Александр Сегень - Державный
Проснувшись, он обнаружил, что Бернара ещё нет, а Андре до сих пор спит. Помолясь, Фома отправился пожелать доброго утра епископу Ионе и маленьким князьям. Постучавшись и войдя в дверь их светлицы, он увидел спящего под дверью Драницу, переступил через него и весело спросил у стоящего у окошка Иванушки:
— Како ночь почивали, свете Иоанне Васильевичу?
— Хорошо, — с безразличием ответил княжич.
— Грустят, — сказал Геннадий, который был уже тут как тут, рядом с Иванушкой. Из спальни доносились бормотанья — там Иона молился с Юрою.
— Не слыхать ли, приехали батюшка с матушкой? — спросил Иванушка. — Где они?
— А вот мы сейчас у Шемякина угодника спросим, — сказал Драница, и, оглянувшись, все увидели входящего дьяка Фёдора. — Говори, дьяк, приехал велик князь Василь Василия с великой княгиней Марьей Ярославной?
— Великий князь Дмитрий Юрьевич всем желает доброго утра и зовёт в палату к завтраку, — не слыша слов Драницы, отвечал дьяк.
— Знать не знаем такого великого князя, — сказал Иван Ощера.
— Зато он всех вас знает и велел принести для сыновей своего братовчаты подарочки, — не поддавался на вражеские подначки Дубенский. — А ну-ка!
Вошедший слуга внёс приношения. Юра, услышав про подарки, выбежал из спальни. Следом за ним появился, приглаживая серебро бороды, Иона, в простом сером подряснике. Получив от слуги позолоченную дудочку, Юра тотчас же принялся в неё дудеть. Иванушка как стоял у окна, так и ни с места.
— А что же князь Иоанн Васильевич? — удивился дьяк. — Не хочет подарка? А каков подарочек-то для молодого молодца!
— Мне Шемякиных подарочков не нужно, — буркнул Иванушка. — Я не за подарочками приехал, а с родителями соединиться.
— О-го-го! — ещё больше удивился дьяк, не ожидавший, видимо, услышать такие взрослые ответы от шестилетнего мальчика.
А Иванушка между тем, продолжая смотреть в окно, вдруг от всей души выпалил:
— Вот ты-ы-ы-ы!!!
— Чего там? — спросил Русалка.
— Гляньте-ка, гляньте, какая гырчея невиданная! — восхищался Иванушка. — Да скорей же! У-у-уххх!!!
Иона, Фома, Геннадий, Ощера, Русалка, Драница, Юра и дьяк Дубенский — все прильнули к окнам светлицы, выглядывая наружу. Там в окружении нарядных бояр расхаживал высокий нестарый князь с густой светлой бородою, важный. При нём разгуливала огромная чёрная собака, в которой Фома без труда тотчас же узнал вчерашнего чёрта, испугавшего Бернара. От неприятнейшего воспоминания мурашки побежали у него по спине.
— А, гырчея-то, — заулыбался дьяк Фёдор. — Это всем гырчеям гырчея! Ефиоп.
— Истинно ефиоп, — присвистнул Русалка. — Ефиоп при ефиопе.
Дьяк и на сей раз не обратил внимания на колкость.
— Вот, Иванушка, — сказал Иона, — тот князь, при коем сия гырчеяка, и есть захватчик твоих родителей, вор престола, Дмитрий Юрьевич.
— Шемяка? — выпучил глазки Иванушка.
— Он самый, — подтвердил Русалка.
— Не вор, а законный восстановитель древлего престолонаследия, — вежливо поправил дьяк.
— Значит, по-вашему, когда князь Дмитрий Донской ввёл наследование от отца к сыну, он беззаконие совершил, так? — спросил Ощера.
— Об этом моего рассуждения нет, — мягко сказал Дубенский.
— Ишь ты, красуется! — фыркнул, глядя на Шемяку, Юшка Драница.
— И почто ему сдалась такая севляга? — удивился Иона. — Это же не пёс, а чистый бес, прости Господи!
— Преданный пёс, — улыбнулся дьяк. — И его вся округа боится. Вчера ночью сбежал, насилу поймали. Возле кружала волочайку какую-то в лоскуты изорвал. Пьяную. Ой, смех! Эй, Иван Василия, подарочек-то посмотрите хоть, — ткнул он легонько княжича стволиком небольшого игрушечного самопала. Иванушка посмотрел и — дрогнул, а стоявший рядом монах Фома при виде этого с сожалением и сочувствием улыбнулся — эх, детская душа, детская душа! Мягковата!
— А чем стреляет? — спросил Иванушка, беря из рук дьяка игрушку.
— Хошь горохом, хошь зерном, хошь мелким камушком, — обрадовался дьяк. — Там внутри жильца есть, вот тут натягиваешь било, в дульце заряжаешь горошину, и — стреляй.
Иванушка тяжело вздохнул. Фома, единственный, кто оценил эту сцену, поскольку все остальные были заняты рассматриванием Ефиопа, вновь улыбнулся, понимая, с каким трудом княжич принимает подарок, какие противоборства в нём схлестнулись, и как ни противился он Шемякину дару, а соблазн оказался сильнее.
Через час все сидели в самой большой дворцовой палате за столами, накрытыми всякими яствами. Во главе основного стола усадили епископа Иону, по обе стороны от него — княжичей. Дальше по левую руку сидели главный советник Шемяки боярин князь Никита Константинович, двое его братьев, Михаил Сабуров, дьяк Фёдор Дубенский, прочие приверженцы Дмитрия Юрьевича. По правую уселись Ошера, Драница, Русалка, иные воины, приехавшие из Мурома. Геннадий и Фома с юным Андре де Бове посажены были за последний стол. Бернар так до сих пор и не соизволил объявиться. Где его неладные носят?
Но Бернар-то — пёс с ним, а вот почему нет Шемяки? До сих пор с Ефиопом прогуливается?
Вот Никита Константинович поднял чашу, вот стал говорить приветствие Ионе и княжичам…
— Стой-постой! — прервал его речь епископ. — Погоди, Никита! А где же хозяин пира? Где князь Дмитрий? Я чего-то не пойму.
— Прости, батюшко, — замялся князь боярин, — но тут сейчас, как бы сказать… я за него. У великого князя Дмитрия Юрьевича в сей миг множество неотложных дел… Он просит извинения, что не может присутствовать. С ним предстоит у вас иное застолье.
— А, ну тогда и никаких приветствий не надо! — махнул рукой Иона, прочёл Господню молитву, благословил ястие и питие, сел и принялся за еду, кладя в рот кусочек копчёного говяжьего языка. Все прочие последовали его примеру, и первое, что послышалось спустя несколько минут, были злые слова Ивана Ощеры:
— Неотложные дела!.. Ефиопского посла принимает!
Юшка Драница громко засмеялся. Фома посмотрел по сторонам и понял, что ни о каком сближении между сидящими за столами супротивниками в обозримое время и говорить нечего.
Глава двенадцатая
РАЗДОРНЫЙ ПОЯС ДМИТРИЯ ДОНСКОГО
В воскресный полдень, после литургии, посвящённой празднику Иоанна Богослова, князь Дмитрий Юрьевич Шемяка вышел из Спасо-Преображенской церкви в гневе и недоумении. Супруге своей, вечной ходатайнице за Иону, грозно рявкнул, чтобы не шла рядом, а поотстала и вообще сегодня на глаза не показывалась. Она покорно отступила, и он раздражённо зашагал один в сторону своего дома на Богородской улице, печатая каблуками красных сафьяновых сапог по деревянной мостовой Красной площади.
Доселе всё складывалось именно так, как задумывал хитроумный князь, желая добра и мира на Руси, а следовательно, в первую очередь — полного смирения супостатов. Он задумывал, а обдумывал и полезные советы давал знатный боярин Никита Константинович из рода Добрынских, ведущего своё происхождение от легендарного Редеди.
Итак, в пятницу вечером Иона привёз-таки в Переславль Васильевичей. Привезёт, не привезёт — сие оставалось весьма сомнительно. Ряполовские запросто могли не отдать княжичей даже самому уважаемому на Руси иерарху, которого Василий уже давно поставил митрополитом, да до сих пор от константинопольского патриарха не пришло утверждение. А Дмитрий Юрьевич задумал дальше пойти, отменить беспрекословное подчинение Царьграду, пусть люди русские сами себе митрополита выбирают, а патриарх да принимает как свершившееся, что с такого-то дня в Русской земле такой-то митрополит.
Далее, как советовал боярин князь Добрынский, следовало принять гостей со всеми почестями, селить и кормить отменно, но несколько дней томить и пред ними самому не появляться, дабы не думали о себе, будто они тут наиважнейшие особы. Пусть подумают и поймут, что Шемяка оттого только их столь любезно принимает, что жаждет умиротворения распрей, а вовсе не потому, что боится и лебезит пред ними. А так-то у него и без них дел по горло. Великокняжеских, между прочим, дел, ибо взвалил Дмитрий Юрьевич на себя тяжёлую ношу — спасать и оберегать Русь-матушку. Разве он не любит её? Разве не хочет ей процветания? За что же такие муки насылает на него Господь, за какие грехи страшные? Вот и голова болит непрестанно, что только не делают знахари! Под окнами голубиная трава-вербена вовсю взошла, ежеутренне поливаемая водой с головы Шемяки, — самое надёжное, говорят, средство, а не помогает. Иона-ёрник как-то пошутил, мол, рожки растут… Со всеми что-то неладное творится после того, как Василия в Троице схватили и глаза ему выкололи. Никита Константинович с тех пор уж два приступа падучей перенёс и тоже головными болями мучается. Ну он-то понятно! Тогда, когда Василия в Сергиевой обители брал, шибко на коне в ворота вскакивал и о надвратный камень головой треснулся, чуть было Богу душу не отдал. Ну и опять же, кто своею собственною рукою Васильевы очи ножом выкалывал? Никита. За то Господь и карает. А Шемяку — за то, что не воспрепятствовал злодеянию.
