Сакен Сейфуллин - Тернистый путь
Аулы по берегам Нуры самовольно выбрали своим ханом хаджи Альсена. Видно, что народ ни перед чем не остановится, не отступит перед царскими войсками, не померявшись силой, хотя против винтовок, пулеметов и пушек будут выставлены только дубины и пики.
— Мы погибнем без страха и сожаленья, но мы должны выступить против русского царя, забравшего наши земли и воду, а теперь хватающего нас самих, — такими словами казахи поднимали друг у друга боевое настроение.
Разговор в юрте Копбая то журчал, то шумел, словно весеннее половодье. Но готовности принять самим какое-то решение, начать действовать самостоятельно пока не чувствовалось. Разговоры оставались разговорами.
Заночевав в ауле Жолболды, рано утром я отправился в путь и к вечеру добрался до своего аула. Здесь народ поднялся по-настоящему. Люди шумно, возбужденно переговаривались. И в прежнее время не очень работящий, ленивый, наш аул сейчас совсем забросил хозяйство. Равнодушных нет, взбудоражились, поднялись все. Собираются выбрать ханом хаджи Амета. И еще одного-двух хаджи прочат ему в визири. Молодежь кует пики, кинжалы, секиры.
Сверкают на солнце наконечники пик, толпами скачут между аулами жигиты, степь гудит.
«Лучше принять смерть на земле, где мы родились и впервые стали на ноги, чем погибнуть в неизвестной, чужой Германии! Что бы ни случилось, будем готовы пожертвовать своей жизнью, пойдем на священную войну — газават! Кто примет смерть на поле газавата, тот будет блажен на том свете…»
Женщины, дети и старухи плачут. Особенно горько рыдают бедные матери, у которых сыновья призывного возраста. Печаль матерей как черный туман. Дети — свет материнских очей. Пойдут ли сыновья на «германца» и сложат там свои головы или выйдут на битву с царским войском и погибнут здесь — в любом случае бедной матери одно горе. Днем и ночью думает она о своем сыне, тоскует, проливает горькие слезы.
По соседству с нашим аулом, в двух волостях казахская знать рода Кареке выбрала своим ханом Нурлана Кияшова. Он долгие годы служил волостным. Распространился слух, будто аулы рода Тинали организовали пятнадцатитысячный отряд повстанцев. Построили сорок кузниц и делают ружья. Хаджи Куаныш, ставший ханом, разослал всюду своих гонцов с призывом объединиться. Тиналинцев якобы поддержали другие роды.
В урочище Карагаш собрался отряд повстанцев и провозгласил ханом сына Чона Оспана. Оспан послал гонцов к нам.
Среди тиналинцев объявился мулла Галаутдин. Он начал проповедывать: «Гяуры будут побеждены. Я пойду впереди нашего войска, и пуля никого не тронет». Вслед за родом Тинали поднялись аулы Тургая и тоже избрали своего хана. Их примеру последовали аулы Атбасара.
Народ волновался. Одна за другой распространились вести о готовящемся мятеже. Любой ценой решили отказаться казахи от царской мобилизации. Становилось очевидным, что без катастрофы, без вооруженного столкновения народного возбуждения теперь не унять.
Всюду появились муллы, усиленно проповедующие шариат. Муллы призывали каждого принять участие в священной войне против царя. Участвовать в газавате— обязанность всех мусульман. Если царь нарушил свое обещание не брать казахов в солдаты, то воевать с ним не грех. Появился какой-то мулла Кумисбек с призывом: «Не бойтесь, мусульмане, вы победите! Если царские солдаты поднимут ружья, глаза их застелет пыль. Если они выстрелят, пули улетят в небо».
Народ верил ему и вторил: «О дай господь!»
Слухи ходили самые невероятные. Будто какой-то старик чабан видел самого Ануарбека, султана Турции. Султан оказался летающим. Подлетел он к отаре старого чабана на самолете и приземлился. Старик испугался, но Ануарбек быстро подошел к нему и успокоил: «Не бойся меня, я Ануарбек. Я явился сюда, чтобы посмотреть, что творится в аулах. Передай всем казахам, пусть они ничего не боятся — я еще явлюсь. А сейчас мне надо спешить». И султан якобы улетел дальше.
То и дело слышится: «Надо объединиться с тиналинцами. Пора готовиться по-настоящему».
Очень скоро я убедился, что не подействуют никакие уговоры аксакалов, посланных по приказу акмолинского губернатора. Народ им не поверит.
«Было бы лучше, если бы молодые казахские жигиты побывали в солдатах, — думал я. — Они бы научились владеть оружием, обучились военному искусству, а потом бы выступили против царя». Но эти мои соображения вряд ли показались бы убедительными в такой напряженной обстановке.
Наблюдая за происходящим, я замечал, что многие не очень жаждут смертной схватки, больше стремятся показать свою воинственность на расстоянии, а еще лучше просто-напросто без греха откочевать подальше. Большинству хотелось не борьбы, а всего лишь избавления от солдатчины.
Начал распространяться слух о том, что из города в степь двинулись войска. Переселение аулов, располагавшихся ранее вблизи русских поселков, усилило панику среди аулов, решивших оставаться на своих местах. Волостным начали угрожать: «Не подавайте списки призывников!» Волостных старались не пропустить в город. Сына бывшего нашего волостного по дороге на Спасский завод подстерег визирь новоявленного хана:
— Куда ты едешь?
Тот ответил, что едет на завод.
— Что тебе делать на заводе?
— Вот тебе раз! — воскликнул сын волостного.
Визирь ударил его камчой, сказал: «Получай уат тиби нас!».[15] Избил и заставил вернуться обратно.
Аулы волнуются, паника нарастает. Пошли слухи, что против тиналинцев выступили войска. Жигиты продолжают гарцевать на конях, бряцать оружием, но особой готовности поддержать тиналинцев не обнаруживают. Кажется, что горя и слез у детей, стариков и женщин будет еще больше, что это только начало. Настроение у людей такое, что готовы хоть сейчас бежать без оглядки. Пусть после схватки с царскими солдатами останутся на родной земле трупы убитых, но те, кто будет жив, должен спасаться бегством в дальние края. Иного выхода нет — только бегство. Прощай, родная земля, прощайте, ручьи и реки.
Нет сил спокойно смотреть на страдания народа. Слышишь горестные восклицания матерей, стариков и невест, видишь молодых, полных сил жигитов, обреченных на погибель в схватке с царскими войсками, и душа заволакивается черным туманом. Кажется, вот-вот разорвется от горя сердце с тихим печальным звоном, как рвутся до предела натянутые струны домбры. Люди мечутся, не отдавая отчета в своих действиях. Одни, словно повинуясь слепой силе рока, молча, терпеливо приготовились к смерти, другие, более благоразумные, стараются что-то предпринять, но все равно поддались панике и мечутся, не зная, что делать. Народ всколыхнулся, как море во время черного урагана. Глухо, сдержанно бьет прибой, пенятся валы, и нет силы, которая смогла бы успокоить стихию…
Я сижу в родном доме, не зная, что предпринять, куда пойти, чего добиться. Плачет мать. Плачет мой брат, твердо решивший принять смерть на родной земле в бою.
Я обратился к одному богатому родственнику с просьбой дать мне подводу, чтобы добраться до Захаровки. Он отказал мне. Если бедняки в эти дни думали о собственном спасении и забывали о своем хозяйстве, то баи прежде всего беспокоились о том, как бы сохранить скот, табуны и отары. Судьбы людей мало интересовали их. Отказал мне и другой родственник, хотя у того и у другого в табунах было около тысячи лошадей. Мне не нашлось и одной. Пришлось обратиться к тем, кто победнее. Взял телегу у одного, пару коней у другого и вместе с Сатаем Жанкуттиевым поехал в город.
Стоял август, время уборки. К заходу солнца мы приехали к колодцам на западном берегу реки Есен и увидели, что здесь поспешно, в суматохе ставит юрты только что прикочевавший аул. Все мужчины на конях. Ревет скот возле колодца, перемешались лошади и верблюды, коровы и овцы. Бегают дети, суетятся женщины, наспех устанавливая шалаши и юрты. Утварь, тюки с домашним скарбом свалены на землю как попало. Кое-как нам удалось узнать, что здесь располагаются наши сородичи, тот самый аул Жолболды, в котором я останавливался по пути из города.
На ночь мы приютились в одном из шалашей, подробно расспросили о причинах столь поспешной перекочевки. Оказалось, что днем произошло вооруженное столкновение с двадцатью пятью русскими солдатами, прибывшими в аул во главе с приставом из Захаровки. Солдаты пришли с требованием вернуть двенадцать лошадей, которые были украдены в одном из русских поселков. Вместе с ними явились хозяева пропавших лошадей. Но так как жители этого аула были не виноваты, лошадей украл кто-то из другого аула, то они и отказались отвечать за кражу. Солдаты открыли стрельбу и ранили двух лошадей. Казахи ответили, и пули посыпались с обеих сторон. Солдаты вынуждены были удалиться ни с чем, а казахи спешно перекочевали на другое место, захватив в плен есаула-казаха вместе с конем в богатой серебряной сбруе.
