Борис Тумасов - Василий III
Бледные пальцы Вассиана теребили отделанный золотом и дорогими каменьями переплёт книги.
- В скит бежишь, брат Вассиан? - печально спросил митрополит и, не дожидаясь ответа, повысил голос: - А о спасении души государя яз один буду молиться? Нет, и ты, и иже с тобой, все мы перед Богом повинны за грехи великого князя. Яз же не допущу посрамления великой княгини Соломонии и не благословлю государя при живой жене на брак с литвинкою.
- Литовская княжна Елена на европейский манер, в поясе перехват осиный, того и гляди, сломается. Наши боярыни телом во как раздобревши, что перины.
- Не задаста литвинка, верно, но на любовь зла. Тем, по всему, и прикипел к ней Василий, - со злостью произнёс Варлаам и перекрестился истово: - Прости, Господи, слова греховные.
Вассиан снова сказал:
- Князь Глинский мыслит с государем породниться и с его помощью вотчины свои литовские воротить. Быть княжне Елене государыней, а Соломонию монастырь ждёт.
- Сказал же, не допущу яз сие! - брызгая слюной, выкрикнул Варлаам и неожиданно сорвался с кресла, толкнул дверь, чуть не сшиб с ног молодого монаха.
- Подслушиваешь, Ананий? - выдохнул митрополит угрожающе. - Аль искусителю продался? А может, по чьему наущению?
Молодой монах мелко закрестился, в голосе испуг:
- Отца Вассиана проводил, отче, и задержался.
- Так ли? - не поверил Варлаам и долго смотрел цепким взглядом в спину удалявшегося монаха.
Когда митрополит снова уселся в кресле, Вассиан проговорил:
- Нет в словах Анания искренности. Без Бога живёт. Варлаам ответил с усмешкой:
- Не много жить Ананию…
* * *
Проводив Вассиана, Варлаам задумался. Самовластен, ох как самовластен великий князь. Не менее отца своего Ивана Васильевича круто берёт. С ним, митрополитом, советов не держит, думу боярскую созывает редко, да и боярами, что холопами, помыкает. А разве мог простить Варлаам, как Василий указал ему, митрополиту, на дверь? Это ныне-то. А коли на литвинке женится, и совсем жди лиха…
Мысль нарушил вошедший келарь. Варлаам оторвал ладонь от лба, спросил:
- Сыскал ли Анания, Паисий?
Келарь поправил клобук, ответил смиренно:
- Иноки Фёдор и Никон задержали у княжьих хором, отче.
Митрополит нахмурил брови.
- Дай, Паисий, ключ.
Келарь зазвенел связкой, положил на налой. Варлаам кинул коротко:
- Сам пойду.
Смеркалось, и в митрополичьих палатах зажгли свечи. Варлаам спустился в подполье, отомкнул замок. Со скрипом подалась железная решётка темницы. Стены поросли мхом. Сыро и зябко. Осторожно ступая, Варлаам приблизился к чёрному провалу ямы. В затхлом воздухе свеча погасла. Из каменного мешка раздался стон.
- Сказывай, Ананий, что великому князю наговаривал на меня? - громко спросил Варлаам и прислушался.
- Вели смерти предать, отче. Зачем на смерть мученическую обрёк? Аль креста на те нет?
- Ужель мыслил, что прощу яз те, - забрызгал слюной Варлаам. - Рясу носил, а про сан позабыл, доносил на меня? Догадывался яз о том и ране, да не ведал, кто в наушниках ходит.
- Будь проклят ты, дьявол! - заревел дико Ананий. Митрополит прошептал:
- Свят, свят! Прости, Господи, грехи мои. Сутулясь, долго громыхал замком, всё не мог повернуть ключ. Потом, медленно ступая, поднялся по винтовой лестнице. У выхода заметил поджидавшего Паисия, сказал:
- Вели помолиться за упокой души Анания.
Воротился митрополит в палату, взял Евангелие, но читать не мог. Проклятье Анания мешало. Злился Варлаам. От обеда отказался.
Келарь свечи зажёг, покосился на митрополита. На пороге, чуть не сбив с ног келаря, появился великий князь.
Василий вошёл в палату стремительно. Не приседая, заговорил раздражённо:
- Прослышал я, отче, что ты кинул в темницу монаха Анания. Верно ли? - прищурился.
Митрополит ответил тихо:
- Монах именем Ананий, сыне, в яме сидит и там смерть примет за прегрешения свои.
- Вона как? - недобро проговорил Василий. - Это ты, отче, так мыслишь. А будет по-моему! Того Анания освободи. Вину его я на себя принимаю. И ты, отче, наперёд помни: волен ты грех отпускать, а казнить я - государь!
* * *
Царевич Богатырь, разграбив окраину рязанской земли, с богатой добычей уходил в Крым.
Молод царевич, но удачлив, всё рассчитал, и осень поздняя, на Руси в такую пору не ждут ордынцев, к зиме и казачьих дозоров в степи поуменьшилось, неожиданным набег будет.
Царевич готовился к набегу с того весеннего дня лета тысяча пятьсот пятнадцатого, когда в бахчисарайском дворце умер хан Менгли-Гирей и новым ханом всей крымской орды стал его сын Магмет-Гирей, отец Богатыря…
* * *
Государю недужилось, и ханского посла, молодого мурзу, принимал князь Одоевский. Письмо хана Магмет-Гирея мурза вручил Одоевскому в посольской избе. Князь не стал читать при мурзе ханскую грамоту, а, щедро одарив посла и выпроводив, позвал дьяка Морозова.
- Читай вслух.
Развернул Морозов свиток, прочитал:
- «…Великия Орды великого царя Магмет-Гиреево царёво слово другу моему и становитину московскому князю Василию…»
- Обидно пишет, - прервал Одоевский, - государя нашего становитином именует. Эхма!
А дьяк далее продолжает перечислять ханские попрёки: что-де, не известивши в Бахчисарай, пошёл Василий войной на Смоленск и взял его.
«…Ты нашему другу, королю Сигизмунду, недружбу учинил: город, который мы ему пожаловали, взял от нас тайком; этот город Смоленск к литовскому юрту отец наш пожаловал, а другие города, которые к нам тянут, - Брянск, Стародуб, Путивль, Карачев отец наш, великий царь, твоему отцу дал. Если хочешь быть с нами в дружбе и в братстве, то ты эти города отдай нам назад, потому что мы их королю дали… И нам пришли казны побольше, да кречетов, да разные вещи дорогие, не поскупись. Ещё отпусти в Крым брата моего Абдыл-Летифа…» Одоевский рукой махнул:
- Пустое пишет хан. Эко, стращать нас удумал. Смоленска мы Сигизмунду не воротим, а ещё и иных земель, кои в древности в нашу Киевскую Русь входили, воевать будем. И подарков Крыму не видать.
Морозов согласно кивнул, но вставил осторожно:
- Аппак-мурза, княже, тоже отписывает, что хан городов наших просит либо казны столько, сколь король польский даёт в Бахчисарай. А Аппак-мурза Москве друг, он врать не станет.
- Коли хан и его мурзы подачек желают, - прервал дьяка Одоевский, - так пущай садятся у наших церквей, на паперти, рядышком с нищими, мы и скинемся на их бедность. Так и отпиши, дьяк, послу нашему, боярину Мамонову, в Бахчисарай.
Пригладив бороду, добавил:
- Мурзу же, дьяк, что грамоту ханскую привёз, привечай с любовью, пои и корми вдосталь. Задержи его в Москве подоле, покуда государь от болезни отойдёт. Надобно будет с государем совет держать. Чую, как разгневается он на крымцев. Вчера царевич рязанцев пограбил, седни сам хан невозможного требует, говорит, будто с данником. Вот уже пошлёт великий князь своих воевод да побьёт крымцев, тогда по-иному хан заговорит.
* * *
Государя ждали на Пушкарном дворе с полудня. Он приехал не один, с князем Воротынским да боярином Патрикеевым.
Легко вылез из саней, осмотрелся.
- Ну, сказывай, сколь мортир отлили да пищалей? Версень поманил обер-мастера.
У немца откуда и прыть взялась, подскочил, сунул боярину лист пергамента. Василий поморщился.
- Аль так не упомнишь, по грамотке бубнить сбираешься?
Боярин память напряг, очи к небу воздел, принялся по пальцам перечислять. Великий князь слушал, не перебивал. Когда Версень закончил, сказал недовольно:
- Мало! Вдвойне надобно. Упреждал тебя о том, боярин, посылая на Пушкарный двор.
Повернулся к обер-мастеру:
- Ну а ты о чём молвить хочешь, немчура? Аль не плачу я тебе, чтоб уменье приложил да мой Пушкарный двор вдосталь оружья отливал? Войску во множестве пищали и пушки потребны, сами, чаю, видели, сколь намедни в Смоленск послано. Но то ещё не всё. Огневой бой нынче в силу вступил, и нам наше войско пищалями да пушками снабдить надобно, дабы не только за Смоленск и иные западные земли бились успешно, а и крымцев отражали, стояли за государство Российское стойко.
Заметил Степана, поманил пальцем. Тот вперёд подался, стал перед великим князем.
- Ан верно ль я сказываю? - и прищурился. Степан шапку долой, тряхнул кудрями, ответил бойко:
- Государь, дадим, сколь потребно, наряда огневого! - И в очи великому князю заглянул, уловил одобрение, продолжил: - Не дерзость это, а истина.
