шкурах, — и принялись скакать с воплями, а толпа, собравшаяся на берегах реки, хлопала в ладоши и кричала «ура». Анна с фрейлинами визжали от восторга и хохотали, глядя на столь необычное действо.
Я стояла среди них, разделяя всеобщее веселье, однако мои мысли снова уносились к Джону Эшли, и я представляла себе, что мы с ним не просто едем верхом на его прекрасном скакуне, а и сидим в одном седле.
Кое-кто поговаривал шепотком, что король предоставил Анне целую флотилию, устраивает торжественную процессию, пышную церемонию в честь коронации и пир, чтобы возместить ей унижение тайного венчания. Другие же утверждали: Генриху пришлось потрудиться, дабы завоевать ее, и завершиться это должно самыми пышными празднествами. Но были и такие, кто говорил — тоже шепотом, — что вся эта помпа нужна, чтобы Анну признали подданные, из коих многие по-прежнему хранили верность королеве Екатерине. Отвергнутая Генрихом жена лишилась теперь почти всей своей свиты и жила в глухой провинции, в сельских поместьях вроде Бэкдена и Кимболтона. Принцесса Мария, также отказавшаяся признать новую королеву (Анна Болейн в последнее время была охвачена одним желанием — заставить Марию подчиниться), была, подобно матери, отослана подальше от двора и своего отца.
