Гарри Табачник - Последние хозяева Кремля
Тогда, когда одна восточноевропейская страна за другой свергала власть компартий, он заявляет, что вопрос о своей роли в жизни страны партия будет решать сама, тем самым давая понять, что такое серьезное дело, как отречение от монополии на власть, нельзя доверять мнению народному. Это напоминало то, о чем за сто лет до того писал князь П. Кропоткин: „...Думать, говорят многие революционеры, — это искусство и наука, созданные не для простого народа. И если позднее, на другой день революции, народным массам и будет дана возможность высказать свою волю, то это делается лишь для того, чтобы народ избрал своих вождей, которые и будут думать за народ и составлять законы от его имени”.
Как говорил Федор Бурлацкий, Горбачев никак не может решить, как поступить с КПСС. По сути дела, он все еще не может сделать выбор между закрепленной в советской конституции концепцией, согласно которой права принадлежат государству, дарующему их своим гражданам, и концепцией американского Биля о правах, признающего за человеком неотъемлемые права, которые государство не может у него отнять. А поскольку советское государство и есть партия, не лишив КПСС монополии на власть, нечего и думать о превращении советского государства в правовое. Иначе телефонный звонок партийного чиновника судье и прокурору всегда будет значить больше, чем закон.
Можно понять Горбачева на пятом году перестройки, признавшегося М. Татчер, что испытывает разочарование и что он не уверен, все ли он еще коммунист. Быть может, он, как и все, привыкший обманывать, на сей раз сказал правду? Может, то, с чем ему пришлось столкнуться за последние годы, показало ему, что действительно представляет собой его партия? А может, он всего-навсего, как рассказывают о нем игравшие с ним в школьных спектаклях, будучи хорошим актером, опять надел на себя маску, на сей раз разочарованного и сомневающегося?
Однако как бы ни заманчиво было принять на веру его слова, как бы ни были знаменательны они сами по себе, пока мало что заставляет усомниться в том, что генсек все еще принадлежит к той же партии, которую возглавляет. Хотя вряд ли можно сомневаться в искренности стремлений Горбачева спасти страну, он хочет спасти и партию, и ту власть, которая привела его к власти.
Вот почему он принял все меры к тому, чтобы предотвратить обсуждение статьи 6 конституции, закрепляющей партийную монополию на власть. Однако Сахаров вновь обращается к депутатам, призывая их рассмотреть не только эту статью, но и другие статьи конституции, которые затрудняют принятие законов о демократических реформах.
— У меня складывается впечатление, что вы не знаете, как осуществить ваше предложение, и мы тоже, — прерывает его Горбачев. — Кто будет определять, какие статьи исключить?
В ответ на это академик передает в президиум телеграммы, содержащие призыв к отмене статьи 6-й.
— Зайдите ко мне, я вам дам три папки с тысячами телеграмм, — раздраженно бросает Горбачев, намекая на то, что у него есть телеграммы, выражающие иное мнение.
— У меня шестьдесят тысяч таких телеграмм, которые я вам передал, — говорит Сахаров.
„С одной стороны — был пожилой человек, убежденный и твердый, олицетворявший свободную оппозицию могущественной власти. С другой — воплощавший эту власть руководитель, уже не скрывавший своей авторитарности, гнева и высокомерия. Эта сцена не менее подлинна., чем сценки с добродушным Горбачевым, которыми нас в последнее время закармливали”, — писала ”Моид”.
Однако несмотря на увещевания председателя 839 делегатов все-таки проголосовали за сахаровское предложение. Оно было отвергнуто большинством всего лишь в 199 голосов, и это было плохим признаком для Горбачева. После того как удалось отстоять государственную власть партии, вполне закономерным явилось представление съезду очередного пятилетнего плана, подтверждающего эту власть в экономике. Несмотря на то, что 12 предыдущих планов стране благосостояния не принесли, от пятилетки не отказывались. Опять выдавали за новое то, что уже 35 лет назад обещал Маленков, тоже намеревавшийся перебросить средства из тяжелой промышленности в легкую и тем насытить рынок. Тогда партия поторопилась объявить это отходом от марксистской схемы, и это обещание выполнено не было. Не выполняло своего обещания и нынешнее руководство. Пять лет назад стране было обещано улучшение экономического положения, и как путь к этому предлагались реформы. Теперь, признав в своей речи на съезде, что его программа реформ не привела к улучшению, Горбачев возвращался к пятилетнему плану. О том, что действительно происходило за кремлевскими кулисами, можно было только строить предположения. Судя по всему, при встрече на Мальте у Буша создалось впечатление, что Горбачев намерен перейти к рыночной экономике. Иначе он не обещал бы оказать содействие Советскому Союзу в предоставлении ему статуса наблюдателя при международной организации по тарифам и торговле и тем облегчить включение его в мировую экономическую систему.
Ведь он понимал, что, как отмечал Сахаров, „без радикальных реформ советской системы кредиты и техническая помощь только окажут поддержку режиму и задержат развитие демократии”. Если Горбачев на Мальте создавал впечатление готовности к радикальным реформам, то в Москве он или вынужден был отступить или же он вводил президента США в заблуждение. Возвращение к пятилетнему плану несомненно было победой консерваторов, а не выступившего открыто против них генсека теперь тоже следовало отнести к их числу.
Опять панацеей признавался план. И это тогда, когда на стояние в очередях уходило столько времени, что старый лозунг коммунистов „кто не работает — тот не ест” теперь перефразировали в: „тот, кто работает, — тот не ест, а кто не работает, — ест”, когда газеты писали, что 60 процентов выпускаемого в Российской федерации хлеба низкого качества и были полны жалоб на перебои в его снабжении. В одних булочных полки были пусты, а у других хлебовозы дожидались разгрузки, поскольку булочные не могли вместить доставленный ими хлеб. Так действовал план!
Но командующая страной партократия упрямо держалась за него. Это от ее имени говорил Рыжков, когда обещал выправить положение привычными средствами без обращения к западной модели. Когда газета восточногерманских коммунистов „Нойес Дойчланд” признала провал социализма, он настаивал на продолжении социалистического пути.
— Средства производства остаются в руках государства, — заявляет глава правительства, отвергая совет своего заместителя Абалкина, предложившего продать не приносящие прибыли предприятия частным лицам. у
— Нам не нужен тринадцатый пятилетний план, — отвечает депутат Г. Попов. — Нам нужен первый пятилетний план реформ; первый, который покончит с командно-административной системой; первый, ликвидирующий централизм; первый, который предоставит независимость предприятиям и республикам.
Но „агрессивно послушное большинство”, подвел итог депутат Ю. Афанасьев, испугалось и не решилось пойти на радикальный разрыв с прошлым. План был принят, и Горбачев, как писал один американский комментатор, в тот день „стал капитаном безнадежно тонущего корабля”. Вновь подтвердив незыблемость своей монополии на предприятия и оборудование, государство как и прежде мешало гражданам стать экономически независимыми от него. Оставаясь служанкой партии, государство лишало их возможности стать независимыми и политически, что сводило на нет все разговоры о демократизации.
Рано или поздно, если Горбачев действительно хочет, чтобы его страна стала правовым государством, ему придется последовать примеру О. Кромвеля и, как тому в свое время Долгому парламенту, сказать слишком долго занимающей престольное место партии: вы сидели здесь слишком долго... уходите... позвольте нам обойтись без вас... Во имя Бога, уходите!
У Никитских ворот в театре Маяковского давали пьесу Сомерсета Моэма, герои которой никак не могли вырваться из бесконечно повторяющегося круга одних и тех же жизненных ситуаций. И когда актриса с намеком произносила фразу о берущихся не за свое дело кухарках, мешающих вырваться из круга, зал понимающе отвечал аплодисментами. В круге одних и тех же повторяющихся уже восьмой десяток лет событий билась и страна
Независимый московский публицист в те дни сокрушался, почти дословно повторяя Чаадаева, что „умы наши пусты, слова и действия столь неосмыслены, глаза ничего не видят, а если и видят, то всякие пустяки... мы все, жители этой, столь протяженной в пространстве страны — слепцы, табуны и стада слепцов, бредущие или^бегущие (когда гонят) по... привычному кругу”.
Прорвать замкнутый круг попытались двести депутатов, собравшихся 14 декабря для того, чтобы обсудить возможность формирования официальной оппозиции.
