Игорь Генералов - В тени славы предков
— Откуда едете? — придержал коня Олег.
— Из-за Ирпеня, в борах охотились, — махнул рукой один из мужиков, не совсем понимая, кто перед ним.
— А князь-то знает? — спросил Ивор Волчий Хвост.
— Что князь нам? Да мы с самим боярином Лютомиром на ловах были!
— С кем?! — Олег аж привстал с седла. И, не давая мужику ответить, приказал: — Ну-ко, расскажи, где тамо Лют, друг мой старый, охотится?
То, что снеди с собой почти не было, теперь оказалось во благо. Кони рысили, рассыпая снопы снежных искр. Хвост пару раз порывался спросить, что задумал Олег, но, глядя в торжественно-злорадное лицо князя, осекался — лучше не знать.
Благо не вьюжило, хоть туча, наползая громадной волной на окоём, закрыла холодный свет Хорса. Быстро нашли и множество следов, и охотничий стан на лесной поляне. Недалеко от низкой гостевой избы был развёрнут просторный шатёр для дружины. По растоптанным сугробам вперевалку ходили люди. Визгнула собака, грянуло смехом сразу несколько голосов. Дымили костры, сытный мясной дух заползал в ноздри оголодавших кметей.
Никто не ожидал верхоконных вооружённых гостей, окруживших поляну. Смех и шутки разом прекратились, кое-кто, стараясь незаметно, чтобы не раздражать приехавших, потянулся за оружием. Олег, пустив шагом жеребца, медленно ехал к хоромине. И где вчерашнее нетерпение? Князь наслаждался мгновением, оглядывая растерянно-настороженные лица киевских ратников.
Хлопнула дверь, вывалив из хоромины Лютомира вместе с паром тёплого жилища. Олег узнал его, но не другом он сейчас приехал! Некогда здоровья желать.
— Ты, что ли, Лют Свенельд? — спросил он как можно небрежней воеводу.
— Кто звал тебя сюда? — вместо ответа спросил Лют, принимая брошенный немой вызов: ведь князь древлянский не на пир пожаловал, и это видно.
— Я князь и сын великого князя Святослава и потому езжу, где хочу!
— Говори, что нужно тебе, и уезжай! — перебил Лют Олега. Князь почувствовал, как кровь бросилась в голову, возвращая вчерашнюю злость. Едва сдерживаясь, Олег продолжил. Громко, чтобы все слышали:
— Я обвиняю тебя, Лютомир, сын Мстислава, в измене роду великого князя Игоря. В том, что, действуя с отцом твоим, ты ссоришь братьев родных, дабы ввергли меч друг в друга, а ты или отец твой Мстислав заняли русский стол! На правах князя я вызываю тебя на судное поле здесь и сейчас!
С обеих сторон немало были удивлены до этого молчавшие кмети, заголосили, обсуждая слова Олега. Лют, чувствуя нарастающую в нём ярость, попытался исправить положение. Даже в гневе он думал, как не потерять место подле Ярополка. Великий князь не может не простить смерть брата — ведь поединок будет честным, но род Свенельдов навсегда получит остуду.
— Судить нас может только Ярополк-князь! — выкрикнул он. Олег не стал изворачиваться в словесной перепалке:
— Боишься, боярин?
— Боюсь, — оскалился Свенельд, — боюсь, что ты меч потеряешь после первого моего удара и тебе в снегу придётся валять на потеху твоим людям!
Со стороны киевлян засмеялись над словами воеводы. Олег, спешившись, подозвал Хвоста:
— Коли погибну, уходите с отцом и дружиной к Владимиру. Он Ярополка не любит и вас не выдаст!
— Боги на твоей стороне, княже. Удачи!
Лют вышел на бой в кожаном стегаче — железного доспеха не брал на зверя, в клёпаном шеломе, взятом у кого-то из своих. Олег в кольчатой броне, в островерхом литом шеломе казался молодым незаматерелым волком перед большим медведем. Хвост, верхом, чтобы лучше было видно, облокотившись на луку седла, оглядывал утоптанное для поединка поле, своих насупившихся кметей. Дружина любила Олега за норов воинский, за пренебрежение к телесным усладам, и они все, если надо, умрут за своего князя. Свенельдовых людей вместе с доезжачими, сдерживающих хортов, было в два раза меньше, чем древлян, и Ивор твёрдо решил: если с Олегом что случится, ни Лют, ни его люди живыми отсюда не уйдут.
Олег отбросил в сторону круглый, обтянутый бычьей кожей щит, призывая противника биться на одних мечах. Такой бой скоротечен и страшен, легкораненых в таком поединке не бывает. Лют, помедлив, сделал то же самое. При своей звериной силе он потерял преимущество.
— О-го! — кто-то восхищённо воскликнул в чаянии зрелища.
Противники некоторое время кружили, как два хищника, принюхивающихся друг к другу. Лют не спешил: не в его интересах убивать древлянского князя. Олег прыгнул барсом, нанеся два удара подряд, Свенельд их отбил, хоть второй и с трудом. Олег, воодушевлённый медлительностью Люта, нападал всё чаще. Звенело и тяжко рассекало воздух смертоносное железо. Хвост заметил, как по неопытности Олег открылся для удара и погиб бы, не придержи летящий меч Свенельд. Ивор до боли в костяшках сжал черен меча: ничем хорошим это всё не кончится. Лют тоже допустил промашку: слишком долго разворачивался к проскользнувшему за спину Олегу. Князь не простил ошибки боярину. Послышался хруст раздираемой дублёной кожи доспеха. Лес огласился медвежьим рёвом Свенельда. Воевода упал, тщетно пытаясь зажать глубокую рану на боку, из которого обильно хлестала кровь, пятная и подтаивая снег.
— Ты убил меня, щенок! — ревел Лют.
К нему бежали кмети, стаскивали стегач, пытались остановить кровь. Олег стоял, тяжело дыша и опустив меч, со смешанным чувством вины и удовлетворения — так бывает, когда убиваешь своего первого смертельного врага.
Тело воеводы слабело, потом и вовсе обмякло в руках кметей. Кто-то первый содрал с головы шапку в честь об упокоившемся. Олег расстегнул непослушными руками подшлемный ремень, обернулся к застывшей дружине, сказал бескровными губами на побледневшем лице:
— Заберите у них всю снедь, она нам в дороге нужна.
Глава шестнадцатая
— Что ты наделал, княже?!
Ратша раненым зверем метался по клети. Он едва сдержался, дабы не безобразить на глазах у дружины, но сейчас дал себе волю.
— Войны с Ярополком не миновать теперь! Эх, знал бы, что так случится, — убил бы Люта тогда на погосте. Своею головой повинной выкупил бы вражду у великого князя! А ты куда смотрел, дурень? — накинулся Волк на сына. Хвост отмалчивался, уставив взгляд на выскобленный дубовый пол. Воевода развернулся, шагнул к заиндевелому слюдяному окну (невольно подумалось — в Ярополковом тереме дорогое царьградское стекло в окнах), с силой ударил себя кулаками по вискам, будто прогоняя наваждение. Олег, больше чувствуя себя виноватым оттого, что молчит, подал голос:
— К Ярополку поеду, расскажу, как было. Не будет войны.
— Нет! Мстиславу терять нечего — единого сына потерял. Тебя имают, как только из земель деревских выйдешь, там же на месте и порешат. Разъезды его, поди, все дороги уже стерегут.
Ратша свалился на лавку, расстегнул сканую пуговицу, стягивающую ворот зипуна, едва не оторвав её. У него и у Свенельда по одному сыну, только у Мстислава три девки, и всех пристроил за мужьями, у него же одна дочерь от наложницы в Вышгороде, пока на выданье. Трудно прижиться нарождённому младенцу: болезнь какая, случай несчастливый — трудно взрастить да в люди вывесть. Представилось: лежит его Ивор, зарубленный не в бою славном, а в поединке — дурном, гневном. Он мстил бы, пусть и князю самому. Сейчас он, как никогда, понимал своего неприятеля, ставшего врагом.
— Грамоту слать тебе надо брату, княже, с верным человеком, — молвил воевода.
— Лазута! — сразу пришло на ум Олегу. — Он и в Киеве в почёте, и нам верен!
— Лазута, — соглашаясь, повторил Ратша. Но что-то подсказывало ему, что ни Лазута, ни кто-либо иной дела уже не поправит.
* * *Тело Люта, укрытое попоной, лежало на санях. Мстислав, несколько часов на крыльце терема прождавший так весело уезжавший несколько дней назад на охоту поезд, не чувствовал холода. Он сбросил с плеч давившую тяжестью шубу, оставшись в одном тонком домашнем зипуне, побрёл к саням, медленно переставляя обутые в валенки ноги. Не было той гордой печатной поступи, уверенного разворота плеч, чуть надменного, с вызовом, взора глаз. К саням шёл большой, враз почерневший лицом, сгорбленный старик.
Прошедший со Святославом от Хазарии до Филиппополя, рубившийся в яростных сечах, убивавший сам, видевший тысячи изрубленных железом, сожжённых огнём, съеденных язвами трупов, он боялся посмотреть в проясневший[81], тронутый величием Мораны[82], лик единственного сына. Он долго смотрел, будто запоминая любимые, разглаженные смертью черты. Закоченевшей и будто не своей рукой коснулся светлых, чуть растрёпанных ветром, удивительно живых волос в искристом бисере снежинок. Наклонившись, так что чуть не повалился на сани, обхватил голову сына, не то зарыдал, не то завыл глухим звериным рыком. Кмети стояли в сторонке, перетаптывались, прячась друг за друга, глядя в землю, не решаясь смотреть на великое горе великого боярина. Холопы без особого шума распрягли лошадь, привёзшую страшную ношу, чтобы не прянула невзначай, увлекая за собой сани.
