Кэтлин Гир - Предательство. Утраченная история жизни Иисуса Христа
— Двое идут, хозяин, — шепчет Тит, вставая.
Я разворачиваюсь к сидящим в доме.
— Они идут, — тихо говорю я.
Слышится шуршание одежды и шлепанье сандалий по каменному полу.
Выпрямившись, я расправляю складки своего желтого гиматия. Под ним на мне простая синяя полотняная туника и сандалии.
Тит вежливо опускает голову, здороваясь с Иешу и Марьям. На них надеты белые туники, завязанные на левом плече, правое плечо обнажено. На головах у них белые гиматии, плотно замотанные так, чтобы скрывать лица, иначе за ними будут ходить толпы людей. Марьям завязала свои роскошные черные волосы в пучок кожаным шнурком. Прическа подчеркивает идеальные черты ее лица, на котором застыло выражение тревоги. Она постоянно опасливо поглядывает на Иешу, хотя тот, похоже, не замечает этого. Он смотрит лишь на меня. Обычный худощавый мужчина среднего роста,[32] но его взгляд завоевывает сердца и души всех людей — и мужчин, и женщин. В нем такое спокойствие, такая извечная глубина, что мне хочется смотреть в эти глаза всегда.
— Добро пожаловать, равви. Заходи быстрее в дом, — говорю я, сделав шаг ему навстречу.
Проходя мимо, Марьям слегка касается моего плеча.
Иешу задерживается, глядя на меня. Его длинные кудрявые черные волосы и борода развеваются на ветру, обдувающем утес.
— Спасибо, Йосеф. За все. Я знаю, что мы подвергаем тебя большой опасности. Ты настоящий друг.
— Да, но это не поможет, если нас обнаружат. Пожалуйста, не раскрывай лицо.
Иешу кивает.
Когда он проходит мимо меня, мой взгляд невольно приковывают странные татуировки, покрывающие его предплечья. В его плоть впечатаны мощнейшие магические заклинания. Есть уже много людей, заявляющих, что они исцелились, просто прикоснувшись к этим отметинам.[33]
Я еще раз оглядываюсь. Тит качает головой, давая знак, что нет очевидных признаков слежки. Я поспешно вхожу в дом.
После яркого заката мои глаза очень долго не могут приспособиться к полумраку внутри.
Пятеро людей обмениваются приветственными поцелуями, затем Иешу показывает на лежащие на полу коврики.
— Пожалуйста, садитесь. У нас мало времени.
Марьям садится, подогнув ноги, между Иаковом и Йохананом. Кифа остается стоять, лицом к Иешу. Рослый, с волосами соломенного цвета и густой бородой, он всегда выглядит разгневанным. Впрочем, его горячий нрав всем хорошо известен.[34]
— Брат, садись, пожалуйста, — говорит Иешу, глядя на Кифу и улыбаясь. — Нам надо многое обсудить.
Кифа, прищурившись, смотрит на Марьям. Вражда между ними, начавшаяся некоторое время назад, становится все сильнее. Они открыто выражают свою неприязнь друг к другу. Кифа машет рукой в ее сторону.
— Учитель, пожалуйста, позволь Марьям покинуть нас, ибо женщины недостойны жизни.[35]
В иудейской традиции женщинам не позволялось становиться ученицами знаменитых вероучителей, тем более входить в состав странствующего духовенства. Такое поведение было возмутительным. Кифа просто высказывает то, во что верит большинство мужчин иудейской веры, но не то, что принято среди последователей Иешу. Иешу всегда принимает людей учениками и спутниками в странствиях независимо от того, мужчины они или женщины. Именно такие радикальные идеи и стали причиной происходивших с ним неприятностей. Храмовые власти считают его учение угрозой основам общественной жизни иудеев.
Марьям встает, стиснув зубы.
— Нет, Марьям, останься, — тихо говорит Иешу. — Брат, небеса и земля будут распростерты перед вами,[36] отчего же ты беспокоишься о Марьям? — мягко говорит он Кифе.
— Потому что она всегда первая в беседе, — отвечает Кифа, раздраженно взмахнув рукой в ее сторону. — Мешает в кучу слова твоих истинных апостолов.[37]
— Учитель, — говорит Марьям, снова поднимаясь, — я уйду, чтобы голос мой не раздражал Кифу.
Иешу поднимает руку, останавливая ее.
— Истинно говорю тебе, что до конца времен тебя будут знать как самого любимого моего апостола и восхвалять как женщину, познавшую все.[38] Пожалуйста, сядь, — с нежностью в голосе говорит он Марьям.
Он целует ее в уста, и она снова садится на коврик.
Кифа сжимает кулаки.
— Господи, почему ты любишь ее больше, чем нас?[39] Ты так часто целуешь ее.
Иешу вздохнул.
— Я равно люблю всех, кто идет с верой по жизни. А теперь, Кифа, садись рядом со мной, и давайте поговорим о более важных делах.
Кифа, ворча, садится на коврик напротив Марьям, стараясь оказаться как можно дальше от нее.
— Теперь давайте поговорим о делах насущных, — предлагает Иешу. — Йосеф? Ведь Синедрион только что собирался?
— Да, — отвечаю я, выходя вперед. — Ты их очень беспокоишь. Твои последователи множатся и множатся, и Синедрион опасается, что в канун Песаха это может обернуться бунтом. Многие необразованные люди уже кричат на каждом углу, что ты — мессия, «царь предреченный», который сбросит иго римлян и восстановит царство Израиля.
— Я такого никогда не говорил, Йосеф.
— Знаю, но очень сложно обуздать подобные настроения. Люди ищут спасителя, их ненависть к Риму, словно просмоленный факел, готова вспыхнуть в любое мгновение. Синедрион опасается, что в эти святые дни люди объединятся вокруг тебя.
— Весь Синедрион или отдельные его члены?
Я пожимаю плечами.
— Не все, но самые влиятельные. Первосвященник Каиафа сказал, что если мы позволим тебе и дальше вести себя так же, то люди восстанут, а римляне пришлют войска и уничтожат и Храм, и весь наш народ.[40]
— А член Синедриона Анна? Что он говорит?
Анна, бывший первосвященник и богатый делец, занимался тем, что продавал ягнят и голубей, необходимых для совершения жертвоприношения. Я не знаю всех подробностей, но слышал, что между семьями Анны и Иешу уже в течение нескольких поколений существует кровная вражда.
— Анна утверждает, что ты зелот, возможно, даже один из тайных вождей этого движения. Сказал, что ты называешь себя Сыном Человеческим, подобно тому, как другой тайный вождь зелотов именует себя Сыном Отца. Что зелоты, пытаются воплотить пророчества ессеев о пришествии двух мессий[41] — машиаха Израиля и машиаха Аарона.
Иешу склоняет голову и некоторое время просто смотрит в пол.
Йоханан оглядывается.
— Учитель, — говорит он. — Но ведь все это преходяще. О чем же они беспокоятся? Они должны забыть о политике и устремиться к грядущему Царству Божиему.
У Йоханана блестящие карие глаза и роскошные кудрявые волосы каштанового цвета.
— Царство Божие распространяется по всей земле, но люди не видят его, не понимают его,[42] — отвечает Иешу, не поднимая взгляда.
Его слова словно вонзаются мне в сердце. Я не избранный, не апостол, просто полезный человек, оказавшийся поблизости, но я благодарен судьбе за возможность находиться в присутствии этого человека. Так часто слова его открывали мне глаза, позволяя узреть рай, в который я не имел сил верить.
— Что еще, Йосеф? — спрашивает Иешу, посмотрев на меня. — Что-нибудь еще они говорили?
— Не слишком много. Во время праздника Синедрион отвечает за мир между евреями и римлянами. Боюсь, они сделают все необходимое, чтобы достичь своей цели.
— Включая арест Иешу? — спрашивает Марьям.
— Боюсь, они могут пойти и на это, хотя пока никто такого не предлагал. Члены Совета семидесяти одного больше опасаются, что его арестуют римляне и им придется его защищать. Люди так любят его, что будут ждать от Совета хоть каких-то действий по его спасению.
Марьям протягивает руку и касается края гиматия Иешу.
— Пожалуйста, не делай этого. Слишком опасно.
— Не слушай Марьям, — вступает в разговор Кифа. — Она труслива, подобно всем женщинам. Мы должны войти в город, как и собирались. В этом весь смысл!
— На каком основании Синедрион может арестовать меня? — спрашивает Иешу, не сводя с меня взгляда.
