Владимир Короткевич - Колосья под серпом твоим
Дверь хлопнула. Корчак, сжав челюсти, бежал к церкви, у которой мужики тяжелым бревном кончали выламывать дверь. Наконец дверь упала.
Гулко топали по плитам сапоги, мягко хлюпали поршни.
Корчак ногой открыл царские ворота.
Его рука скользнула под бархат, которым был накрыт престол. Потом он выпрямился, бледный.
– Нема, – сказал он.
– Нема… Нема… Нема… – начало передаваться по цепочке к выломленной двери.
…Первыми двинулись с места люди Ходанских. Некоторые зашли в хату, где был Алесь, взяли своих раненых, пошли. Корчак смотрел, как отделялись от толпы люди.
– Хлопцы… – сказал он, и голос его дрогнул. – Хлопцы, перепрятали они ее. Не может быть, чтоб царь…
Все молчали. Лишь кто-то тяжело вздохнул:
– Нехай так. Но теперь что уж! Если б нашли, поклали б костки, а так…
Корчак сел на крыльцо. Таяла и таяла толпа. Белоголовый человек сидел на крыльце, и волосы свисали на лицо.
Потом он поднял голову, и все удивленно увидели, что глаза Корчака застилают слезы. Они медленно, струйками, сплывали по щекам.
– Волю нашу… – Корчака что-то душило, – дорогую нашу… продали, псы… Продали… Продали
Уменьшались белые фигуры на белом снегу, и солнце радужно дробилось в глазницах человека на крыльце.
Затем он поднялся и вздохнул:
– Что там… Будем ждать… Мы терпеливые.
Маленькая группка людей стояла перед ним, и он сказал:
– Заберите раненых. Отходим, хлопцы.
…Остальные тащились по снегу, неся на самодельных носилках раненых и убитых, а Корчак все еще стоял в дверях.
– Смелый ты, князь, – наконец сказал он. – Но ненавижу я тебя. Не за то, что ты – это ты. За других я тебя ненавижу. За Кроера. За всех братьев твоих. За все.
– Я знаю, – сказал Алесь.
– Так и останешься с солдатами да этими горипятическими мямлями?
– Так и останусь.
– Смелый, но все равно ненавижу. – Жилы набухли на лбу Корчака. – Не могу я тебя тронуть, но… Пускай бы тебя убили солдаты, князь.
Алесь побледнел.
– По-мужичьи ты балакаешь – пускай бы тебя убили, своих отпустил – пускай бы тебя убили, округа за тебя горой – пускай бы тебя убили, под солдатскими пулями остаешься – пускай бы те-бя у-би-ли.
– Видишь, – сказал Алесь. – А я хочу, чтоб ты жил.
– Для чего?
– Для настоящей воли.
– Не будет ее!
– Она будет. – У Алеся дрожали губы. – Подумай, Корчак. Мы другие, Корчак.
– Дети таких батьков… ге!
– Моих батьков не трожь.
– Свояки таких, как Кроер!
Алесь вскинул голову:
– Я выдрал тебя из его рук.
– Не верю.
– Со временем поверишь.
Дверь захлопнулась снова. Алесь покачал головой.
Около полудня в Горипятичи вошли солдаты – остатки двух рассеянных рот и две свежие роты при одной легкой пушке.
Кто-то указал Мусатову хату, где лежали раненые.
Он толкнул дверь и остановился, удивленный. Сидя на лавке, опустив сцепленные руки меж колен, на него исподлобья смотрел старый знакомый. Радость шевельнулась в капитановом сердце, но он сдержался. Он только позвал Буланцова, подручного, с которым некогда вместе ловил Войну.
– Вот, Буланцов, – сказал жандарм, – рекомендую, князь Александр Загорский. Каким образом здесь? – спросил Мусатов.
Алесь пожал плечами:
– Может, кому-нибудь помогу.
– Кому это "кому-нибудь"? Мятежникам или нам? – повысил голос Мусатов.
– Не кричите, – сказал Алесь. – Хорошие манеры не повредят и людям вашей профессии… Видите, вот солдаты…
– Они не добили их?
– Я не позволил… А там мужики.
Буланцов двинулся туда.
– Этих я заберу.
– Не советую, – сказал Алесь. – Это горипятические.
– Так что? – поводя длинным носом, спросил сыщик.
– А то, пан лазутчик. Даже пан Мусатов слышал, что их насильно, под угрозой поджога, выгнали из хат. Солдаты же стреляли в кого хочешь, только не в лесных братьев.
Он почти весело улыбнулся, Мусатов ненавидел его в этот момент. Ненавидел за жесты, слова, одежду, за эти глаза, за умение разговаривать. Он не мог не чувствовать, что рядом с ним он, Мусатов, всегда будет выглядеть как пьяный капрал.
– "Лесные" ушли утром. На рассвете, – сказал Алесь. – А это невинные люди – солдаты подтвердят. Как и то, что я не воевал.
– Видели бандитов? – спросил Буланцов.
– Как вас.
– И говорили с ними?
– Как с вами.
– Что они говорили? – спросил Мусатов.
– Что идут в пущу и что счастье мое лекарское. Иначе убили б.
– Сколько у них жертв?
– Трое убитых, с десяток раненых. – Алесь умышленно прибавил к лесным людям мужиков из деревень Ходанского.
– Сколько их было? – спросил Буланцов.
– Это что, допрос?
– А вы что же думали, уважаемый Александр Георгиевич? – почти ласково сказал Мусатов.
– В таком случае я не буду отвечать.
– Будете, будете, – преувеличенно любезно сказал жандарм.
Он повернулся к Буланцову:
– Они, по-видимому, действительно ушли в пущу еще на рассвете. Ничего. Идите возьмите из хат мужиков, кто попадет под руку.
– Не ходите, Буланцов, – сказал Алесь. – Не отдавайте таких приказов, капитан.
– Это почему же? – спросил Мусатов.
– Здесь есть свидетель.
– А этот свидетель скомпрометирован, – сказал капитан.
– Напрасно. Есть мой эконом, который привез мне весть про бунт. Он подтвердит: до того я ничего не знал. Есть мужики, которые скажут: меня не было во время бунта. Есть солдаты, которых я лечил, потому что это долг каждого, кто знает, как сделать перевязку.
– Не было его в бунте, паночек, – простонал белявый солдат у печи.
– Молчи! – сказал Мусатов и, обернувшись к Алесю, пристально глядя ему в глаза, начал говорить: – Появились вы – и у мятежной толпы изменилось настроение. Черт знает, за кого они вас приняли…
– С тем же самым успехом они могли бы принять ворону за архангела Гавриила, что слетает с небес, – иронически улыбнулся Алесь.
– Зачем вас понесло сюда?
– Я же сказал – лечить. Я не хотел крови. И вы не тронете невинных, Мусатов, только потому, что этого требует ваша карьера. Я, наконец, прискакал потому, что должен быть беспристрастный свидетель, которому поверят больше, чем хлопу, и больше, чем вам. Я – свидетель.
Мусатов оглянулся и перешел на французский язык:
– А вы… подумали… что этот свидетель мог быть убит… во время бунта… случайным залпом?… Самым случайным из случайных залпов!
– Ваше произношение оставляет желать лучшего, – сказал Алесь. – А солдаты, капитан?
Мусатов дрожал. Казалось, настал час, теперь и этого можно было припугнуть арестом или смертью. Он чувствовал, что все в нем звенит.
– Никто не знает мотивов вашего приезда сюда, – на том же самом плохом французском сказал он. – Вы своим появлением настроили людей на атаку. И я сейчас же пошлю донесение об этом вице-губернатору, потому что Беклемишев болен… Пошлю тому самому вашему Ис-ленье-ву, который кричал на меня за расправу в Пивощах.
Рысьи глаза сузились, губы дрожали.
– Напрасно будете стараться, – сказал Алесь. – Донесение уже отправлено. Я отправил его перед отъездом сюда и объяснил, почему еду. Полагаю, скоро последует ответ.
Мусатов невольно хватанул ртом воздух.
– Вот так, – невинно смотрел на него Алесь. – Каждый человек, каждый дворянин должен всеми силами стараться остановить мятеж. И я объяснил это вице-губернатору на случай… гм… на всякий случай.
Буланцов ничего не понимал из разговора, но чутьем сыщика понял: шефу нанесен страшный удар. И еще отметил про себя: шеф теперь никогда не простит этому человеку.
Алесь поднялся.
– Ну вот, – сказал он, – а теперь…
– Я надеюсь, – пролепетал Мусатов, – вы поняли, что это была шутка?…
– Я и не сомневался в этом. Разве такие вещи говорятся всерьез между цивилизованными людьми? Конечно, шутка.
Капитан сидел бледный. Глаза Алеся улыбались.
– Хватит шутить, капитан. Я думаю, вы отмените этот приказ и найдете настоящих преступников?
И впервые за весь разговор повысил голос:
– И если вы тронете еще хоть одного из них, вас повезут отсюда под рогожей в Могилев или под кошмой в острог. Поняли это вы, пан штуцер, пан пуля, пан свинец?!
Мусатов сидел, глядя в стол.
– Хорошо, – сказал он наконец, – я отменяю приказ. Буланцов, погоню за Корчаком!
* * *
Через три часа прибыл от Исленьева едва живой гонец. Он привез приказ: "Немедленно отпустить невиновных, искать Корчака с бандой, на время рассмотрения дела князя Загорского под домашний арест".
Алесь улыбнулся. Исленьев заботился, чтоб Загорскому не причинили под горячую руку вреда. И ничего, что приказ вице-губернатора немного возвысил в собственных глазах жандармского капитана, врага, от которого в будущем нельзя будет ожидать милости, если его только не убьют Корчак или Черный Война.
