Колин Маккалоу - Бита за Рим (Венец из трав)
Наконец мысли Суллы вернулись к вероломству Мария, и взгляд его принял отвлеченное выражение. Затем он чуть вздрогнул и указательными пальцами зацепился за два рога на передней стороне пола храма. Восковая голова Луция Корнелия Суллы скользнула вперед, выехала на подвижном полу наружу — и вот уже маску вместе с париком можно снять с основы, которая представляла собой глиняный слепок с лица Суллы. Закрепленная на рельефе, повторяющем те же черты, защищенная от лучей солнца и пыли в своем темном, душном доме-храме, маска могла сохраняться из поколения в поколение.
Сулла снял венец из трав и водрузил его на парик своего изображения. Даже в тот день, когда эти побеги только-только вырвали из почвы Нолы, они уже были побуревшими и испачканными, потому что взяты на поле боя, где их мяли, давили, втаптывали в землю. И пальцы, что свили их в кольцо, не были умелыми и изящными пальчиками цветочницы, они принадлежали центуриону, primus pilus Марку Канулею, более привычному к сельским работам, нежели к изящному рукоделию. Теперь, семь месяцев спустя, венец высох и превратился в спутанную косицу, из которой торчали похожие на волосы корни, а листья сморщились. «Но ты еще крепок, мой прекрасный венец из трав, — подумал Сулла, поправляя его на парике, чтобы он обрамлял лицо и волосы должным образом, отодвинутый от бровей, как женская тиара. — Да, ты крепок. Ты сделан из италийской травы и сплетен римским солдатом. Ты выдержишь. Так же, как выдержу и я. И вместе мы уничтожим Гая Мария».
Сенат, созванный Суллой, собрался на следующий день после того, как новые консулы были введены в должность. Новый принцепс Сената был назначен наконец во время новогодних церемоний. Им стал Луций Валерий Флакк, подставное лицо Мария. Он был младшим консулом в тот примечательный год, когда Марий сделался консулом в шестой раз, получил первый апоплексический удар и оказался бессилен противостоять бешеной ярости Сатурнина. Не особенно популярное назначение. Однако назначение главы Сената в принципе требовало соблюдения стольких предписаний, прецедентов и правил, что подходящим кандидатом оказался один только Луций Валерий Флакк. Он был патриций, глава своей группы сенаторов, консуляр, цензор и занимал должность interrex (сенатора, заменяющего консула на короткий срок) большее количество раз, чем любой другой сенатор-патриций. Никто не питал на его счет никаких иллюзий и уж конечно не думал, что он в состоянии заменить Марка Эмилия Скавра, столь изящного, столь внушительного и бесстрашного. Не питал подобных иллюзий и сам Флакк.
Прежде чем собрание было официально открыто, новый принцепс Сената подошел к Сулле и принялся болтать о проблемах в Малой Азии, но представления его были настолько смутны и речи так невразумительны, что Луций Корнелий твердо отстранил его от себя и сказал, что ему нужно проверить предзнаменования. Будучи теперь авгуром, Сулла возглавлял церемонии вместе с великим понтификом Агенобарбом. «И остальные здесь не лучше этого типа», — подумал Сулла, вздохнув; Сенат действительно пребывал в плачевном состоянии.
С момента прибытия Суллы в Рим далеко не все его свободное время было занято такими пустяками, как визиты к друзьям, позирование Магию из Велабра, досужие разговоры, надоедливая жена и Гай Марий. Зная о том, что может стать консулом, Сулла проводил большую часть времени в беседах с теми из всадников, которых он уважал или считал наиболее способными, с сенаторами, которые оставались в Риме все то время, пока шла война (такими, как новый городской претор Марк Юний Брут), и с такими людьми, как Луций Декумий, член четвертого класса и смотритель коллегии перекрестка.
Теперь новый старший консул поднялся на ноги и начал демонстрировать палате, что он, Луций Корнелий Сулла, — лидер, не терпящий неповиновения.
— Принцепс Сената, отцы-основатели! Я не оратор, — начал он, стоя совершенно неподвижно перед своим курульным креслом, — поэтому не ожидайте от меня красивых речей. То, что вы услышите, будет просто изложением фактов, за которыми последует перечисление мер, с помощью которых я намерен поправить наши дела. Вы можете обсуждать эти меры — если чувствуете, что должны это сделать, — но я обязан напомнить вам, что война еще не вполне закончилась. Поэтому я не хочу проводить в Риме больше времени, чем это необходимо. Я также предупреждаю, что буду жестко поступать с теми членами этого высокого собрания, которые попытаются мешать мне из тщеславных или своекорыстных побуждений. Мы находимся не в таком положении, чтобы терпеть кривляние, подобное тому, что демонстрировал тут Луций Марций Филипп в дни, предшествовавшие смерти Марка Ливия Друза… Полагаю, ты меня слышишь, Луций Марций?
— Мои уши открыты на всю их ширину, Луций Корнелий, — протяжно произнес Филипп.
Очень немногие люди могли заткнуть Филиппа одной-двумя хорошо подобранными фразами; Луций Корнелий Сулла сделал это одним взглядом. Как только раздалось хихиканье, его бледные глаза пробежали по рядам, отыскивая виновников. Ожидание перебранки было задавлено в зародыше, смех резко оборвался, и все сочли разумным податься вперед с видом огромной заинтересованности.
— Никто из нас не может сказать, что ему неизвестно, сколь затруднительно положение финансовых дел в Риме — как общественных, так и частных. Городские квесторы сообщили мне, что казна пуста, и казначейский трибун дал мне цифры, показывающие долг Рима различным предприятиям и отдельным лицам в Италийской Галлии. Сумма эта достигает трех тысяч серебряных талантов и возрастает с каждым днем по двум причинам: во-первых, потому что Рим вынужден постоянно делать закупки у этих лиц и предприятий; во-вторых, потому что основные суммы остаются неуплаченными, и мы не всегда в состоянии выплатить проценты. Те, кто дают деньги частным лицам в долг, не могут собрать даже долги по процентам или долги по процентам на неуплаченные проценты. А те, кто заняли деньги, находятся в еще худшем состоянии.
Глаза Суллы задумчиво остановились на Помпее Страбоне, сидевшем справа в переднем ряду поблизости от Гая Мария; казалось, он рассеянно глядит на кончик своего носа. Взгляд Суллы как бы говорил всей палате: «Вот человек, который мог бы отвлечься на некоторое время от своей военной деятельности и сделать кое-что для выхода из финансового кризиса, поразившего Рим, — особенно после того, как умер городской претор».
— Поэтому я предлагаю, чтобы палата послала senatus consultum во всенародное собрание, в его трибы, патрицианские и плебейские, прося применить lex Cornelia со следующей целью: чтобы все должники — являются они римскими гражданами или нет — обязывались платить только простые проценты, то есть проценты на основной капитал, и в размере, установленном обеими сторонами в момент, когда был сделан заем. Взимание сложных процентов запрещается. Запрещается также взимание простых процентов в большем размере, чем оговорено первоначально.
Тут уже послышался ропот, особенно среди тех, кто давал деньги в рост, но невидимая угроза, которую излучал Сулла, не позволила ропоту перерасти в шум. Луций Корнелий Сулла, несомненно, был римлянином, из самых древних римлян, из тех, какими их помнила история Рима с самого его начала. Его воля по крепости могла быть сопоставимой с волей Гая Мария. Но Сулла обладал также влиянием Марка Эмилия Скавра. И один из присутствующих — не кто иной, как Луций Кассий — подумал в тот момент: «А не поступить ли с Луцием Корнелием Суллой точно так же, как с Авлом Семпронием Азелионом?» Но Сулла уже не принадлежал к тому роду личностей, об убийстве которых могли вот так запросто размышлять другие люди.
— В гражданской войне не бывает победителей, — ровным голосом продолжал Сулла. — А война, которую мы сейчас ведем, — это гражданская война. Я лично придерживаюсь мнения, что италики никогда не могут стать римлянами. Но я в достаточной степени римлянин, чтобы уважать те законы, которые недавно провозгласили превращение италиков в римлян. Здесь не будет ни трофеев, ни компенсации, которой достало бы для того, чтобы покрыть серебром пустой пол храма Сатурна хотя бы в один слой.
— Edepol! И он думает, что это красноречие? — вопросил Филипп, обращаясь ко всем, кто мог его услышать.
— Тихо! — проворчал Марий.
— Казна италиков так же пуста, как и наша, — продолжал Сулла, не обращая внимания на этот обмен репликами. — Новые граждане, которые появятся в наших списках, так же отягощены долгами и так же обеднели, как и коренные римляне. В такое время нужно с чего-то начинать. Объявлять всеобщее освобождение от долгов немыслимо. Но нельзя и выдавливать деньги из должников до тех пор, пока они не испустят дух. Другими словами, более правильно и справедливо было бы уравнять стороны в отношении к займу. Именно такую попытку я намерен предпринять со своим lex Cornelia.
