Александр Борщаговский - Русский флаг
Кончив читать, капитан "Оливуцы" протянул Завойко свое письменное мнение.
— Итак, вы предлагаете пожертвовать флотилией? — спросил Изыльметьев.
— Сражаться до последней крайности! — воскликнул Назимов.
— Ждать, пока англичане придут сюда в многократно превосходных силах, — а в этом можно не сомневаться; зажечь собственные суда, а затем отдать в руки неприятеля все, что мы успеем выгрузить на берег? Изыльметьев пожал широкими плечами и повысил голос: — Быть может, неприятель оставил нам для размышления не дни, а часы. Если он в Хокадато, можно с часу на час ожидать появления его эскадры. Мы не успеем даже приступить к выгрузке.
— А если невозможно идти в лиман? — упорствовал Назимов. — Ведь и Геннадий Иванович полагает, что южная часть лимана заперта льдом. И, несмотря на это, все-таки в лиман?
Невельской поднялся.
— В лиман, в лиман, господа, — резко сказал он, — и как можно скорее! Действительно, это сопряжено с риском, однако риск лучше верной гибели. Судя по свежим северным ветрам, в лимане еще много льда. Необходимо постараться пройти к мысу Екатерины, за первый бар, и там ожидать возможности входа в лиман, к мысу Лазарева, под прикрытие батареи Бутакова. Мы здесь кое-что успели сделать, хоть и тщетно ждали из Иркутска ответа на наше письмо. Без карт, без опыта неприятелю нелегко будет пройти к мысу Екатерины по узкому фарватеру, среди бесчисленных банок. В случае же нападения эскадры неприятеля, согласно справедливому мнению господ командиров, бороться до последней крайности и при несчастье взорвать суда, а кто спасется, тем от мыса Екатерины отступать на реку Амур, к селению Алом, с проводниками, которые там ожидают прихода нашей эскадры. Не ждать несчастья, а стараться его предотвратить.
Изыльметьев горячо поддержал Невельского.
— В продолжение нынешней кампании на Тихом океане, — заметил он, англичане не раз давали пример странной нерешительности. Было бы непростительно не воспользоваться их новой оплошностью и ждать неминуемого возвращения эскадры. В лиман! Только в лиман!
Ждали решения командира флотилии.
— Геннадий Иванович прав, — коротко заключил Завойко. — Завтра снимемся с якоря. На рассвете постараемся пройти к мысу Екатерины…
Вопрос решился.
После подробного объяснения пути из Де-Кастри к амурскому лиману командиры судов ушли с поручиком Поповым для тщательного изучения карт. Медлительным транспортам предстояло идти вперед, под прикрытием "Оливуцы" и "Авроры".
— Назимов горяч, — промолвил Завойко, едва дверь каюты закрылась за ним, — а "Оливуце", как назло, не удается участвовать в сражении.
— Увы, Василий Степанович! Назимов лишь высказал прискорбное мнение, господствующее среди многих начальствующих лиц. — Выражение лица Невельского сделалось суровым, непреклонным. — Эти воспитанники красносельских лагерей и Марсова поля, баловни судьбы, не могут себе представить, что война кончится здесь без свинца, без ядер, без крестов, чинов и отличий! Самая мысль, что победа наша и водворение в приамурском бассейне должны совершиться без шума и треска, им противна.
Геннадий Иванович доверчиво посмотрел в глаза собеседников.
— Трудно, трудно здесь. Но никакие жертвы не остановят нас. Год назад я потерял дочь. Тяжело мне видеть могилу нашей малютки на пустынной Петровской кошке. Тяжко это испытание, но что делать? Эта жертва была данью исполнению долга, направленного к благу отечества.
Лицо его вдруг озарилось приятной, застенчивой улыбкой.
— Завтра чуть свет — на "Аврору". Вспомню молодость… Я ведь плавал на ней молодым, Иван Николаевич.
— Об этом всегда напоминаю своим офицерам, — сказал Изыльметьев и добавил: — Не списываю вас с фрегата.
— Спасибо! Я верю, что "Аврора" первой из русских фрегатов войдет в Амур с океана. Это важно для всех нас, господа. В Петербурге не все наши враги сложили оружие, хоть и дарят нас новыми мундирами.
На другой день подняли в ростры запасный рангоут, спущенный на воду при появлении судов Эллиота. Из-за северного мыса, лежавшего против Клостер-Кампа, вынырнул долгожданный вельбот Пастухова.
Пастухов принес радостную весть: в проливе на юг от Де-Кастри не видно неприятельских кораблей, а к северу, где он провел трое суток, фарватер свободен от льдов. Если в ближайшие часы не нагрянет английская эскадра, смелый план может увенчаться успехом.
Завойко потребовал на "Оливуцу" мичманов за приказаниями.
В полночь суда начали сниматься с якорей и вскоре, лавируя в темноте, ушли из залива.
Шли медленно, осторожно, опасаясь посадить на мель какое-либо из судов и задержать продвижение всей флотилии.
Нервы напряглись до крайности. Людям казалось, что они слышат, как сильные течения Татарского пролива ударяют в корпуса судов, как шумит вода на далеких перекатах, как дышит неспокойное море у них за спиной.
Впереди чернели транспорты, они торопились как можно дальше уйти на север. За транспортами следовал корвет, а в арьергарде колонны — "Аврора", изготовившаяся к бою. На круглой корме фрегата установлено пять пушек.
Светает. Изыльметьев в окружении офицеров стоит у кормы и в трубу наблюдает за морем. Густой туман скрывает от него вход в бухту Де-Кастри и мыс Клостер-Камп.
Подле Изыльметьева Пастухов. Он вспоминает Перу, уход из Кальяо, тревожное ожидание погони. Сколько событий свершилось за этот год! Чем были тогда для Пастухова Амур, бухта с непривычным именем Де-Кастри, восточные берега России? Неведомая земля! А нынче это свой дом, земля, навсегда близкая, родная. Уже никогда не забыть ему этих суровых берегов и счастья, обретенного на них.
На шкафуте у борта стоит Вильчковский. Его близорукие глаза и при очках не различают ничего, кроме седой рассветной мглы, и в памяти невольно возникает туманная улица Лондона, комната, в которой шумно спорят поляк и мадьяр, итальянец и какой-то низкорослый швейцарец, вдохновенное лицо Герцена и его гордые, полные горечи, любви и веры слова о будущем России… "Будущее лучиной не осветишь…" — грустно улыбнулся Вильчковский, вспомнив предсмертные слова Цыганка. О них ему говорил Изыльметьев тогда же, в океане. Будущее России! Народ сделает это будущее прекрасным, каким и видел его великий изгнанник.
Туман уходит книзу. Позади, на горизонте, не видно ни чужих парусов, ни пароходного дыма. На марсах и саллингах ликуют часовые.
Впереди же ласково открывает людям свои материнские объятия земля; она прикрывает их высоким берегом с крутыми утесами и снежными горами, заслоняет песчаными отмелями Сахалина.
Скоро из-за острова покажется солнце, оно согреет продрогших за ночь людей.
ЭПИЛОГ
Ялуторовск.
Ивану Дмитриевичу Якушкину.
Из Николаевского поста на Амуре.
28 октября 1855 года.
От А. И. Зарудного.
Милостивый государь Иван Дмитриевич!
Трудные обстоятельства здешней жизни помешали мне вовремя написать Вам. Тем охотнее делаю это сейчас, когда морская кампания нынешнего года окончена и о будущем этого отдаленного края можно говорить с большей уверенностью, чем четыре месяца тому назад.
Из моего короткого письма Вы уже знаете об успешном переходе нашей флотилии в амурский лиман. На днях к нам доставлена целая кипа американских и прочих газет, и так как я не был в Де-Кастри во время прибытия туда незадачливых английских моряков, то предоставляю слово очевидцам. Из моих выписок Вы увидите, как сильно задета гордость англичан, как много хлопот доставили им отважные наши командиры.
Вот отзыв одной из калифорнийских газет:
"Были взяты меры к решительному бою, и величайший восторг одушевлял союзную эскадру. Как офицеры, так и нижние чины намеревались смыть черное пятно со славного гербового щита их флота, нанесенное в прошлогоднем бесславном петропавловском деле, и не сомневались в успехе. (Еще бы! Сомневаться в успехе, имея целую эскадру против "Авроры" и "Оливуцы"!) Уже суда были выстроены по диспозиции к атаке, как высланный вперед пароход убедился с досадою, которую легче вообразить, чем описать, что русские суда ушли.
Однако же союзники овладели дагерротипным женским портретом, ничтожным количеством провизии и разными мелкими принадлежностями женского туалета".
Для курьеза спешу добавить, что последнее совершенно верно. В качестве единственного трофея англичанам, которых нынче справедливо сравнивают с опереточными карабинерами, достались туалетные принадлежности г-жи Лыткиной, жены управляющего морской аптекой. Аптекарь не успел увезти свое хозяйство к озеру Кизи.
Теперь послушайте музыку другого сорта. Внемлите гневным воплям не на шутку рассерженной "Юнайтед сервис газет"!
"Удалением своим из Де-Кастри командор Эллиот способствовал уходу и спасению русских, и в этом он должен дать отчет отечеству. Хотя он сын пэра и зять благородного лорда, мы, однако, надеемся, что он не избегнет суда. В продолжение всей войны, кончившейся в 1815 году, не встречается подобного случая. Спрашиваемые с тогдашних адмиралов и капитанов отчеты показались бы теперь пустыми и придирчивыми. В то время господствовало в британском флоте столь великое отвращение к пятну на чести офицеров, что простое подозрение в малодушии клеймило виновного в глазах всех, на всю жизнь. А сэр Джемс Стирлинг, вместо того чтобы заняться прямым своим делом, забавлялся в Японии достижением утопических договоров. Во всей истории британского флота не найти ничего подобного этому гнусному нерадению.
