Борис Тумасов - Земля незнаемая. Зори лютые
- Прости мне, Господи, прегрешения мои.
И снова подумал: «Когда боярин Путша скажет князю Владимиру, что Святополк жену свою к королю посылал, а с ней и Рейнберн ездил, то-то взъярится князь. Но и как не взъяриться, - тут же оправдал Владимира Илларион, - коли то всё творится со злым умыслом, чтоб Святополка против братьев и великого князя восстановить. Правду рекли афонские братья: «Вера латинская коварства полна. А Рейнберн так и брызжет слюной ядовитой, аки гад ползучий».
Снова в подполье подняли возню мыши, нарушили ход Илларионовых мыслей. Он протянул руку к стоявшему в углу посоху, с силой стукнул об пол. Писк стих. Илларион уселся поудобнее на лавку и, скрестив руки на животе, забылся в дремоте.
- Княгиня, Туров! - радостно вскричал передний ездовой, раньше всех заметивший выдавшуюся из-за леса угловую стрельчатую башню.
Верхоконные дружинники и польские воины, ехавшие по двое за возком, подтянулись. Ездовые защёлкали бичами, лошади перешли на рысь, и возок покатился, легко набирая скорость.
Дозорные тоже увидели конный поезд. В городе ударили в кожаное било. Его глухие звуки донеслись до ближних сел, не вызывая у смердов тревоги. Било не возвещало опасности, оно гудело ровно, торжественно. Распахнулись городские дубовые ворота, и навстречу княгине вынесся Святополк с десятком гридней.
- Истосковался я, тебя дожидаючись, - проговорил Святополк, целуя жене руку.
Княгиня Марыся улыбнулась краем рта:
- Не держи на дороге, озябла я.
Князь нахмурился, отпустил её руку, крикнул ездовым хрипло:
- Гони! - И сам, вскочив в седло, поскакал рядом с возком.
В оконце Марыся искоса наблюдала за Святополком. Брови у него насуплены, лицо жёлтое, бескровное, редкая борода длинным клином, ну ровно старец древний, а ведь и сороковое лето ещё не минуло.
Марыся отвернулась, задёрнула шторку.
- Смирись, дочь моя, - проговорил молчавший до того Рейнберн.
Княгиня вздрогнула, ответила раздражённо:
- Не всегда сердце подвластно разуму. Любовь и плоть суть чувства человеческие.
Епископ подался вперёд, взметнулись седые брови.
- Учись владеть чувством, дочь моя.
- То удел убелённого старца либо отрешившегося от земных сует чернеца[59], - возразила Марыся.
Рейнберн поднял руку. Узкий рукав сутаны перехватил запястье. Сказал резко:
- Не забывай, дочь моя, в тебе королевская кровь. Король Болеслав твой отец, а Польша твоя родина! Разве не должна ты печься о расширении её владений и могущества? К этому должны быть все твои помыслы, и князя Святополка лаской исподволь наставляй на то. Того и твой отец от тебя ждёт…
Копыта коней застучали по бревенчатому настилу под воротней аркой, возок затрясло, колеса затарахтели, заглушая речь епископа. Он замолчал. Вскоре они подъехали к княжескому дому, и ездовые осадили лошадей. Марыся первая покинула возок. От солнца и снега прищурилась. Во дворе толпилась челядь. Не ответив на поклоны, княгиня вслед за Святополком вошла в хоромы.
У боярина Путши мысли двоятся. Святополку ли, Владимиру служить, поди угадай? Наяву видел, что Святополк против Владимира идёт, да с его ль силой? Значит, надобно к Владимиру льнуть, ко всему князь киевский богат, одарит щедро. Ну а ежели туровскому князю польский король поможет и они вдвоём одолеют Владимира, быть тогда Святополку киевским князем…
Гадает Путша и как в думах теряется, так и в делах тайно мечется от одного князя к другому.
Вслух говорит сам себе:
- Не доведи проведать о том, Владимиру или Святополку. - И пугается уже одной этой мысли, смахивает рукавом пот со лба.
А в боярских хоромах в поварне стряпухи с ног сбились, жарят и парят с ночи. Путша поесть и попить горазд. Ко всему вышгородские бояре к Путше в гости обещали пожаловать.
Боярская ключница, молодая, румяная, в белом кокошнике, велела столы в трапезной накрывать, а Путшевым девкам быть готовым гостей потешать.
Чад с поварни по всему дому разносится, щекочет Путше ноздри. Принюхался - мясо баранье варят… А это, никак, грибами запахло, видать, с ночи сухие размачивали, а теперь жарят на сале. Путша доволен, знает ключница, как угодить ему.
Пришли бояре Тальц и Еловит. Оба бородами обросли, друг на друга смахивают. Даже глаза что у Тальца, то и Еловита - маленькие, злобные. Скинули шубы и высокие боярские шапки на лавку, пригладили волосы, заговорили разом:
- С приездом тя, болярин.
- С прибытием.
Путша гостям рад, всё же веселей, да и от дум тревожных отвлекут. Ин не тут было. Тальц завёл, Еловит подхватил:
- Князь Владимир зазнался, на боляр не глядит, только и знает советчика воеводу Поповича.
- Нас, боляр, слышать не хочет, а то запамятовал, -что у нас большая дружина, мужи старейшие. Пиры нынче тоже в редкость… Раньше, бывало, нам почёт…
- Одряхлел князь Владимир, - снова сказал Тальц.
Молодой бы князь нас, старейших, в чести держал, - поддакнул Еловит.
Заглянула в открытую дверь ключница, пропела с улыбкой:
- Трапезная ждёт, веди гостей, болярин Путша.
День на исходе.
Солнце закатывалось за дальним лесом, косыми лучами скользило по маковкам церквей, играло в слюдяных оконцах боярских теремов и княжьих хором. Затихал к ночи шумный Киев. Покидали торг купцы иноземные, закрывались лавки с дорогими товарами: тканями восточными, коврами персидскими, оружьем лучших бронников, мехами из Новгорода. Мясники снимали с крючьев замороженные коровьи и бараньи туши, свиные окорока, битую птицу, подводами отвозили в клети-хранилища.
В слободах ремесленный люд заканчивал свои дела, собирал инструмент, гасил огонь в горнах. Мастеровым отдых до утра…
Князь Владимир призвал к себе в горницу дочь Предславу, вёл с ней беседу. Постарел Владимир, весь седой, и здоровье уже не то. Не успел оглянуться, как и жизнь резвым конём проскакала. Глядит на дочь - молода, красива. А состарится, куда всё денется.
Предслава же не ведает, о чём думает отец, и печалиться ей не о чем. Голубоглазая, коса русая до пояса, она с улыбкой глядит на Владимира. Смешно ей, о чём он спрашивает:
- Не пора ли тебе, дочь, замуж? Вчерашнего дня получил я письмо от короля ляшского Болеслава. Просит -он тя в жены, и коли будет на то наше согласие, посольство за тобой зашлёт.
Предслава ответила поспешно:
Нет, батюшка, не желаю, паче за Болеслава. Ведаешь сам, в летах он…
Что ж, не неволю. Тако же и я решил. Вот только слова твоего ждал, чтоб напоследок меня не попрекала.
О том и королю отпишем.
В длинной, до пят, шубе вошёл воевода Александр Попович, сказал добродушно Предславе:
- Экая ты у нас красавица. Годков бы тридцать мне назад, чем бы я тебе не жених.
Предслава зарделась, а Владимир, пригладив белые от седины усы, проговорил:
- О том у нас с дочерью и речь.
Попович перевёл разговор:
- Там тебя, князь, боярин Путша дожидается.
- Это какой, туровский? - встрепенулся Владимир.
- Он самый. Неделю назад из Турова приехал.
- Зови, Александр, - кивнул воеводе Владимир, а Предславе сказал: - Ты же, дочь, пойди к себе.
В дверях Предслава столкнулась с Путшей. Боярин отступил, пропуская молодую княжну. По-воровски кинул на неё взгляд. Следом за Предславой удалился и вое» вода. Владимир спросил:
- Какие вести, боярин Путша? Поздорову ли сын мой Святополк? - И замер во внимании.
Путша откашлялся, заговорил не спеша, тихо:
- Князь Святополк в полном здравии. Княгиня же его с духовником своим у короля Болеслава нынче.
Владимир насупился:
- Что передавал пресвитер Илларион?
- То и поп тебе, князь, велел передать.
- Имеешь ли ещё что, боярин?
- Боле нечего мне сказать тебе, князь.
- Тогда иди, боярин, и покличь мне отрока.
Путша вышел, и вскорости вбежал отрок, остановился выжидающе у порога.
- Верни воеводу, - бросил ему Владимир и, склонив голову, задумался.
Нет, не признает его Святополк за отца. Да и отец ли он ему? Видно, всё же Ярополкова кровь в нем. И Святополк так считает…
Очнулся старый князь с приходом воеводы Поповича. Поднял на него глаза, сказал, качая головой:
- Вот и снова весть нерадостная. - Усмехнулся горько: - Догадываешься, о чём речь, Александр?
Попович кивнул молча.
Владимир снова заговорил:
- Ведаю я одно, Александр, козни те в плоде задушить надобно, либо вижу наперёд, со смертью моей пролиться большой крови.
Воевода снова промолчал согласно.
- Но как предупредить то, Александр? Знаю, не хочешь говорить, жалеешь меня. А ты жалости ко мне не имей, да и не люблю я её. Коли же не дашь ответа, я сам надумаю как быть. - И махнул рукой недовольно: - ставь меня наедине, воевода.
