Юрий Трусов - Каменное море
Тот лишь успел отскочить в сторону, как всадник сбил саблей рогатку и пролетел мимо в открытую тьму.
Кондрат плотно прижался грудью к гриве коня, зная, что сейчас прозвучит выстрел. Это мгновение растянулось в долгое мучительное ожидание, прежде чем пули пропели над головой
– Эх, дьяволы, неужто от пули ридной сгину! – в сердцах произнес он.
А саврасый, как прежде, легко уносил в ночную степь. Кондрат вложил саблю в ножны, оглянулся на окруженный огнями костров город и неожиданно, словно ребенок, рассмеялся.
XXIIX. Статуя «Ночь»
Скванчи со своим воспитанником Николи поселился в двухэтажном домике на одной из окраинных улиц Флоренции, вымощенной крупными неправильной формы плитами из белого камня. Хозяева – пожилые итальянцы и их престарелые слуги старались сделать все, чтобы мальчик из далекой России мог без помехи заняться своим образованием. Когда к Николи приходили учителя, дом погружался в благоговейную тишину.
– Синьор, меня трогает до слез это внимание, – говорил Николи своему наставнику синьору Скванчи, добродушному веселому тосканцу,[14] любителю красивых женщин и живописи.
Белокурый, уже начавший лысеть, синьор Скванчи, с кротким выражением красивого лица порой казался Николи очень похожим на одного из ангелов, которых он видел однажды на картине Вероккьо «Крещение Христа» в знаменитой флорентийской сокровищнице живописи – Уффици.
Старый холостяк, пользовавшийся большим успехом у женщин, Скванчи, однако, находил время для воспитанника. Он обладал достаточной ловкостью и тактом, чтобы не посвящать Николи в свои интимные дела. Скванчи подобрал хороших, знающих учителей, а сам руководил философским и эстетическим воспитанием мальчика, помогая ему стать высокообразованным человеком, смелым, физически закаленным. Он обучил его умению обращаться с оружием, стрелять из пистолета, владеть саблей и шпагой, скакать на лошади, плавать. Будучи поклонником энциклопедистов и тех, кто воплотил их смелые идеи в дела, – руководителей французской революции, Скванчи решил ознакомить Николи с их взглядами.
– Я сам, – говорил он воспитаннику, – в юности примыкал к патриотам, которые до появления в Италии французских революционных войск боролись с поработителями своей родины – австрийцами. Французскую революцию мы приняли восторженно. В звуках Марсельезы нам слышалась весть о скором освобождении раздробленной на мелкие государства Италии от наших тиранов и австрийского ненавистного господства…
Хотя синьору Скванчи жилось с воспитанником более чем скромно, потому что из ренты, присылаемой из России, – отец выплачивал всего лишь 12000 рублей в год, – ему едва хватало, чтобы сводить концы с концами. Николи не угнетала ни скудность стола, ни строгая экономия, ни другие денежные ограничения. Он всей своей юной душой привязался к Скванчи, который по-отцовски относился к своему воспитаннику.
Жизнь философа из Тосканы с появлением Николи наполнилась заботами о воспитании – сначала тягостными, а затем счастливыми, потому что в синьоре Скванчи проявился настоящий талант, о котором он даже и сам не подозревал, – талант замечательного воспитателя-педагога.
Синьор Скванчи, пользуясь своими обширными знакомствами среди самых влиятельных лиц, имел бесплатный доступ во все театры города. Он часто по вечерам водил Николи в театр оперы – хохомеро или кокомеро, как произносили это слово местные жители. В этом театре было беднее, чем в одесском. И костюмы актеров, и декорации. Но для мальчика, который впервые в жизни посетил театр, все здесь казалось волшебным, прекрасным, неповторимым. Неповторимыми были и каждодневные прогулки по улицам самого чистого и необыкновенного города мира. Скванчи, великолепно знавший его историю и греко-готическую архитектуру, оказался вдохновенным проводником. Влюбленный во Флоренцию, гордый тем. что он родился в столице прекрасной Тосканы, Скванчи старался привить Николи любовь к своей родной стране.
– Смотри, – восторженно говорил он, когда они однажды в дорожном экипаже спускались с Апеннинских гор на равнину и перед их взором открылась неясная темная громада собора. – Смотри, наконец-то ты видишь, мой мальчик, Санта-Марию-дель Фьоре с ее знаменитыми куполами – шедевром Брунеллески.[15] Вот перед тобой город Флоренция, давший миру Данте, Микельанджело, Леонардо да Винчи! В этих стенах возродилась цивилизация. Здесь впервые после древних римлян, через две тысячи лет, предпочтение стало даваться не военным заслугам!
Они побывали не только в легендарной Уфиции. Не только в церкви Санта-Мария-дель Кармине, где находятся фрески Мазаччо, в которых художник в евангельских сценах сумел создать типы людей, полных мужественной силы и красоты. Вскоре Скванчи решил показать мальчику и творения живописи, собранные во дворце Питти. Николи, широко раскрыв синие мальчишеские глаза, словно онемев, разглядывал гробницу Джулиано Медичи в церкви Сан-Лоренцо, украшенную статуями Микельанджело. Мальчик долго не мог оторваться от одной из мраморных фигур – спящей женщины.
– Вглядись, это аллегорическое изображение ночи. Обрати только внимание, с какой пластической жизненностью показана каждая линия впавшей в сон женщины, в то же время готовой в любой миг его стряхнуть… Эта статуя как бы воплощает то тягостное забытье, в котором сейчас находится мое отечество, моя несчастная Италия, придавленная сапогом иноземцев-завоевателей. Впрочем, о своем творении хорошо сказал сам его создатель – Микельанджело Буонаротти, который был не только гениальным живописцем и скульптором, но и одаренным поэтом:
Молчи прошу, не смей меня будить.
О, в этот век преступный и постыдный
Не жить, не чувствовать – удел завидный.
Отрадно спать, отрадней камнем быть.[16]
С тех пор, когда написаны эти строки, прошло более трех веков. А над моей родиной все та же ночь по милости иноземцев. Будь прокляты они! Будь проклят их цезарь-узурпатор! – Кроткое ангельское лицо Скванчи вдруг стало неузнаваемым
– Кто же они, синьор? – спросил удивленно Николи.
Он даже и не подозревал, что всегда невозмутимо добродушный попечитель может так волноваться. Но Скванчи уже овладел собой. Его лицо снова стало кротким и благодушным.
– Тише, мой мальчик, – сказал он, оглядываясь вокруг, словно опасаясь, не слышал ли кто его слов. – Тише! Тебе рано знать об этом. Извини меня за мой порыв и забудь про это…
XXX. Орлиные когти
Видимо, некоторые события и слова, хотя в них нет как будто бы ничего особенно яркого и примечательного, почему-то навсегда остаются в памяти человека и он зачастую помнит их всю жизнь. И хоть прошло пять лет, как Николи из синеглазого хрупкого мальчика успел превратиться в высокого широкоплечего юношу, который даже казался старше своего возраста, но слова попечителя не изгладились из его памяти и постоянно тревожили его мысли. По временам Николи казалось, что его попечителя обуревают какие-то волнения. И что всегда добродушный и веселый, спокойный синьор Скванчи тщательно скрывает за своей кроткой ангельской внешностью ему одному ведомые таинственные тревоги и страсти. Впрочем, Николи – человек от природы чуткий и наблюдательный, все это ощущал инстинктивно, как это бывает, когда замечаешь, что творится в душе близкого тебе человека. А Скванчи стал самым близким человеком на свете. От него у Николи не было никаких тайн. Правда, воспитатель хранил лишь одну тайну, которая порой очень тяготила его самого. Лишь он один знал, что отец Николи – Раенко, с которым ему привелось служить во время своего пребывания в России, – совсем не отец мальчика. Настоящий отец Николи – богатый влиятельный сановник – никогда даже не видел своего сына. Он выписал ему жизненную ренту и хорошо заплатил тому, кто прикрыл его «грех» и дал фамилию его отпрыску – Раенко. Тот весьма холодно относился к усыновленному, даже ревновал мать к ребенку, запрещая ей проявлять какую бы то ни было нежность к «плоду греха». Как только мальчику исполнилось десять лет, его отправили учиться за границу «подальше, с глаз долой». И все заботы о воспитании ребенка взял на себя Скванчи, искренне полюбивший одаренного любознательного Николи.
Совершая частые поездки в различные итальянские города, с жителями которых, своими единомышленниками, он вел тайную переписку, Скванчи всегда брал с собой воспитанника.
Во время одной из таких поездок в Рим Николи познакомился с дочерью русского дипломата Натали. Их знакомство вскоре прервалось потому, что после неожиданной смерти родителей Натали уехала на родину, в имение своей тетки – Трикратное. Их юношеская дружба поддерживалась многолетней перепиской. С каждым годом все сильнее и сильнее росла у Николи тоска по родине. Каждое русское слово, каждая весточка из далекой отчизны заставляли учащенно биться его сердце…
