Дэвид Вейс - Возвышенное и земное
91
Все хлопоты по похоронам взяла на себя Софи – убитая горем Констанца совсем ослабела и не могла подняться. В доме не было ни единого гульдена, и Софи попросила Пухберга дать денег на похороны, но Пухберг отказал. Господин Моцарт и так много задолжал ему, возврата долга он не требует, но не видит смысла тратить деньги после того, как уже столько потерял. Ветцлар находился в передовых частях императорской армии, ожидавшей приказа ринуться на подавление революции во Франции, и Софи обратилась к самому близкому другу Вольфганга – барону ван Свитену.
Барон был в дурном настроении. Император уволил его с поста председателя придворной комиссии по образованию, которым барон так дорожил, и, хотя он по-прежнему обладал солидным состоянием, увольнение означало, что его влиянию при дворе пришел конец. Смерть Вольфганга его, правда, сильно расстроила, но с тех пор как друг неодобрительно отозвался о его симфонии, барон заметно к нему охладел.
Барон сказал Софи:
– Разумеется, я не могу допустить, чтобы тело моего друга просто бросили в общую могилу для бедняков. Я заплачу за похороны по третьему разряду.
Это означало самые дешевые похороны, но спорить не приходилось. Когда Софи закончила все приготовления, ван Свитен вручил ей точную сумму: восемь гульденов пятьдесят шесть крейцеров за похороны и три гульдена на похоронные дроги. Не меньшую сумму Вольфганг истратил на похороны своего любимца скворца, подумала Софи. Констанца покорно согласилась – она была слишком слаба, чтобы возражать.
Похороны Вольфганга состоялись на другой день после смерти. Маленький гроб вынесли из дверей дома на Раухенштейнгассе, отвезли на дрогах к собору св. Стефана и поставили в часовне св. Креста, расположенной по северную сторону собора. За гробом следовало всего несколько человек – ван Свитен, Сальери, Дейнер, Софи, Анна Готлиб, Альбрехтсбергер, Зюсмайер, – госпожа Вебер осталась дома с Констанцей, прикованной к постели. День был тихий, и в часовне, как обычно, находилось много монахов и монахинь, приехавших из провинции поглядеть на это диво христианского мира – самый знаменитый собор в империи; по никто из них даже головы не повернул, когда в часовню внесли гроб. Похороны – обычное явление, а тут, по всему видно, хоронят какого-то безвестного бедняка. Об этом свидетельствовал некрашеный сосновый гроб и более чем скромное число провожающих.
После отпевания тела гроб снова поставили на дроги, и возница повернул лошадь в сторону кладбища.
Маленькое кладбище св. Марка было создано всего пять лет назад стараниями прихожан собора св. Стефана для тех, у кого не было средств хоронить своих близких с большим почетом. И к тому времени, когда похоронные дроги затряслись по булыжной мостовой предместья Ландштрассе, за ними уже никто не следовал. Небо заволокло тучами, вот-вот грозила подняться метель, да и идти такое расстояние пешком было слишком далеко.
На кладбище находился всего лишь один могильщик. День сегодня что-то долго тянется, пожаловался он вознице. Он как раз заканчивал общую могилу.
Могильщик был стар и туговат на ухо; он уже составил много гробов возле длинной узкой ямы. Любивший порядок во всем, могильщик гордился своей аккуратностью. Он не расслышал имени, но прикинул, что покойник, должно быть, маленького роста, сразу видно по размеру гроба, да и бедняк, судя по третьеразрядным похоронам. Только такие похороны бывают без провожающих. Лишь бы ни за что не платить! Ни единого гульдена.
Возница свалил гроб на землю рядом с другими гробами и поспешил прочь. Он презирал такие; похороны. Разве на них заработаешь? Скажи спасибо, если окупишь расходы по содержанию лошади и повозки.
Тело Моцарта пошло в общую могилу, где в три яруса было свалено много других трупов.
Двое людей все-таки добрались в тот день до кладбища св. Марка. Альбрехтсбергер, глубоко тронутый заботой Вольфганга, приехал на кладбище, когда могилу уже зарыли. Он ожидал, что многие съедутся па похороны в каретах и когда карет у собора не оказалось, потерял немало времени на поиски экипажа, а затем и самого кладбища св.Марка. Могильщик уже ушел, а смотритель ему сказал:
– Мы тут сегодня целый день хоронили. Откуда нам знать, где могила вашего друга?
Выло уже совсем темно, когда Анна Готлиб добралась до кладбища св. Марка в карете, которую смогла нанять на Деньги, полученные за роль Памины.
С ней смотритель обошелся любезней – такая она была хорошенькая и такая опечаленная, видно, дружка потеряла, подумал он, и постарался быть с ней поласковей.
– Ваш приятель похоронен в общей могиле. А где – кто скажет? Вы же говорите, его хоронили по третьему разряду.
Это на большом участке, вон там, за крестом. Там сегодня немало народу похоронено.
Анна стояла на свежевскопанной полосе земли; полоса тянулась на большое расстояние, разве определишь теперь, где опустили в землю последний гроб. Все случилось не так, как она ожидала. Но она любила его и знала, что всегда будет любить, как бы он ни относился к ней при жизни. Ни разу никому не сказал он резкого слова. С самого того момента, когда она еще совсем ребенком познакомилась с ним, он всегда был к ней очень внимателен. И как много он знал о музыке и о человеческих чувствах! Понимает ли кто-нибудь из его друзей, кого они потеряли?
Анна положила на землю цветок, хоть и понимала, что на декабрьском морозе он скоро погибнет. На небе уже высыпали звезды, столько звезд – не сосчитать. Теперь они будут светить, над Вольфгангом, светить над его музыкой, которая приносила ей много радости и счастья. И тут она заплакала. Она плакала над Вольфгангом, плакала над собой, плакала над всеми, кто жил и умер, кто навсегда исчез с лица земли. А потом вдруг перестала плакать. Нет, он не исчез. Он не может исчезнуть, он с его музыкой, ставшей неотъемлемой частью ее существа. Может, и к лучшему, что его похоронили вот так, подумала Анна, сияние его славы распространится на всех безвестных покойников, которые волею судьбы оказались в одной с ним общей могиле, – ведь никто теперь не узнает, который из них Моцарт.
ПОВЕСТЬ О ЖИЗНИ И ГИБЕЛИ МОЦАРТА
1
После того как двадцатипятилетний Моцарт пролежал несколько дней, вспоминая в горячечном бреду оскорбление, нанесенное ему графом Арко-младшпм, камергером (точнее – оберкухмистером) его светлости князя-архиепископа зальцбургского, 20 июня 1781 года он писал отцу: «…сердце делает человека благородным; и если я и не граф, то благородства во мне больше, чем в любом графе, а дворецкий или граф, который меня оскорбляет, – негодяй». Германия в то время была раздроблена па сотни карликовых государств, хозяева которых – вассалы императора Священной Римской империи германской нации – были наделены не столько могуществом, сколько феодальной заносчивостью. И Моцарт рано начал понимать ничтожество этих «владык», к числу которых принадлежал и его бесславный повелитель, граф Иероним Колоредо, младший брат любимца Марии-Терезии, впоследствии имперского вице-канцлера и князя Франца де Паула Гундаккара I.
И уже в раннем детстве, чем больше погружался гениальный ребенок в тайны «искусства дивного», тем больше росла в нем вера в высокое достоинство человека, овладевшего этими тайнами. Эта вера укреплялась пристальным вниманием к этическим проблемам и неразрывной связи их с подлинно художественными образами, связи, объясняющей великие свершения Данте и Леонардо, Шекспира а Моцарта, Пушкина и Шопена, Гоголя и Флобера, Врубеля и Скрябина. Внимательно знакомясь с биографиями как этих титанов художественного творчества, так и многих других мастеров, можно – правда, весьма схематически – представить себе их путь к вершинам человеческой мудрости и созидания следующим образом.
Первым этапом этого пути, соответствующим характеру одаренности человека, следует считать начальные твор ческио опыты, которыми бывают то ранние стихи, то небольшие музыкальные пьесы, то рисунки. Наряду с накоплением (у Моцарта – беспримерно стремительным) профессионального опыта происходит и стимулирующее эти опыты расширение интеллектуального опыта, иными словами – приобретение знаний в самых различных областях. На этом, втором, этапе формируются и зачатки мировоззрения, связанные с попытками обобщить полученные знания и вместе с тем расширить их.
Нет сомнения, что довольно рано (вспомним дневники Гофмана!) мастер оказывается на подступах к формированию третьего, завершающего, этапа созревания его интеллекта и личности. Данный этап характеризуется обращением к глубоким этическим проблемам, жгучий интерес к которым приходит, как правило, в относительно поздние годы – достаточно сравнить «Новую жизнь» и «Божественную комедию» Данте или «Руслана и Людмилу» и «Медного всадника» Пушкина, недолгий и горький век которого лишний раз подчеркивает относительность понятия «поздние годы».
