Леонид Дайнеко - Меч князя Вячки
Мирошка развязал узелок, положил на снег перед отшельником хлеб с солью. Искра удивления зажглась в синих спокойных глазах.
– Ты кто? – тихо спросил отшельник, не дотрагиваясь до еды.
– Я Мирошка, сын Ратибора из Горелой Веси.
– Чего ты хочешь?
– Я принес тебе хлеб. И соль. Ешь.
– Хлеб? – Отшельник глянул на узелок, потом на Мирошку. – Я раздам его птицам. Зимой птицы голодные.
– Ешь сам.
Но отшельник умолк, словно не расслышал слова мальчика. Видно, мысли его витали далеко и от Мирошки, и от этого берега, и от норы, в которой он зимовал. Он глядел на небо, на слоистые ледяные облака. И сам он казался Мирошке одиноким серым облаком, приплывшим с холодного неба. Упало оно на эту снежную кручу, и нет у него больше сил, чтобы снова взвиться в небо.
– Хочешь знать, что тут будет через десять солнцеворотов? – отшельник наконец взглянул на Мирошку. – Свислочь потечет вспять, к своему истоку потечет. Земля перевернется. И на месте нашей земли станет ромейская земля, а на месте ромейской – наша. Деревья будут расти корнями вверх. Звери покроются перьями, а птицы – шерстью.
Мирошке стало страшно. Он понял, что бог лишил отшельника разума. Он уже хотел было спускаться с кручи вниз, но отшельник с неожиданной поспешностью схватил его за руку, снова заговорил:
– И на лугу вырастут железные цветы. И будут сыновья пить мед из черепов отцов своих.
– Дяденька, пусти, – всхлипнул Мирошка. – Меня мамка ждет. Помолись, дяденька, за Горелую Весь, чтобы не пришла в нее дикая вира.
Но глаза отшельника горели неземным искристым светом. Он все сильнее сжимал руку мальчика и говорил, говорил:
– Черепаха родит петуха. У волка вырастет пятая нога. В колодцах будет не вода, а молоко. Людоед с железными пальцами и огненным глазом на затылке будет ходить по городам и весям.
Отшельник вдруг захохотал, закинув назад большую длинноволосую голову. Мирошка рванулся, кувырком покатился вниз. А вслед ему хохотал и кричал отшельник:
– Солнце будет всходить ночью, а луна днем. И будет человек искать человека.
Мирошка побежал по застывшей реке. Пронзительно скрипел под ногами снег, словно смеялся вместе с отшельником. Страх подгонял Мирошку, не давал остановиться.
– Стой! – крикнули вдруг за спиной. Мирошка упал в снег от неожиданности. Когда он поднял голову, то увидел двух всадников, ехавших через реку на взмыленных, серых от пота конях. За каждым из всадников бежали сменные кони, тоже изнуренные. Седельные сумы были почти пусты – видимо, не один день сидели путники в седлах.
Они догнали Мирошку, и синеглазый рыжеволосый вой спросил его:
– Откуда ты, хлопчик?
Он глядел на Мирошку с сочувственной улыбкой. Поверх кольчуги у него был накинут теплый бобровый тулуп. Сияло под холодным солнцем копье.
Мирошка молчал. Как и все жители Горелой Веси, он не привык радоваться встрече с вооруженными людьми. Но верховой по-своему понял его молчание.
– Гордый… Нос крючком не достать. Коту по пяту, а гордый…
– Да он испугался, Холодок, – вмешался в разговор его спутник, молоденький, светловолосый.
– Молчи, Грикша, когда старший говорит, – прервал его Холодок. Он спрыгнул с коня, подошел к Мирошке.
– Не бойся нас, малыш.
– Я не малыш, – одним духом выпалил Мирошка и смело глянул в глаза Холодку.
– Ого! – засмеялся тот. – Так, может, ты местный князь? Может, ты – Рогволод Свислочский? Тогда мы к тебе и к твоей красавице-дочке княжне Добронеге. Бересту везем от князя Вячки.
Мирошке сразу же понравился Холодок. Хороших людей, кто бы они ни были, всегда нетрудно распознать. Добрые люди не хитрят, не заливаются соловьями, не шипят гадюками. Они всегда такие, какие есть на самом деле.
– Значит, ты не князь? – обветренными пальцами Холодок крутил на Мирошкиной свитке деревянную пуговицу-бирюльку. – Так, может, ты богатый боярин? Или княжеский тиун?
– Я Мирошка, – вдруг застеснявшись, опустил глаза и тихо ответил Мирошка.
– Мирошка? А я – Холодок. Скажи, Мирошка, где вашего князя найти, где его усадьба?
– В Княжьем сельце, – шмыгнул красным от холода носом Мирошка.
– А где ж это Княжье сельцо?
– Неужто не знаешь? – удивился Мирошка. – За Гремучим бором. Я и то знаю. Мы с отцом сомов как-то в Свислочи поймали, так возили туда в челне. Большущие были сомы, длинные, хвосты за челном по воде волочились.
– Ого, ты и сомов ловить умеешь? – хлопнул себя ладонью по колену Холодок. – Так что ж ты на печке у батьки сидишь? Ты же настоящий вой. Бери меч и айда в дружину князя Вячки.
– Я б в дружину пошел, – охотно согласился Мирошка, – да мать не пустит.
Тут Холодок с Грикшей не выдержали, рассмеялись. Засмеялся и сам Мирошка, но сразу же нахмурился, почувствовав подвох.
– Так в какой стороне Гремучий бор и Княжье сельцо? – кончив смеяться, спросил Холодок.
– Там, – махнул рукой Мирошка.
– Ну, спасибо тебе, Мирошка, – сказал веселый вой. – Беги к матери, а то нос на морозе отвалится. Будем возвращаться назад, заберем тебя в дружину князя Вячки. Князь у нас хоробрый, как лев. Пойдешь в дружину?
Мирошка ничего не ответил, но сердце его встрепенулось, словно быстрокрылый стриж над речной кручей. Вои, веселые, красивые, молодые, ударили коней шпорами, гикнули, пригнулись и помчались в сторону Гремучего бора. Снежные облачка вырывались из-под копыт. Мирошка смотрел им вслед, пока не исчезли. И отшельник со своей кручи тоже провожал их взглядом.
Глава вторая
(часть II)
На княжий двор Рогволода Свислочского приполз, пробившись сквозь сугробы, большой обоз зимних гостей – киевских купцов. Три десятка тяжело нагруженных саней, запряженных лошадьми и волами, одолели длинную и опасную дорогу и остановились наконец возле княжеского терема. Бороды у купцов заледенели на морозе. Купцы слезали с коней, отдавали их своим слугам и неуверенным шагом – ноги в стременах отвыкают от земли – шли к высокому дубовому крыльцу, на котором уже стоял, взволнованный и радостный, князь Рогволод.
Обоз, особенно в зимнее время, всегда радость для мелких удельных князей, их бояр и челяди. Утром еще выла метель, серый колючий снег носился тучами над теремом, сердито шумел пустынный черно-белый бор, собаки и надворные холопы прятались от разъяренного ледяного ветра, у князя тупо ныл гнилой зуб, и вдруг – этот обоз!
Купцы поклонились князю. Хотелось скорее в тепло, в тишину.
– Что привезли, гости дорогие? – стараясь не выдать своей радости, нараспев спросил князь.
Купцы поклонились еще раз. Старейшина обоза, пошлый купец Нажир, вышел вперед:
– Челом бьем тебе, князь-христолюбец. Мы люди русские, киевские, купцы низовские. Везем соль и вино ромейское, олово и медь для рукодельных людей, красный шифер из Овруча, ткани богатые, ленты парчовые, браслеты стеклянные для молодых красавиц.
– А чего взамен хотите? – чмыхнул в седой ус князь.
– Хотим серебра твоего княжеского. Хлеба, меда, воска. Шкур бобровых и собольих. А я, купец Нажир, хочу рабыню молодую, красивую, чтоб мой старческий сон берегла-охраняла.
– Отоприте ворота! – приказал надворной челяди князь Рогволод Свислочский. – Впустите обоз, накормите лошадей, а гостей я сам потчевать буду.
Нажир поставил на ночь возле обоза стражу, а сам с купцами пошел в княжескую трапезную. До самого утра лилось из больших глиняных амфор хмельное вино, опьяневшие купцы рассказывали князю про дальнюю опасную дорогу, про санный путь по заснеженному Днепру, про грозные непроходимые пущи, в которых свирепствуют лютые волчьи стаи, про заледеневшие звезды в черном зимнем небе, про огненные столбы и кресты, вспыхивающие в глухую полночь над землей…
А в это время княжне Добронеге снился странный радостный сон. Виделось ей, что вместе с кормилицами и служанками сидит она в своей белой светлице. Кормилицы прядут кудель, служанки сказки сказывают. И вдруг словно ветер ударил в слюдяное окно светлицы. Такой ветер весной со Свислочи налетает. Распахнулось окно, а за ним не ветер, а сокол златокрылый. Каждое перышко жаром горит, искрится. И были у этого сокола человечьи глаза и человечий голос, а когти острые, цепкие. Подлетел сокол к княжне. Кормилицы и служанки со страху на пол попадали, уши заткнули, глаза зажмурили. Схватил сокол княжну Добронегу, схватил мягко, да не вырвешься, и вынырнул в окно, помчался в ночное небо над пущами и болотами. Страшно Добронеге, от ужаса горло перехватило. Хочет крикнуть, да теплые соколиные перья крикнуть не дают, рот закрывают. Быстро-быстро мчится сокол, морозный ветер свистит и разбивается о крылья, звезды, как золотые кольца, катятся и катятся по гладкому небу. И вот начинает светлеть. Розовые лучи солнца зажгли небесный мрак. И видит Добронега, что на огромной золотой туче стоит-плывет золотой дворец. Не темный, не дубовый, как отчий, а золотой, ослепляющий блеском. Ударился сокол белой грудью о золотую тучу, аж искры из тучи посыпались, и превратился в высокого синеглазого юношу необыкновенной красоты. Крепко обнял он правой рукой Добронегу, засмеялся, хотел поцеловать, да тут княжна и проснулась.
