Георгий Марков - Строговы
Присев за толстым пнем, дед Фишка вынул из кармана спички. Но вдруг дверь дома с визгом отворилась, и кто-то вышел на крыльцо. Старик съежился, втянул голову в плечи.
Человек потоптался на скрипучих ступеньках и прошел на ток. По громкому, сухому кашлю нетрудно было узнать хозяина. Зимовской сопел, чмокал губами о самокрутку, громко позевывал.
Прошло несколько томительных минут. Ветер донес струю едкого табачного дыма. Дед Фишка потянул носом и… в ужасе ткнулся лицом в солому, глухо чихнул. Но в это же время дверь взвизгнула, и на заимке опять стало тихо.
«Не жалко?» – в последний раз спросил себя дед Фишка.
Он переждал еще минуту, надавил спичку на коробок, чиркнул и прислушался. Затем приткнул к спичке уголек, припасенный заранее, подержал над пламенем и положил под солому.
Теперь деду Фишке оставалось лишь скрыться. Ему хотелось вскочить и бежать, но уходить приходилось ползком.
У березовой рощицы он оглянулся: языки пламени прыгали на соломе. Он пополз быстрее. В березнике встал на ноги и посмотрел на заимку: пламя приближалось к амбару.
Старик почувствовал озноб. Жалости к Зимовскому по-прежнему не было, но почему-то захотелось, чтобы огонь погас и заимка осталась цела.
Надев бродни, он побежал к тропе. Добежал до озера, остановился. Ему так хотелось, чтобы огонь погас, что он поверил в эту возможность и полез на дерево, чтобы убедиться в этом. Но заимка горела. Огромное пламя взлетело в небо, вершины деревьев светлели в багровых отблесках пожара. По величине зарева было видно, что огонь перекинулся с амбара на остальные постройки и охватил всю заимку.
«Эх, да ведь там люди! Спят поди все, могут сгореть, – подумал старый охотник. – Надо разбудить», – решил он и поспешно спустился вниз.
Но на земле он одумался:
«Нет, не должно такой беды приключиться. Не мог Зимовской так быстро заснуть».
И как-то вдруг дед Фишка почувствовал усталость, тяжелое равнодушие. Поджог заимки показался ему чем-то далеким, похожим на полузабытый сон. Он тихо поплелся по тропке к пасеке.
Рассвет застал его недалеко от заимки. Он вспомнил, что надо торопиться на пасеку. Медлительность могла погубить его. Сняв бродни, он связал их, перекинул через плечо и побежал босиком.
Когда он подошел к дуплу, в котором с вечера спрятал ружье, солнце стояло уже высоко. Забрав ружье и патронташ, охотник направился к речке.
От усталости руки и ноги дрожали. Однако ему удалось убить трех уток. Являться домой с пустыми руками не хотелось.
Агафья всплеснула руками, увидев брата.
– Ты ли это, Фишка? Ой, ой, похудел-то как!
Стараясь не выдать смертельной усталости, дед Фишка весело спросил:
– Неужто за одну ночь похудел?
– Лица на тебе нет, – подтвердила Анфиса.
– Не спал ночь, вот щеки немного и свело.
– А убил чего или пустой вернулся?
– Можно сказать, что пустой. Трех утчонок вот застрелил. Да сам сплоховал я. С вечера сел возле болотца и сидел все, ждал, – думал, селезни стайками подлетят. Надо бы походить мне, да… А Захар с Нюрой приехали? – спросил он.
– Ну что ты! Когда им приехать? К вечеру поджидать будем.
Дед Фишка наелся горячих гречневых блинов и ушел на сеновал спать.
Агафья не будила брата. Он проспал до сумерек, встал с головной болью и нудной ломотой в ногах.
5
Через неделю после поджога заимки дед Фишка поехал в Волчьи Норы к обедне. Он ни в чем не раскаивался, но ожидание вестей о пожаре и душевная тревога изнуряли его, поэтому он и решил съездить и помолиться. Старик шел по селу медленно, ступал нетвердо, горбился, страдальчески морщил лоб.
Бабы смотрели ему вслед, говорили с жалостью:
– Хиреет дед Фишка. Отгулял саврасый. Сколько им земли исхожено, – столько и на коне не объедешь.
Перед людьми дед Фишка старался храбриться, понимая, что излишнее притворство может обернуться против него.
По дороге он встретил своего дальнего родственника Петра Минакова. Петр стал расспрашивать старика о здоровье. Дед Фишка молодился.
– Поживу еще, поживу! В родителей удамся, так еще лет двадцать – тридцать пожить надо. Матушка на сто четвертом убралась.
К церкви он подошел задолго до обедни. Звонарь только еще начал звонить в большой колокол.
Скоро на косогор, как букашки, поползли люди. К пряслам подъехало несколько телег с богомольцами из соседних деревень.
Дед Фишка сидел у оградки с опущенной головой, притворяясь тяжелобольным. Мимо него проходили люди. Многие смотрели на него с любопытством, перешептывались.
Один из идущих в церковь остановился перед ним.
– Как здоров, Финоген Данилыч?
Старик не сразу припомнил, чей это голос. Он поднял голову и, будто от сильного удара, опустил ее: перед ним стоял Зимовской.
Дед Фишка не мог вымолвить ни слова. Но, несмотря на растерянность, мозг его работал трезво.
«Встать надо», – пронеслось в голове.
Цепляясь за оградку, с большими усилиями он стал подниматься. Теперь он не притворялся: силы действительно покинули его.
– Э, да ты что, Финоген Данилыч? Умирать собрался? – Зимовской подхватил старика под руку.
Это ободрило деда Фишку, он взглянул на Зимовского и понял, что тот ни о чем не догадывается.
– Плох я, Степан Иваныч, совсем плох.
– Сам вижу, что плох.
Дед Фишка выглядел совсем дряхлым и жалким. Растерянность была ему кстати.
– С прошлой осени живу как тень. Беда: по земле хожу, а силы нисколько нету.
– Знаю. Еще зимой слух прошел, что хвораешь ты… А о моей-то беде слыхал? – спросил Зимовской.
– О чем это? – вяло, без всякого интереса сказал дед Фишка.
– Погорел я. Сам спалил всю заимку.
– Спалил! Сам! – Дед Фишка опять ухватился рукой за ограду, опустил голову, закряхтел.
– Все дочиста, до последнего бревнышка. Скот только и уцелел.
– Да как тебя угораздило?
– Да так, Финоген Данилыч, от пустяков. Другому скажешь – не верит. На прошлой неделе в субботу вышел ночью на зады, покурил да бросил на току окурок. А сушь кругом, соломенная труха – что порох. На беду, ветер подул. Ушел я со двора, лег спать. Теща проснулась, говорит: «Выйди, Степаха, во двор, посмотри, что-то коровы мычат. Уж не волк ли?» Вышел я и обомлел: амбары горят, двор занимается, и от жары уж сени дымятся. Ну что тут поделаешь? Постройки все дочиста сгорели… Слава богу, сами успели выбраться да хоть скот цел остался. Коровы, как почуяли жар, бросились к воротам, выломали их. Если б не скот, – прямо суму надевай…
Зимовской замолчал и отвернулся.
– И как это ты?.. И что ж ты теперь?.. – бормотал дед Фишка.
– Теперь в землянке живу. До осени как-нибудь дотяну – урожай собрать надо, – а потом в Сергеве жить буду. Слава богу, хоть там домишко есть.
«Так-так», – обрадовался старик.
Они вошли в церковь. Дед Фишка купил копеечную свечку, поставил ее перед ликом божьей матери.
Началась обедня.
Старик молился горячо, часто крестился и усердно клал земные поклоны.
– Господи, – шептал он про себя, – прости мне грехи мои! Ничего я плохого в жизни не делал, вот только заимку поджег. Но тут рассудить, господи, надо. Зимовской сам виноват. Не позарься он на Юксу, жил бы и теперь на заимке. Да еще неизвестно, от моей ли серянки приключился пожар. Загореться солома и от окурка могла.
Обедня в тот день была короткая; к священнику съехались гости, и он торопился.
Когда трапезник весело затрезвонил, народ столпился у выхода. Дед Фишка распрощался с Зимовским, еще раз посочувствовал ему и отправился к Юткиным.
Спускаясь с косогора, он забыл о притворстве и по старой привычке пустился бегом.
– Ого, смотри, как больной-то скачет! – крикнул кто-то.
Старик спохватился, сгорбился и пошел, с трудом передвигая ноги.
У Юткиных старого охотника ожидала новая радость: староста Герасим Крутков принес только что полученное письмо от Матвея.
Дед Фишка купил в монопольке вина и на пасеку вернулся неузнаваемо веселый. Агафья удивилась перемене, происшедшей с братом. Старик объяснил это просто:
– Помолился с усердием, вот душе-то и легше стало. А ты съезди-ка, сестрица, в церковь да помолись «со страхом божьим и верою», – знаешь, как дьякон там рявкает, – так сразу и помолодеешь. Ей-богу, не вру!
Осенью дед Фишка сходил на Юксу. Пройдя тайгу из конца в конец, старый охотник не обнаружил никаких следов человека. Там, где стояла заимка Зимовского, лежали кучи затвердевшей золы.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
У поскотины собралась пестрая толпа. С утра народ ждал из города солдат, отбывших на службе свой срок. Еще ночью навстречу им выехали отцы. Утомленные ожиданием люди сидели и лежали на траве, тихо разговаривая, молодежь развлекалась, звенела гармошка, визгливыми голосами девки выкрикивали частушки.
– Едут! – закричали ребятишки, заметив поднявшееся над лесом облако пыли.
На минуту стало совсем тихо. Люди повскакали со своих мест и, вытянув шеи, стали смотреть по направлению к тракту.
