Бернард Корнуэлл - Рота Шарпа
Скорее всего, нет, хотя это и не важно: он не оставит ей ни шанса рассказать любую сказку на любом языке. Военная полиция вешает за изнасилования, так что девице придется умереть, как бы он ей ни понравился – чего он совершенно не исключал: была одна сучка на островах, слепая... но эта маленькая красотка пока не подавала виду, что ей нравятся ее действия.
Правда, она и не боялась, что несколько смущало. Он ожидал, что она будет вопить, как они все делают, но она спокойно смотрела на него, широко раскрыв огромные темные глаза с длинными ресницами. Может, вопить она будет позже, но он был к этому готов: он тогда схватит ее за горло и засунет байонет ей в рот, пропихнет глубже, пока она не начнет давиться, так что ей будут видны только семнадцать дюймов металла, торчащие у нее изо рта, а держать их будет его рука. В таком положении никто не кричит, никто даже не шелохнется, а по завершении дела ее можно убить одним резким ударом, тело запихнуть под солому – даже если найдут, на него никто не подумает. Он усмехнулся:
- Обадия Хэйксвилл, мисси, к твоим услугам.
Она внезапно и пронзительно улыбнулась ему:
- Оба-дые?
Он остановился, готовый сдвинуть байонет и переполняемый подозрениями, но кивнул:
- Сержант Обадия Хэйксвилл, мисси, и побыстрее, если не возражаешь.
Ее глаза, и без того огромные, раскрылись еще шире:
- Сеж-ант? Si? – она снова улыбнулась. - Сеж-ант Оба-дые Хэг-свил? Si? – она как будто катала слова на языке.
Хэйксвилл растерялся. В конюшне, конечно, было темно, но не настолько, чтобы она не видела его лица. Похоже, он ей понравился! Ничего невероятного, подумал он, но даже если он ей нравится, причин тянуть нет – напротив, надо бы побыстрее:
- Точно, дорогуша, сержант. Mucha Importante, - ему не хватало места, чертова лошадь переступала копытами слишком близко, но девчонка опять улыбнулась и похлопала по соломе по другую сторону от себя:
- Importante?
Он улыбнулся ей, радуясь, что произвел впечатление, и слегка отвел байонет:
- Тогда двигайся.
Она кивнула, снова улыбнулась, закинула руки за голову и облизнула губы. Хэйксвилл во все глаза смотрел, как она задирает длинные стройные ноги в обтягивающих брюках – поэтому он не видел маленького кинжала, который она выхватила из ножен, висевших у нее на спине. Он завозился с пуговицами, и тут нож до крови оцарапал ему лицо, потом настала очередь колена, оттолкнувшего его к крупу лошади. Он заревел, взмахнул байонетом, но нож был быстрее, порезав ему запястье. Он заорал, уронив байонет, а она отбросила его ногой и быстрее зайца проскочила под брюхом лошади.
- Шлюха! – он попытался дотянуться до нее, но сучка ударила его его же байонетом. Он отшатнулся и вздрогнул под градом чистейшей английской ругани, потом вытер кровь с лица и плюнул в нее.
Она засмеялась в ответ, согнувшись под прикрытием лошади, и наставила на него байонет:
- Давай, Обадия, приди и возьми.
Он вскочил и бросился к проходу между стойлами. Есть больше одного способа ободрать кошку, особенно будучи между ней и дверью. Он потрогал лицо: царапина оказалась небольшой, и запястье, вроде бы, служило исправно. Он усмехнулся, чувствуя, как дернулась голова: «Я возьму тебя, мисси, а потом порежу на мелкие кусочки, чертова португальская шлюха!» Она все еще пряталась между лошадью и деревянной перегородкой, он подался вперед, она встала навстречу ему с его байонетом в руке – и она улыбалась.
Он дернулся было за байонетом, но она готова была ударить им снизу, а руки ее ни капельки не дрожали, и выглядела эта сучка по-настоящему опасной, так что пришлось отступить. Стараясь держаться между ней и дверью, он поискал взглядом вилы: это же конюшня, в конце концов! Он хотел эту женщину. Она была прекрасна, и он хотел ее – и он ее получит. Лицо его дернулось, когда слова проникли в разгоряченный мозг: он поимеет ее, поимеет ее, поимеет ее – и тут он увидел вилы, дернулся туда, повернулся, схватил их обеими руками.
Девчонка почти настигла его. Она была крута, по крайней мере, для португальской шлюхи, и ему пришлось пригнуться, чтобы не быть насаженным на байонет. Черт! Она проскочила мимо в сторону двери, но, не открыв ее, развернулась и начала дразнить его, произнеся что-то на испанском, языке с большим числом ругательств, и рассмеявшись собственным словам.
Хэйксвилл решил, что это, все же, португальский, язык, который он знал так же плохо, как испанский, но в одном он был уверен: комплиментов ждать не приходилось. Выставив вилы, он двинулся к ней. Парировать его атаку она, конечно, не смогла бы, и он улыбнулся:
- Облегчи свою участь, мисси, брось иголку. Давай, брось!
Терезе хотелось убить его самой, не дожидаясь Шарпа, и она переключилась на английский, чтобы вызвать более яростный, бездумный натиск. Она тщательно продумала фразу, убедилась, что та улеглась у нее в голове и выкрикнула сквозь смех:
- Твоя мать была вонючей барсучихой, которую продали жабе!
Ярость взорвалась, как пороховая бочка, и Хэйксвилл взревел:
- Мамочка!
Он ринулся на Терезу, размахивая вилами, а она выставила вперед байонет и насадила бы его на огромную стальную иглу с уверенностью епископа, увидавшего смертный грех, если бы дверь конюшни не отворилась. Дерево приняло удар вил, сержант-урод потерял равновесие и рухнул на пол, а байонет пронзил воздух.
В падении Хэйксвилл вывернулся и был на мгновение ослеплен солнцем, хлынувшим через открытую дверь, затем его накрыла гигантская тень. В бок ему ударил башмак, такого удара он никогда раньше не чувствовал: его подбросило в воздух, перевернуло – но рука его нащупала вилы, и он зарычал на противника. Чертов ирландский сержант! Поднявшись, он бросился на ирландца, но Харпер просто перехватил вилы за два зуба и дернул их в сторону и вверх. Хэйксвилл потянул было на себя, он старался изо всех сил, но Харпер был тверже скалы, и вилы больше не двигались, только зубья вдруг приобрели гибкость ивовых веток и свились в клубок.
- Какого черта! Что здесь происходит? – в дверях, распахнув их, возник Шарп.
Тереза улыбнулась ему поверх байонета:
- Сержант Обадия хотел меня поиметь, а потом порезать на мелкие кусочки.
Харпер выдернул вилы их рук Хэйксвилла и швырнул их на землю:
- Разрешите обвинить в убийстве, сэр?
- Отказано. Лучше закрой дверь, - и Шарп двинулся вперед.
Хэйксвилл смотрел, как Харпер вставляет колышек в проушины замка. Так это чертова сучка Шарпа? Похоже на то: она улыбается ему, касается его руки – и Хэйксвилл осознал, что надо было проткнуть шлюхе горло, пока был такой шанс. Боже, но как же она красива! Желание снова захлестнуло его: он поимеет ее, Бог свидетель, он ее поимеет! Потом взгляд его упал на лицо Шарпа, перекошенное яростью, и Хэйксвилл опустил руки. Значит, сейчас его будут бить? Его уже избивали раньше – но избиение означало, что обвинений в изнасиловании не будет, да и, в любом случае, она была бы единственным свидетелем, к тому же, оставшимся в целости и сохранности. Лицо его бешено дергалось, он не мог с этим ничего поделать. Вдруг он вспомнил, как девчонка злила его, вызывая яростный натиск, и решил применить ту же тактику на беснующемся Шарпе:
- Шлюхи только для офицеров, да, капитан? Я могу заплатить за ее услуги.
Харпер зарычал, Тереза двинулась вперед, но Шарп опередил обоих. Глядя только на Хэйксвилла, он сделал к нему два огромных шага и, казалось, не слышал, что сказал сержант. Кашлянув, он вдруг произнес:
- Сержант Хэйксвилл! Ты и я, хоть и не по моей вине, попали в одну роту. Ты понял? – Хэйксвилл кивнул: так значит, этот мелкий выскочка решил поиграть в офицера! Шарп спокойно продолжил: - У нас в роте три правила, сержант, слышишь?
- Да, сэр! – но Хэйксвилл думал только об этой сучке: он поимеет ее, когда придет время.
- И правила эти такие, сержант, - Шарп говорил с легкой укоризной, как капитан унтер-офицеру, хотя и не знал, капитан ли он еще. – Во-первых, ты сражаешься, чтобы победить. Я знаю, что ты можешь, сержант, я тебя видел в деле.
- Да, сэр! – выкрикнул в ответ Хэйксвилл.
- Второе: никто не напивается без моего разрешения. Понял? - Шарп подумал, что его разрешение через пару часов будет не ценнее стреляной пули, а тогда пусть Раймер заботится о лейтенанте Прайсе.
- Дасэр!
- Хорошо. И третье, сержант, - Шарп был теперь всего в двух шагах от Хэйксвилла, не обращая внимания на приглушенные проклятия Терезы. – Третье, сержант: красть не разрешается, кроме как у врага – и только если голодаешь. Понял?
- Сэр! – в душе Хэйксвилл умирал от смеха. Шарп стал мягким, как чертово масло!
- Я рад, что ты понял, сержант. Смирно!
Хэйксвилл весь обратился во внимание – а Шарп изо всех сил пнул его между ног. Хэйксвилл согнулся, а правая рука офицера ударила ему в лицо, чуть высоковато, но с достаточной силой, чтобы отбросить назад.
