Гусейнкули Гулам-заде - Гнев. История одной жизни. Книга первая
Почему собралась толпа? Вдруг вижу, быстро идет ко мне Ахмед и рукой размахивает:
— Гусейнкули! Идем быстрее, иначе ничего не увидим. Давай — бегом!
— Куда бежать? Кого не увидим?
— Кого?… Нового правителя. Сердара Монтасера, брата Сердара Моаззеза. На смену Самсану приехал. Вон приближается Сердар. Бежим, а то он заедет в арк.
Мы помчались туда, где толпились горожане: купцы, коммерсанты, духовенство, чиновники, просто городской люд. Все вышли встретить боджнурдского хана. То тут, то там в толпе разносятся льстивые голоса:
— Какое счастье — встретить своего родного, курдского, хана, его превосходительство Сардара Монтасера-Хабибулла-хана. Слава аллаху.
— Да, это великая радость, что ушел от нас Самсан! Он, был грабитель! То курицу тянет из каждого дома, то клевер для лошадей сарбазов, то деньги на прием гостей! Сколько незаконных штрафов с нас содрал?! В мечеть не пошел — штраф. В Мешхед на молитву не ездил — штраф. Голову не побрил — штраф!
— Ай, что и говорить! Слава великому аллаху, что убрал от нас ненавистного чужого Самсана и дал нам своего, курдского хана!
Миянабадцы с нетерпением ждут той минуты, когда покажется его величество. В колыхающейся толпе радостное волнение. Двое дюжих мужчин держат у ног крупного барана. Они его прирежут, в знак жертвоприношения, дабы отогнать от Сердара всякие болезни, напасти и неудачи: так принято у курдов.
И вот послышались нетерпеливые выкрики:
— Едет, едет!
Люди подвигаются вперед к дороге, вытягивают шеи и смотрят туда, откуда должен появиться он. И вдруг правое крыло, сбившихся в огромную кучу горожан, затихает. Слышится цокот подков. Едет!..
Под Сердаром Монтасером пританцовывает неописуемой красоты ахалтекинский конь. Скакун, как бешеный, грызет удила, идет боком, все норовит рвануться вперед, встать на дыбы. Вслед за Сердаром едет отряд всадников. Они в черных шерстяных накидках, из-под которых видно легкую шелковую одежду.
Городской комендант, где-то в центре властно командует:
— Вии-ма-нн-е!
Все замерли. Спины люден послушно согнулись, как одна, будто под действием гигантской пружины. Прямо стоят только те, двое, что сейчас перережут горло бара ну и польют дорогу кровью. Как только конь Сердара перешагнет кровавую лужу, Монтасер может забыть навсегда всякий опасности, — никакие напасти его не возьмут.
Сердар Монтасер косит глазом на толпу, осанка его величественна, горделива. Толпа замерла в поклоне. Тишина, словно все умерли, Только тонкий, петушиный голос Шейх-аль-Ислама вещает:
Пусть продолжается жизнь твоя тысячу лет!
Счастье сопутствует тысячу лет!
Тысячу месяцев в каждом году!
В месяце каждом тысячу дней!
Тысячу тысяч часов в каждом дне!
В каждом часу — тысячу лет!
Сердар проехал мимо и скрылся за воротами арка. Толпа растеклась по многочисленным улицам и уличкам. На город опустились туманные сумерки. Муэдзин с мечети прокричал: «Алла-хо-акбер», и люди заспешили вовремя свершить вечерний намаз.
Утром джарчи ходит по базару, кричит во все горло:
— Эй, граждане, доводится до сведения всех миянабадцев, бамейцев, софябацуев и джувейнцев! Ворота арка открыты для каждого. Его превосходительство Сердар Монтасер, лично сам принимает жалобы от любого, независимо от его положения и происхождения!.. Свобода всем!
Стою неподалеку от мечети, слушаю джарчи. Мимо, даже не удостоив внимания городского глашатая, проходит белобородый старик. Я останавливаю его:
— Апо-джан! Вы слыхали, о чем кричал джарчи? Свобода, говорит, всем! Скоро будет свобода!
— Будет, ягненок, будет, — не останавливаясь, отвечает старик. — Свобода начинается не сразу. Его превосходительство пока не проснулся… Вот проснется, тогда и «свобода» будет! — В словах, и дряблом голосе старика явная насмешка над новым миянабадским правителем, да и не только над ним, а надо мной и над другими такими, как я простаками и легковерными… Растерянно смотрю я вслед старику, ничего не пойму,
Не прошло и десяти дней, как я стал очевидцем удивительного пророчества старика, «Свобода», в первую очередь, обрушилась на голову жителей Миянабада и Киштана. Город в тревоге. Люди ждут какого-то ограбления. Слухи об этом распространяются со скоростью ветра.
Я разнес почту — и бегом к Ахмеду; хочу подробно знать, что происходит в городе.
— Что случилось опять у вас, Ахмед-джан? Говорят, Миянабад на военном положении?
— Дорогой Гусейнкули, свобода уже началась. «Свобода» пошла с базара. На всех, у кого есть магазины и лавки, новая власть наложила штраф. По десять туманов с каждого…
— Это же неправильно! За что взяли штраф?
— Хо-хо, не знаешь за что штраф? За грязь и мусор. На базаре возле магазинов и лавок много этого добра. Фарраш Исмаил оштрафовал всех подряд и ушел довольный!
— Добрый Ахмед, а после штрафа, убрали торговцы грязь и мусор?
— А как же, Гусо-джан? Вот уже несколько дней подряд пять человек работают по очистке базара. Каждый получает по два крана от Сердара. Говорят, за дерзкие разговоры будут штрафовать,
— Ахмед, но разве в этом — свобода? Помнишь, на второй день после приезда Монтасера, джарчи кричал о свободе? «Свобода всем!»
— Наверно, они по-своему понимают слово «свобода», — невесело смеется Ахмед. — Сердарские джигита! свободно заходят в любой двор. Свободно берут все, что им надо. Разве это не свобода? О, ты еще не видел, что тут творится. Недавно собрались люди, пошли к арку, хотели пожаловаться на беспорядки. Тогда сердар выслал отряд казаков, те налетели на горожан, стали руки крутить и связывать. Почти всех увели в арк и посадили в зиндан.
— Скажи, Ахмед, что же делать?
— Действовать надо, Гусо! — побледнев, говорит Ахмед. — Арефа надо спросить, что делать? Он знает.
Возвращаясь от Ахмеда, зашел в мечеть, узнать новости. Там сидят старики. Молятся. Вид у них такой важный, такая озабоченность на лицах, будто ведут равноправный разговор с аллахом. На самом же деле, как нищие, выпрашивают у него милости:
— …Ты добр, ты справедлив, ты щедр… Услышь наша рыдание! С надеждой просим мы тебя… Убери от нас жестокого хана Монтасера! Верни нам Самсана! О, аллах, прости нас заблудившихся! Надоели мы тебе со своими жалобами и просьбами. Прости и пошли управу на Монтасера.
Жалкие попрошайки.
Впервые за всю свою жизнь я так сильно был рассержен на верующих мусульман. Мне хотелось, чтобы они шумели, кричали, возмущались, бросали камни в ворота арка. А они — будто беспомощные скоты.
Я не находил места, не знал, куда деться. С досады я махнул рукой, выругался и заспешил в Киштан.
Быстро туда добрался. Постучал в дом Мухтара. Захотелось увидеть его, именно его. До этого дня я относился к нему настороженно, как и он ко мне, но сегодня я вдруг почувствовал, что надежнее Мухтара у меня сверстников нет. Только он, с его запальчивым, непримиримым нравом, может устоять и не растеряться в этой неразберихе. Во всяком случае, молчать не будет. Выскажет прямо, чего хочет.
Я не ошибся. Мухтар открыл дверь, сдержанно поздоровался. Вид у него был мрачный, лицо осунулось, посерело, будто Мухтар недавно болел.
— Мухтар-джан, что с тобой?! Расскажи, что происходит?
— Киштан оскорблен и ограблен, — тихо, с ненавистью, говорит Мухтар. — Рассказывать тяжело… Да разве ты сам не знаешь? Вообще, не успели отбиться от голодной смерти, как вдруг эта клыкастая гиена — боджнурдский хан. — Лицо у Мухтара стало красным от гнева. Он закашлялся, злость перехватила ему горло.
— Продолжай! Будь же мужчиной!
— Что продолжать?! Одиночные штрафы не насытили этого ишака. Наложил штраф на всех поголовно. По двадцать туманов с души. И знаешь за что? За то, что в бане лопнул котел. Прискакали казаки, прочитали сердарскую декларацию. — Мухтар меняет голос, кричит, подражая фаррашу: Что за дикость?! Что за кошмар?! Разбить котел и оставить почтенное общество без бани! Нарушить общественный покой да еще и укрыть преступника?! Учтите! Где нет бани, там нет и культуры! А там, где нет культуры, там нет и радости жизни! Его превосходительство Сердар Монтасер очень обеспокоен поломкой котла!.. Ай, в общем, по двадцать туманов с души! А с бахши Абдулла взяли пятьдесят.
— С музыканта?!
— Бахши призывал людей к сопротивлению. За ним пошли мужчины с палками, побили троих казаков. Потом в Киштан ворвался целый отряд всадников. Многие успели спрятаться в ущелье, а Абдулло не успел. Его поймали и хлестали плетками до тех пор, пока жена музыканта не принесла пятьдесят туманов. Сейчас он в тяжелом состоянии. Дома лежит. Вряд ли останется живым.
Мы долго молчали. Потом Мухтар заговорил снова:
— Если даже Абдулло выживет, все равно с Киштана не снять нам пятно позора. Помнишь Нистеру — дочь плотника? Ее публично увезли в гарем, Монтасеру для лакомства. У-у, жеребец!..
