Франсиско Умбраль - Авиньонские барышни
— Монархистом я никогда не был. Я был карлистом. Карлизм — это анархия правых, я же теперь склоняюсь к анархии левых. И потому пишу Арену иберийского цирка.
Мы его не совсем понимали, но в доме после его ухода еще долго слышались отзвуки изящной речи, долго помнился элегантный костюм и безупречно белые парусиновые туфли, которые сопровождали каждый его шаг, я это уже говорил, как два модернистских лебедя.
Кристо Перес, Сандесес, из семьи Пересов, очень дальний родственник, имел большие уши, курил гаванскую сигару и говорил «замотал» вместо «промотал».
— Бабушка Элоиса унаследовала огромное состояние своей матери, но она его замотала с монахами.
— Что ж тут поделаешь.
— В этой жизни, если не держать ухо востро, замотают все.
Кристо Перес, Сандесес (он позволял, чтобы его называли Сандесес[77]), женился на Хасинте, женщине простой, бесхитростной, миниатюрной и очень милой, которая держала скобяную лавку, кажется, на улице Постас. Кристо Перес, Сандесес, долго не раздумывая, занялся повышением эффективности торговли в скобяной лавке, для чего два-три раза в год ездил в Барселону, скупая там последние парижские новинки по скобяной части. Правда, клиенты, мало обращая внимание на модные новинки, предпочитали покупать вещи привычные. Кристо Перес, родив с Хасинтой двух дочерей, вдруг понял, что нравится ему совсем не жена, а ее сестра Хуана, незамужняя женщина с очень стройным телом и решительным характером. Так что Кристо Перес, Сандесес, который всегда и во всем любил ясность, зазвал обеих в подсобку и при закрытых дверях, в мадридском сумраке, какой сегодня назвали бы гальдосским, объяснил им все без обиняков, и они обе это приняли, Хасинта из христианского смирения, а Хуана из понимания собственной выгоды.
И вот в старом добром Мадриде завелся ménage à trois[78] и, удивительное дело, функционировал всю жизнь, при том что никто этих французских слов даже не произносил, да никто из троих и не знал, как это называется по-французски. Хасинта была женой легальной, законной, для Мадрида, а в Барселону, искать парижские товары, Кристо Перес, Сандесес, ездил со свояченицей.
Когда две дочки подросли, он объяснил им, что мама Хасинта необходима в лавке, чтобы продавать, а тетя Хуана, наоборот, очень полезна в поездках, ведь она даже выучила немного французский, который так похож на каталанский. Девочки нашли вполне естественным такое положение вещей, и оно оставалось неизменным много лет. В один прекрасный день Кристо Перес, Сандесес, возник в нашем доме, желая увидеться с прадедом доном Мартином Мартинесом, который вообще-то и знать не хотел своего дальнего бестолкового племянника. Тем не менее племянник был принят.
— Послушайте, дон Мартин, вы ведь знаете, что мое дело процветает.
— Ты пришел хвастаться своей скобяной лавкой, Сандесес?
Они сидели в fumoir. Дон Мартин курил египетские сигареты, которые ему подарил Валье-Инклан, а Кристо Перес, Сандесес, курил огромную черную гаванскую сигару, плохого качества, и в доме тянуло вокзальным духом дрянного табака.
— В Мадриде трудно что-нибудь утаить, прадед, и я знаю, что вы разорены. Заканчивается война, заканчивается диктатура, заканчиваются мулы, заканчивается торговля, к тому же, мне и это известно, у вас в Леоне бунтуют рабочие.
— Не понимаю, к чему ты клонишь, Сандесес, переходи побыстрей к делу.
— Ладно, беру быка за рога. Я предлагаю вам, дон Мартин, ссуду под двадцать пять процентов, дешевле чем любой банк, на неограниченное время — столько, сколько вам потребуется. Скобяная лавка — это факт — приносит нам приличные деньги.
Дон Мартин хотел было вышвырнуть дурака пинками на улицу, выбив у него изо рта трубку, а заодно и зубы, но решил сначала глотнуть своего французского коньяка. Дон Мартин прокрутил в голове заманчивую картину раз двести и сказал своему дальнему родственнику:
— Спасибо, Сандесес. Я беру у тебя прямо сейчас сто тысяч реалов, под двадцать пять процентов, с открытой датой возврата, и ты мне больше не надоедаешь, и не смей появляться в этом доме.
Кристо Перес, Сандесес, изумившись, выписал прадеду чек и подписал договор, не указав срока возвращения денег, и это стало кульминацией всей его жизни: дать ссуду патриарху, который никогда не принимал его всерьез. Когда Кристо Перес, Сандесес, вышел из дома и ни одна из тетушек, кузин, племянниц и прочих не удостоила его своим появлением и не поприветствовала, дон Мартин собрал всю семью и объявил:
— Кристо Перес, Сандесес, кузин Пересов, о котором вы, возможно, даже и не вспоминаете, только что вручил мне сто тысяч реалов, потому что ему кажется, что этим он меня унижает, а свою персону передо мной возвеличивает. Мы спасены, мои дорогие, хоть и дураком, но спасены.
Все выпили французского шампанского, а тетушка Альгадефина сыграла на фортепьяно что-то веселое, вроде Орфея в аду Оффенбаха. Но дон Мартин не был сторонником кредитов, в долг брать не любил и в банки не верил. Он хотел вытащить нас из безденежья с помощью рулетки, в которую опять много играл по очереди с кузиной Маэной, его прекрасной племянницей, вдовой герра Арманда, убитого немца.
Я часто бывал там, в Казино, и видел, как прадед проиграл в рулетку сто тысяч реалов Кристо Переса, Сандесеса, и ничего не сказал об этом дома. Кузина Маэна тоже все проиграла, и оба пытались поправить дело выпивкой, вот только у прадеда, ничего не было заметно, когда он возвращался домой, а кузину Маэну до повозки с лошадьми тащили три швейцара. Что делать, бывает. Дон Мартин надеялся на рулетку, как на средство выхода из нужды, а дедушка Кайо и бабушка Элоиса надеялись на молитву. Они молились не переставая, прося у неба милости для семьи, которая заслужила ее своей набожностью.
Кузина Маэна, уже не молодая, но еще не старая, потеряв свою греческую красоту, которую так любил в ней герр Арманд, кочевала по разным игорным домам, после того как ее перестали пускать в мадридское Казино, пока одним ранним утром на Пуэрта-дель-Соль не выстрелила в себя из маленького серебряного пистолета, всегда лежавшего в ее кружевной дамской сумочке среди денег и игровых фишек, и всю ночь над ней просидели цыгане, нищие и поэты, поскольку о ее смерти пока больше не знал никто.
— И какая же красивая эта дама.
— И знатная.
— Она вышла из Казино.
— В кошельке ни реала.
— Пистолет как игрушечный.
К ним подошел солдат муниципальной гвардии.
— Она что, мертва?
— Спит, уважаемый.
И так они бодрствовали над ней всю ночь, выпивая и распевая песни, восхваляя овал ее лица и красоту ее сложения, и это была веселая панихида под открытым небом.
Позже, когда бродяги глубоко спали и пошел первый утренний трамвай, ее подобрала городская служба. Ее привезли к нам домой, и сразу началось: рыдания, заламывания рук, суета, зеркала и отчаяние. Мы оплакивали ее весь день, люди приходили и приходили. Дон Мартин приехал поздно, мрачный и огромный, на его лице лежала зеленая тень от ломберного стола. Я смотрел на все это и понимал, что моя большая семья неумолимо разрушается.
Вечером, когда мы все уже валились с ног от горя и мистелы[79], заявился Кристо Перес, Сандесес, и сказал дону Мартину, что он предоставил ему сто тысяч реалов не для того, чтобы их проигрывали в рулетку. Дон Мартин схватил его за шиворот левой рукой, дал ему пощечину правой, протащил по лестнице вниз и выбросил на улицу к бродягам и проституткам.
— Сто тысяч реалов, не забывайте, дон Мартин! — прокричал Кристо Перес, Сандесес, и поспешно удалился, на ходу отряхивая брюки.
* * *Дон Мартин Мартинес, проиграв в рулетку сто тысяч реалов Кристо Переса, Сандесеса, предпринимает все, что только может, даже предлагает ввести аграрную реформу, которая всем принесет выгоду: рабочим, арендаторам и землевладельцам — но ничего не выходит. Дедушка Кайо и бабушка Элоиса продолжают оставаться приверженцами молитвы (и анисовой настойки «Мачакито») как средства от краха семьи. Кузину Маэну похоронили как должно, в Соборе Альмудены[80], еще недостроенном, но уже принимающем умерших, ну конечно не бесплатно.
Собор Санта Мария ла Реаль де ла АльмуденаСобор мне показался ужасным, я бродил по незавершенной его части и клялся себе, что буду приносить цветы кузине Маэне, за ее красоту, любовь и страсть, хотя вид ее последнего пристанища оскорблял мои эстетические чувства. Кузину Микаэлу похоронили намного проще, я даже не стану об этом рассказывать. Мама что-то писала (мама была литератором) и беседовала с Пардо Басан за обедом по четвергам:
— Мне очень нравятся ваши книги, донья Эмилия, но мы другое поколение, нас вдохновляет Рубен.
