Александр Дюма - Кровопролития на Юге
Первым препятствием на пути добрых намерений барона было то, что ему прежде всего требовался паспорт, чтобы попасть в Париж, а он был убежден, что, видя в нем прежде всего протестанта, ни г-н де Бавиль, ни г-н де Монревель не дадут ему такого паспорта; затруднения разрешило одно неожиданное обстоятельство, которое укрепило барона в его намерениях, потому что он увидел в нем перст Божий.
Однажды барон д'Эгалье гостил у общего друга одновременно с г-ном де Паратом, бригадиром королевских войск, а затем бригадным генералом, который в ту пору был комендантом в Юзесе: этот последний обладал столь пылким нравом и так радел о католической вере, так усердствовал на королевской службе, что, видя протестанта, не мог не обрушиться с осуждением на тех, кто обнажал оружие против своего государя, а также на тех, кто, не вступая в войну сам, в мыслях поощряет мятежников; г-н д'Эгалье понял, что намек метит в него, и решил воспользоваться этим. На другой день он явился к г-ну де Парату и вместо того, чтобы, как тот ожидал, потребовать от него извинений за неучтивости, что были сказаны накануне, сказал, что весьма признателен ему за его речи, которые, мол, настолько глубоко его затронули, что он решился доказать его величеству свое рвение и верность и хочет отправиться ко двору, дабы испросить себе службу. Де Парат в восторге от этих слов, бросился ему на шею; историй гласит, что он дал барону д'Эгалье свое благословение, напутствовал его, словно отец сына, а заодно с благословением выдал ему и паспорт; барону только того было и надо: обзаведясь желанным пропуском, он направился в Париж и никому, даже матери, баронессе д'Эгалье, не рассказал о своих замыслах.
В Париже д'Эгалье остановился у одного из друзей и там написал свой проект, весьма краткий и весьма ясный. Вот он:
«Нижеподписавшийся имеет честь смиреннейше представить на усмотрение Его Величества:
Что строгости и гонения, которые пустили в ход в деревнях многие священники, заставили многих сельских жителей взяться за оружие; подозрительность, обратившаяся против новообращенных, вынудила многих из них присоединиться к мятежникам; в сущности, они вынуждены пойти на эту крайность, чтобы избежать тюрьмы и пленения — средств, кои были употреблены, дабы призвать их к исполнению долга; итак, дабы одолеть зло средствами, противоположными тем, кои его породили и питают, нам представляется, что лучше всего было бы прекратить гонения, вернуть народу отнятое у него доверие и разрешить некоторому числу реформатов, какое будет сочтено достаточным, вооружиться, а затем известить мятежников, что протестанты, отнюдь не поощряя их, желают либо убедить их собственным примером, либо победить с оружием в руках, дабы с риском для жизни доказать королю и всей Франции, что не одобряют поведения своих единоверцев и что католические священники преувеличивают, утверждая в своих посланиях к королю, будто реформаты поощряют мятежников».
Д'Эгалье надеялся, что двор согласится с таким проектом, поскольку осуществление его могло привести к одному из двух результатов: либо рубашечники отвергнут сделанные им предложения и этим отказом восстановят против себя своих братьев по вере, причем д'Эгалье предполагал привлечь на свою сторону в этом деле исключительно протестантов, пользующихся всеобщим уважением, и если мятежники откажутся подчиниться, эти влиятельные протестанты неизбежно ополчатся на них; либо они сложат оружие, покорятся, и на Юге Франции воцарится мир, а люди получат свободу совести, увидят своих братьев, которые вернутся к ним из тюрем и с галер, и придут на помощь королю в войне против его объединившихся между собой врагов, предоставят в распоряжение его величества значительное войско, которое он в любой день сможет послать в бой: то будут, во-первых, войска, ныне борющиеся с рубашечниками, а во-вторых, сами рубашечники, над которыми нужно лишь поставить военачальников.
Проект был настолько прост и сулил такие выгоды, что, несмотря на существовавшее предубеждение против протестантов, барон д'Эгалье обрел понимание и поддержку у герцога де Шевреза и его сына герцога де Монфора: эти двое вельмож свели барона с Шамийаром, а тот представил его маршалу де Виллару, которому он вручил свой проект с просьбой передать его королю; но г-н де Виллар, зная упрямство Людовика XIV, который, по выражению барона де Пекена, смотрел в сторону реформатов не иначе как сквозь очки г-жи де Ментенон, предупредил д'Эгалье, чтобы тот поостерегся рассказывать о своих замыслах умиротворения, если не хочет, чтобы они провалились, а, напротив, уехал в Лион и дожидался там, покуда туда приедет г-н де Виллар по дороге в Лангедок, где он должен сменить г-на де Монревеля, которым король недоволен и которого вскорости собирается отозвать. Во время трех бесед с г-ном де Вилларом д'Эгалье убедился, что маршал способен его понять; он полностью положился на осведомленность этого вельможи, хорошо изучившего нрав короля, и, немедля покинув Париж, уехал в Лион, чтобы дожидаться там г-на де Виллара.
Смещение г-на де Монревеля объяснялось очередным подвигом Кавалье: приехав в Юзес, г-н де Монревель узнал, что молодой севеннский вождь со своим отрядом стоит близ Сент-Шатт; он немедля отрядил в погоню за ним г-на де Ла Жонкьера с шестью сотнями отборных моряков и несколькими ротами драгун из полка Сен-Сернена, но через полчаса он рассудил, что этих сил недостаточно, и приказал г-ну де Фуа, подполковнику фимарсонских драгун, присоединиться с сотней солдат своего полка к г-ну де Ла Жонкьеру и оставаться с ним, коль скоро в этом будет надобность, а в противном случае до ночи вернуться в Юзес.
Г-н де Фуа тут же приказал играть сигнал «седлай», выбрал сто человек храбрецов, во главе этого отряда догнал в Сент-Шатте г-на де Ла Жонкьера и доложил ему о полученном приказе; однако тот, веря в отвагу своих солдат и ни с кем не желая делиться лаврами, которые, как он полагал, были ему обеспечены, поблагодарил г-на де Фуа и уговорил его вернуться в Юзес, уверяя, что у него достаточно войск, чтобы сразиться с рубашечниками и победить их, где бы они ему ни попались; эта, дескать, сотня драгун, которую привел ему г-н де Фуа, совершенно не надобна, а в другом месте она, напротив, может оказаться необходимой; г-н де Фуа не счел возможным настаивать и воротился в Юзес, а г-н де Ла Жонкьер пошел дальше, рассчитывая стать на ночлег в Муссаке. Кавалье как раз выходил со своим отрядом из Муссака через одни ворота, когда г-н де Ла Жонкьер со своим вошел в другие. Мечты молодого командира католиков осуществились, и даже с лихвой: он и не надеялся настичь противника раньше следующего дня.
Поскольку селение большей частью состояло из новообращенных, солдатам пришлось посвятить ночь не столько отдыху, сколько грабежу.
На другой день католики вновь пустились в дорогу и сперва явились в Муссак, где обнаружили безлюдье и заброшенность; оттуда двинулись в Ласкур-де-Кравье, деревушку, примыкавшую к поместью барона де Букарена; г-н де Ла Жонкьер отдал ее на разграбление и велел расстрелять четырех протестантов — мужчину, женщину и двух девочек; затем он продолжил путь и, поскольку прошел дождь, вскоре заметил следы рубашечников; теперь он шел по пятам за ужасной дичью, на которую вел охоту. Преследование продолжалось около трех часов; он шагал во главе своих солдат, опасаясь, как бы кто-нибудь другой, менее усердный в охоте на рубашечников, не допустил оплошности, как вдруг, подняв глаза, увидел мятежников на небольшой возвышенности, называвшейся Девуа-де-Мартиньярг. Те спокойно поджидали их там, твердо решив принять бой.
Кавалье, видя приближающиеся королевские войска, приказал своим людям молиться, как у них принято, а когда с молитвой было покончено, отдал с обычным своим искусством распоряжения, каким образом расположиться на облюбованной им местности. Его замысел состоял в том, что сам он и большая часть отряда должны стать с другой стороны лощины, которая, подобно рву, отделяла его от королевских войск; далее, он послал три десятка всадников по дальней объездной дороге; они спрятались в двухстах шагах впереди него в небольшом леске по левую руку, и наконец, справа, на той же возвышенности, он спрятал шестьдесят отборных пеших стрелков, которым приказал открывать огонь не прежде, чем они увидят, что королевские войска уже ввязались в схватку.
Приблизившись на некоторое расстояние, г-н де Ла Жонкьер остановился и выслал вперед на разведку одного из лейтенантов по имени Сен-Шат; тот взял с собой двенадцать драгун и добрался вместе с ними до тех самых мест, где были устроены засады, но люди Кавалье не подали признаков жизни, не препятствуя офицеру осматривать местность; однако Сен-Шат был старый вояка, выслужившийся из простых солдат, и его не так легко было провести, а потому, вернувшись к г-ну де Ла Жонкьеру и описав ему план местности, избранной Кавалье и его отрядом для боя, он добавил, что будет весьма удивлен, если молодой вождь рубашечников не устроил какой-нибудь засады, воспользовавшись леском по левую руку и повышением почвы по правую; однако г-н де Ла Жонкьер отвечал, что главное — знать, где разместились главные силы противника, и ударить прямо по ним; Сен-Шат возразил, что главные силы перед ними, и в этом никаких сомнений быть не должно, тем более что в первом ряду можно видеть и самого Кавалье собственной персоной.