Михаил Голденков - Северный пламень
Во второй половине марта пала крепость Дюнамюнде, которую оборонял специальный финский легион числом в четыреста человек. Этот гарнизон также не изъявлял желания переходить на сторону Августа и вел отчаянное сопротивление достаточно долго… Губернатор Риги Эрик Дальберг мобилизовал защитников города, послал запрос к королю о помощи… Добровольная сдача Риги? Уж нет!
Теперь Кароль лишний раз убеждался, что летгаллы вовсе не собираются восставать и переходить к Фридриху: добровольцев, жаждущих записаться в солдаты к самоуверенному курфюрсту, видно не было, все местные смотрели на армию захватчиков хмуро и явно неприветливо, цветов к ногам саксонских солдат никто не бросал. Бросали… но чаще камни. Взбешенный таким приемом Фридрих приказал своим солдатам стрелять поверх голов «проклятых ливов»… Один раз появилось местное ополчение при поддержке шведских королевских солдат. После недолгой перестрелки лифляндцы отступили… Вот такой вот горячий прием… Собственно уже и сам Фридрих начинал бросать косые взгляды на Паткуля, но медальный профиль бравого летгалла оставался непроницаемым.
«Боже, что я здесь делаю?» — чуть ли не плакал Кароль, только сейчас понимая, насколько прав был Кмитич, говоря об авантюре Фридриха и Паткуля. «Похоже, один только я из всей Литвы и Польши поддерживаю Августа! Но это только ради Литвы! Ради нашей полной независимости от его же самого!..»
Армия наконец-то прибыла под стены Риги и после короткого боя с местным небольшим подразделением встала главными силами на правом берегу Даугавы. На помощь Риге поспешил небольшой отряд под командованием шведского генерала Веллинга, «встречать» которого Август вышел у городка Пробштингшофа. Не видя возможности одолеть превосходящие силы саксонцев, Веллинг отступил. Гарнизон Риги приуныл: подкрепления ожидать больше было неоткуда. Ну а Фридрих, возвратившись к Риге, произвел усиленную рекогносцировку крепости, показавшую ему слабость рижских укреплений.
— Вот вам и знаменитый инженер Дальберг! — ухмылялся довольный Август. — Наша знаменитость не успела укрепить собственный город! Ну, что же, нам только лучше!
— А почему ее надо штурмовать? — не унимался Кароль, указуя перстом на стены Риги. — Почему к нам не идут с ключами от города на алой подушечке?
— То спросите у Паткуля! — отвечал курфюрст, но по его довольной физиономии было видно, что Фридрих, тем не менее, уже вполне удовлетворен ситуацией. Гордый саксонец был уверен, что упрямая Рига — без пяти минут его город.
Окрыленный успехами чванливый Фридрих вновь потребовал сдачи крепости.
— Не позже чем через шесть дней вы должны сдаться, — угрожал Август Дальбергу, — иначе сотру бомбардировкой наш порт в порошок!..
Однако рижский губернатор гордо отказался от сдачи, и 27 августа началось: тяжелые осадные пушки, подоспевшие к Риге позже основных сил, принялись изрыгать дым и пламя, забрасывая город разрывными и зажигательными ядрами. Каждый час стены несчастного города содрогались от ударов страшных снарядов, то и дело в Риге вспыхивали пожары, обрушивались крыши кирх и домов… Рижане роптали, уговаривали Дальберга сдаться… Но храбрый губернатор продолжал держать оборону, и как бы ни старался Август, у него не получалось захватить этот лакомый кусочек Лифляндии. Не так уж плохи оказались недостроенные бастионы Дальберга, откуда по захватчикам вели интенсивный огонь горожане… Впрочем, оборона, как и боевой дух рижан, постепенно слабела.
В Риге наверняка не догадывались, что настроение в лагере самого Фридриха уже также было далеко не победным. Фридрих с Паткулем явно не рассчитали с порохом и ядрами для осадной артиллерии. Все это заканчивалось куда как быстрее, чем хотелось бы обоим воякам. Заканчивался и провиант, который приходилось добывать путем банального мародерства. К тому же дошли слухи, что Дания капитулировала и на подходе шведская армия, ведомая самим Карлом. Фридрих Сильный начинал нервничать.
Возможно, что он даже обрадовался, когда под белым флагом в составе очередной делегации парламентеров пришли голландские и английские торговцы, которые волей судьбы угодили на эту ненужную им войну. Они предложили захватчикам 100 000 ефимков за снятие осады. И Фридрих, поломавшись для вида, с радостью в душе принял условия рижан. 8 сентября осаду Риги сняли, осадный лагерь сожгли, перевели войска на левый берег и оставили их там под начальством фельдмаршала Штейнау.
В то же время Август разослал в разные стороны мелкие конные отряды для реквизиции и конфискации у местного населения скота. Один из отрядов подступил к Кокенгаузену, находившемуся недалеко от Риги вверх по Двине. Гарнизон Кокенгаузена, состоящий всего из двух сотен солдат под командованием майора Гейне, принужден был сдать крепость, получив право выхода из нее.
Сюда, в Кокенгаузен, Август перевел и главную квартиру своих саксонцев, желая быть ближе к армии Петра. От царя он ожидал прибытия вспомогательного корпуса, для развития действий в Лифляндии. Петр ему обещал помощь, и весьма внушительную помощь — людей у Петра всегда было много, и он их, похоже, не жалел. Но Петр с подкреплением не спешил, он направил свою армию к Нарве, убеждая Августа идти к нему на соединение к Дерпту или к Печорам, к которым соберутся все московские войска…
Ну, а Кароль спешно отправился со своей хоругвью в Вильно. Его жутко беспокоили вести о вновь обострившемся конфликте Огинских и Сапег. Два года назад дело уже дошло-таки до боевых столкновений и пролилась кровь. Событие это потрясло не только литвинскую шляхту, но и жмайтских крестьян, наблюдавших разгром Огинских под Юрборком… В ответ на поражение Огинских возникла новая конфедерация, которую возглавил шляхтич Михал Котел. Его союзниками выступили Вишневецкие со своим частным войском…
Глава 7
Хатняя и заграничная бойка
В октябре Кароль Станислав прибыл в Вильну. Несмотря на то, что после освобождения города от московитских захватчиков прошло уже сорок лет, следы суровых годин и пожаров все еще не исчезли из старой столицы Великого Княжества Литовского, Русского и Жмайтского. И пусть вновь озарилась прежним жизненным огнем и шармом Вильня, кое где на окраинах города еще стояли заброшенные или полуразрушенные дома, заросшие кустарником и чертополохом… Портило лицо старой Вильны и то, что после пожаров и разрухи последней оккупации каждый, кто выжил, как мог строился по своему собственному соображению, без всякой инженерной мысли. Некоторые улицы представляли из себя ряды грязных, курных изб, нагроможденных как попало, без всякого правильного планирования. Однако Большая улица, Замковая и Бискупская имели достаточно живописный благоустроенный вид. Но из городских предместий лишь Антоколь, вследствие красивого местоположения, выглядел так же опрятно, как и до войны. Остальные же оставляли чувство недоделанной работы.
Реконструкция разбитого пушками Виленского замка Радзивиллов тоже была далека от завершения, но там уже жили. Здесь и встретился Кароль Станислав с Александром Сапегой, чтобы обсудить вновь возникшие противоречия с Огинскими и Вишневецкими. Несвижский князь принял Сапегу вполне сообразно литвинской гостеприимности, накрыв стол, ломящийся от крулевского красного вина, литвинских наливок, закусок и выпечек. На стол поставили зажаренного поросенка… Однако Сапега ни к чему не притронулся. Сидел хмуро, накручивая указательным пальцем длинный ус, бросая хмурые взгляды исподлобья… «Ну и наглые же эти князья! — в сердцах думал Кароль. — Ведь это они отобрали у меня маентки моей любимой кузены Людвики после ее трагичной смерти! Чем же еще они недовольны, холера их побери!..» На все расспросы Кароля, на все его предложения по миру с Огинскими «добрый Алесь» Сапега лишь хмурил брови.
— Я прошу пробачення, — заговорил наконец-то пан Сапега, — но видеть вас, пан Кароль Станислав, в роли миротворца не желаю. Вы, кто примкнул к этому авантюристу Фридриху Августу, для меня нынче не авторитет. Поезжайте лучше к Огинским! Они уж наверняка вас послушают, ибо еще чуть-чуть — и в зад Фридриха целовать начнут. Вот это вам явно будет по душе!
Кароль встал. Большей наглости и дерзости он даже и придумать не мог! «Вот тебе и раз!» — оскорбился Кароль… Во время первого серьезного конфликта, под Брестом, проблема была именно в Огинских, которые далеко не сразу шли на мировую. Сейчас же все было наоборот — Сапеги даже слушать не желали литовского канцлера…
— Прошу, пан, — указал на выход Радзивилл. Сапега встал, коротко кивнул и вышел.
А вот Огинские приняли Радзивилла как раз очень даже радушно, ни слова не сказав ему про его «освободительный поход». Вскоре начавшийся сейм лишь обострил противоречия. Кароль, видя, что конфликта не избежать, требовал созвать посполитое рушение, но шляхта не поддержала Несвижского князя… Хатняя война назревала. Силы собирал Сапега, силы собирали Огинские и Вишневецкие. Кароль решил не участвовать в кампании против знаменитого рода Сапег, но помог Огинским, выделив для борьбы с враждебными магнатами три хоругви панцирных кавалеристов, хоругвь гусар, татарскую и две слуцких хоругви, а также целый полк пехоты. Во главе войска встали Вишневецкие, точнее, двадцатилетний малоопытный горячий Михал Серваций Вишневецкий. Эта генеральная конфедерация шляхты объявила себя Речью Посполитой Литовской, упраздняла Люблинскую унию, что крайне воодушевило Кароля…
