Дереник Демирчян - Вардананк
Не отказываясо от навязываемых ему в стране южных кушанов поручений, Гарегин, иод предлогом их выполнения, постепенно продвигался на север. Он делал вид, что преследует племена, против которых его посылали, но ему зачастую удавалось сговориться с этими племенами и без потерь проходить через их земли.
Тяжелому походу с вооруженными стычками сопутствовали голод и потери в людском составе. Пернатые хищники парили над изможденной конницей, шакалы, волки и гиены тянулись за ней следом. Но тяжелее всего были для конников горький хлеб чужбины, бессердечие и коварство ее людей.
Налетали смерчи и засыпали конников раскаленным песком, колодцы с горько-соленой водой не утоляли мучительной жажды, и часто казалось конникам, что ни один из них не выберется из этих мертвых, безлюдных пустынь. Вместо привычного мира кругом был первозданный хаос, в котором исступленно буйствовали разнузданные дикие стихии, разрушая и губя все, лишая человека приюта и убежища, отнимая у него установленный порядок жизни, самое право на жизнь.
В этом стихийном враждебном хаосе глаз человека тщетно искал безопасного угла, гнезда, согретого человеческим теплом строения, огня, улыбки, жизни, свидетельства человеческого существования в бескрайнем, безжалостном безлюдии, в страшном царстве смерти…
Именно здесь люди остро чувствовали ценность любого шатра, палатки, домика, селения и, наконец, города – творения созидательного духа человека, человечества, присутствия этого духа.
Необходимость вынуждала иногда требовать от «союзных» племен платы за военные операции. За этим следовал сбор оставленных побежденными припасов. Еще позднее голод и угроза гибели от истощения вынудили согласиться на дележ добычи с «союзниками». А под конец стали и сами брать добычу… Началось одичание, против которого лишь вначале протестовал Гарегин, но с которым впоследствии ему пришлось примириться.
Начальника армянской конницы терзала мысль о том, чем кончится их побег. Ведь он душой и кровью своей отвечал за конницу перед родной страной. Князья-командиры также не раз говорили между собой об этом, но, щадя Гарегина, не поднимали этого вопроса в его присутствии. Вместе с тем все сознавали, что, кроме этого чреватого смертельными опасностями побега, другого спасения у них нет и что лишь этот путь мог привести их в родную страну.
В коннице было много раненых. Привязанные к седлам или уткнувшись лицом в гриву своих коней, тащились они, глухо стеная или вскрикивая от боли.
Один из тяжелораненых, вцепившись в гриву своего коня, скрежетал зубами от невыносимой боли. Рана, полученная им в одной из последних стычек с кушанами, открылась и кровоточила, а в длительном походе не было возможности залечить ее.
В нескольких шагах от него ехал Гарегин, всегда державшийся поближе к раненым.
Раненый бормотал что-то себе под нос – не то жалобу на судьбу, не то проклятия, не то родную песню.
– Держись, Аршак! – окликнул его всадник с усталыми, потухшими глазами, ехавший позади него. – Держись, чтобы добраться домой! Не оставлять же нам тебя волкам на обед.
– А разве я не держусь, что ли? – простонал в ответ Аршак, окидывая снежную пустыню скорбным и полным надежды взглядом.
Он снова забормотал. Затем, сделав усилие, поднялся на стременах, оглядел товарищей и громко запел:
Родная земля – отец мой, мать моя,
Родная земля – надежда моя, свет мой, -
Где ты, где?
Желанная моя – огонь мой, вода моя,
Возлюбленная – гнездо мое, дом мой, -
Где ты, где?
Аршак горящими черными глазами тоскливо обвел товарищей. Он дышал с трудом, задыхался. Товарищи чувствовали, что ему не выдержать. Подъехал Гарегин. Его схватила тревога.
– В каком положении раненые? – спросил он.
– Держатся еще, князь, – послышалось в ответ.
– Терпите, дети мои! Надо домой добраться! Гарегин оглядел Аршака. В глазах раненого была такая тоска, т: хое страстнее желание жить, что Гарегину стало тяжело, он отвернулся.
Но вот Аршак вздохнул, глаза его закатились. Он слабо выговорил:
– Спустите меня наземь. Больше не могу. – Он с мольбой взглянул на товарищей.
– Спустите его! – приказал Гарегин.
Несколько человек спешились, сняли Аршака с седла.
Запавшие глаза его открылись, он долгим взглядом проводил удалявшихся товарищей, потом поднял руку и слабо помахал им вслед:
– Идите! Унесите с собой мои глаза, чтобы и я увидел…
Всадники проезжали мимо, опустив голову.
Казалось, умирающий весь обратился в зрение. Его взгляд разрывал сердце. Все понимали: Аршака ожидает смерть, Аршак останется здесь, на злой и неприветливой чужбине.
Прошли последние ряды. Гарегин приказал проехать вперед и тем воинам, которые остались с Аршаком. Остались лишь он, Гарегин, сотник Аршам, телохранитель и лекарь, который, осмотрев раненого, покачал головой, давая понять, что смерть наступит еще не скоро. В душе Гарегина говорили два голоса: суровый военачальник спорил с мягкосердечным по натуре человеком. С того дня, как конница вступила в войну во иыя защиты родины, Гарегин иными глазами смотрел на своих всадников, и жизнь каждого из них приобрела новую цену в его глазах.
Аршак лежал на снегу.
– Уезжай, князь! – слабо проговорил он. -Уезжайте, братья, я и сам…
Никто не ответил. Аршак поднял запавшие глаза на Гарегина. Невозможно было выдержать этот взгляд. Гарегин опустил голову, затем гихо сказал телохранителю и лекарю:
– Оставайтесь до…
Вместе с Аршамом они сели на коней, еще раз оглянулись. В памяти Гарегина запечатлелся устремленный на него взгляд Аршака- взгляд одинокого, покидаемого, умирающего с тоской в душе человека. Острая боль пронзила сердце Гарегина. На него глядел человек, он бросил человека…
Гарегин поднялся на холм, чтобы оглядеть весь полк, редкой и прерывающейся линией растянувшийся в степи. Он окинул взглядом горизонт – мертвая даль, бескрайнее море снега, угнетающее безлюдие… Он перевел взгляд на восток, и увиденное им заслонило даже безотрадность снежной пустыни. Вдали быстро поднималось и раскидывалось похожее на саван большое белое облако. Солнце стремительно закатилось. Вечер подползал со всех сторон. Облако быстро заняло полнеба и обрушило на землю лавину холодного снега. На склонах холмов завились маленькие столбы снежной пыли и закружились в зловещем танце. Выл и стонал ветер, и было похоже, что это сама смерть плачет жалостным детским голосом.
– Трубить тревогу! – приказал Гарегин.
Трубач поднес к губам трубу. Полк остановился.
От всадника к всаднику передавалась команда, пока не дошла до первого отряда. Гарегин приказал всадникам арканами, поводьями, ремнями привязать себя друг к другу, чтобы не потеряться в надвигающейся снежной буре и не сбиться с дороги Командирам – беспрерывно объезжать ряды.
Опустилась ночь.
Закружила бешеная вьюга по необозримым просторам, зaщелкала бичами, взметнула пласты снега. Точно вспарывая огромные мешки, она вытряхивала из них тучи известки. Небо слилось с землей. Выл и кружился ветер, неистовствуя носился он с оглушающим свистом, со злорадным хохотом и визгом, то грозя, то заливаясь похоронным плачем. Вьюга окружила снежной стеной, оплела весь полк, столкнула его с дороги.
Куда они плелись – назад или вперед, к жизни или смерти, – никто этого не знал.
«Дойдем ли?.. – с тревогой думал Арсен, едва различая воинов, которые, полузакрыв глаза, грудью продирались сквозь вьюгу. – И о чем думает сейчас она? С какой любовью, жалостью и заботой взглянула бы она сейчас на меня. И не только на меня – на них!..» Но Хориша далеко. Странна самая мысль о ее любви, жалости и заботе среди этого разгула враждебной стихии. Хоть бы кто-нибудь встретился сейчас, пусть враг, пусть волк или nit via вышли бы в поисках добычи, но кто-нибудь живой.
Гарегин приказал воинам остановиться и сбиться в кучу. Не дошли до всадников ни звуки трубы, ни приказ. Но они сами остановились и сами сбились в кучу. Гарегин приказал далее, чтобы несколько человек, привязав себя друг к другу арканами, вышли из рядов и двинулись в разные стороны: может быть, удалось бы угадать направление, отыскать какой-либо след, почувствовать запах дыма, услышать человеческий голос. Напрасные усилия! Все разведчики вернулись ни с чем. Полк стоял неподвижно на месте. Все чувствовали, что смерть близка, неминуема. Надо было двигаться, чтобы не замерзнуть. Движение привело бы или к жилью, или к смерти.
Гарегин приказал двигаться вперед. Вьюга все усиливалась.
Продвижение стоило нечеловеческих усилий. Люди останавливались, отказывались идти. Гарегин хлестал их плетью, ругал, грозил мечом. Чтобы никто не мог отбиться, впереди снова ехал Арсен; последний ряд замыкал сам Гарегин. Один из раненых свалился. Гарегин приказал привязать его к седлу. Упал еще один, Гарегрв приказал лекарю перевязать ему рану и поехал догонять полк, почти скрывшийся из виду. Пал конь под телохранителем, но тот встал, догнал Гарегина и пошел рядом, держась за его стремя и с трудом волоча ноги.
