Рекс Уорнер - Гай Юлий Цезарь
Уже в то время я также заметил одну черту Цицерона, которая не изменилась с годами. Было бы неправдой говорить, что его убеждённости не хватало смелости, хотя часто он производил именно такое впечатление. Неправдой было бы и говорить, что у него совсем не было убеждений. Он был весь полон ими, хотя они всегда носили очень общий характер. Я думаю, бедой его скорее было то, что для того, чтобы действовать или, по крайней мере, определиться в своих мыслях, ему было необходимо заранее заручиться одобрением уважаемых слоёв общества. Его скромность и застенчивость можно объяснить тем, что он осознавал своё низкое происхождение. Конечно, он всегда был в какой-то степени снобом. Но этого объяснения недостаточно. Он по-настоящему принципиальный человек и к тому же не трус. Возможно, было бы более справедливо отнести его слабость к тому, что он прежде всего литератор и воспринимает происходящее не умом и рассудком, а сердцем и эмоциями. Он требовал от человека такой точности и порядка в его действиях, которые присутствуют лишь в произведениях искусства. Здесь он, несомненно, допускал ошибку. И в то же время как забавно размышлять над тем, что само искусство Цицерона, искусство оратора, никогда не было бы развито им до такой степени совершенства, если бы он не принимал участия в исторических событиях, смысл которых едва понимал. Не только из скромности он держался за прошлое и за воображаемую респектабельность. Подобно многим, он искал идеал и надеялся в период необходимых революционных изменений найти равновесие, достоинство и структуру, органичную для его натуры.
Что касается меня, то я лучше, чем Цицерон, видел всю мерзость, неразбериху, лицемерие, дикость и позорные зверства политических деяний. За период с пятнадцати до двадцати лет я смог столько открыть для себя! Те годы моей жизни были наиболее богаты на впечатления.
Теперь, когда вспоминаю эти годы, я вижу, что, наверное, часто ошибался и многое понимал неправильно. Некоторые из моих ошибок я понял ещё тогда, другие — позже. Всё же в этот период я осознал, что убеждения бывают ошибочными, а события — непредсказуемыми. Я обнаружил, что одно дело — создать идеал и совсем другое — воплотить его в жизнь. Я понял и ещё кое-что: есть правда, которая отличается от правды литературного произведения, искусства или математики. Это — правда факта. Эта правда похожа на барьер или кирпичную стену. О неё можно тщетно биться головой. Эта правда может быть похожа на нож или раскалённое железо, которые мгновенно проникают или выжигают клеймо. Это то, что заставляет признать необходимость или покориться ей. После того как человек понимает это, он приобретает ловкость и упорство: становится способным преодолеть многие барьеры и отбить многие удары. Эту новую черту можно использовать не только для создания комфорта и самозащиты. Она имеет более важное значение. Обладатели творческой натуры, умеющие управлять чувствами и желаниями других (а это даётся от рождения), пойдут дальше и попытаются воплотить в жизнь принципы не искусства, а порядка. Они знают, что фактам невозможно противостоять. Но ими можно манипулировать и в определённой степени управлять. Свою роль здесь играют страсть, страх, трусость и революция. Человеческая жизнь, конечно, более преходяща, чем поэма, но принцип порядка, найденного нового направления будет существовать до конца времён. В отличие от поэзии, он переводим на любой язык.
Нет необходимости защищать элемент творчества в человеческих поступках. Существуют моменты, подобные тем, в которых приходилось жить и мне, когда, не будь этого элемента, пришёл бы конец цивилизации и самой основе искусства и поэзии. Конечно же способный к творчеству политик, подобно художнику, не имеет перед собой никаких чётких правил, в соответствии с которыми он действует; теория и практика должны идти бок о бок, время от времени видоизменяя друг друга. И кроме того, как у политика, так и у художника, в действительности обладающего способностью к созиданию, будет свой собственный стиль. Творение каждого будет легко узнать и приписать автору, ведь оно станет результатом особого взгляда, особой силы, особой ловкости и особой техники.
Когда Сулла отправился на Восток, я был ещё слишком молод для того, чтобы прийти к подобным заключениям, но если бы это и было возможно и я решил бы поделиться ими с Цицеронами, то, вероятно, Квинт понял бы меня раньше, чем Марк. Мы же часто беседовали о литературе и о том, что собирался предпринять Цинна, размышляли над тем, где мог быть Марий и вернётся ли он когда-нибудь. Никто из нас, кроме, пожалуй, Марка, не предполагал, что всё может остаться без изменений, но и никто из нас не мог представить, каким ужасным, жестоким и глубоким было уже начавшееся изменение.
Глава 6
ВОЗВРАЩЕНИЕ МАРИЯ
Наши обсуждения сложившейся политической ситуации в действительности не могли продолжаться очень долго. Как только Сулла покинул Италию, Цинна в открытую выдвинул предложения Сульпиция. На улицах тут же начались беспорядки. Однако необходимо заметить, что они мне мало чем запомнились и были менее удивительными, чем те стычки, которые предшествовали им, и менее ужасными, чем то кровопролитие, которое за ними последовало. Однако много крови было пролито, прежде чем консулу Октавию и его соратникам, составляющим большинство сената, удалось выпроводить Цинну и его союзников по партии из Рима.
Однако Цинна обратил это явное поражение в свою пользу. Он всё ещё сохранял престиж консула и в отличие от другого консула, оставшегося в Риме, вполне мог рассчитывать на поддержку италиков, права которых он всегда отстаивал. Таким образом, его шансы на создание армии были куда больше, чем шансы его врагов, оставшихся в Риме, а как недавно продемонстрировал Сулла, в конечном счёте именно физическая сила определяла, какая из двух партий получит власть. Поэтому Цинна начал собирать армию. В этом неоценимую помощь ему оказал человек, который, без сомнения, являлся величайшим военным гением из когда-либо живших на земле. Это был Квинт Серторий. В то время я знал о нём лишь то, что он был уважаемым и талантливым легионером, служившим под командой Мария. На войне он потерял один глаз, и даже Марий, который редко когда воздавал должное другим, говорил о нём с уважением и даже с восхищением. Позже я внимательно изучил все этапы его карьеры и надеюсь, что в результате мне удалось многое узнать о нём. Он был самым умным командиром своего времени и единственным, кроме меня, кто сочетал в себе высочайшие военные и политические способности. Он, так же как Марий, не щадил себя и был очень выносливым, но, кроме того, обладал изысканными манерами, отличался высочайшим благородством, был знатоком человеческой натуры и обладал весьма обширными интересами. Необычная стремительность его действий и способность извлекать пользу из любого материала, несомненно, являются теми качествами, благодаря которым его имя навсегда сохранится в военной истории. Но сила и непредсказуемость его воображения не позволяют судить о Сертории обычными категориями. Моим большим упущением является то, что я никогда не был близко знаком с ним, потому что, как мне кажется, только я и он понимали суть истории нашего времени.
Итак, в основном благодаря силе и энергии Сертория в распоряжении Цинны в скором времени оказалась достаточно большая армия. Тем временем в Риме консул Октавий делал очень мало или почти ничего для того, чтобы противостоять этой силе. Несмотря на то что он всегда призывал неотступно следовать конституции, Октавий добился того, что сенат принял абсолютно неконституционный декрет, лишающий Цинну его звания консула и объявляющий его общественным врагом. Затем, даже не проведя формальной процедуры выборов, он назначил консервативного сенатора по имени Мерула на место Цинны. Мерула занимал довольно значительный пост, он был жрецом Юпитера. Я даже не мог предположить, что ещё до конца года сам займу место Мерулы и стану жрецом. Однако я знал достаточно для того, чтобы понимать: подобная должность являлась для консула самой неподходящей во времена гражданской войны, потому что среди всех суеверий и табу, окружавших фламенов, есть два, которые заставляют человека, занимающего эту должность, бездействовать в такие периоды. Первое, он не имеет права смотреть на трупы, а второе — это то, что он не может и близко подойти к армии.
Однако наши шутки по поводу Мерулы и наши смешанные чувства радости и страха, когда мы говорили о приближающемся наступлении Цинны и Сертория, вскоре уступили место более личным эмоциям. Если я не ошибаюсь, то незадолго до дня моего пятнадцатилетия мы получили известия о том, что Марий был не только в безопасности, но уже высадился в Италии. С этого самого момента и до тех пор, пока мне удалось лично увидеть Мария, я стал постоянно навещать тётушку Юлию, и она часто позволяла мне слушать посланцев, которые приходили к ней и сообщали новости о её муже. Всю историю его изгнания мы услышали гораздо позже, но именно тогда узнали достаточно, чтобы забеспокоиться, удалось ли ему после перенесённых испытаний сохранить трезвость ума. В Италии его преследовали всюду как сбежавшего раба, ему приходилось совершать длинные переходы без еды и питья, однако он продолжал бороться за жизнь, несмотря на то, что все его товарищи давно потеряли надежду; его раздетого вытащили из бассейна, наполненного грязной водой, где он пытался спрятаться, и в соответствии с приказом Суллы суд ближайшего города приговорил его к смерти. Однако его величие сохранило ему жизнь. Наёмник-кимвр, служивший палачом, который вызвался убить его, не смог вынести вида сверкающих глаз старика, лежащего на полу тёмной комнаты. Он уронил свой меч и выбежал на улицу, крича: «Я не осмеливаюсь, я не осмеливаюсь убить Гая Мария!» И, услышав это, горожане устыдились принятого ими решения, предоставили Марию корабль и сделали всё от них зависящее для того, чтобы облегчить его путь. Множество злоключений ему пришлось перенести по дороге в Африку, где наконец удалось встретиться с сыном, младшим Марием, и друзьями, которые покинули Рим вместе с ним. Однако Марий оставался твёрд в своём убеждении, что ещё раз в своей жизни он станет консулом, и позже он рассказывал нам, что научился унимать боль и побеждать усталость, концентрируя своё внимание на именах и лицах своих врагов, которым он намеревался отомстить.
