А. Сахаров (редактор) - Иоанн Антонович
Прошло восемь месяцев. Июль 1742 года. Заговор Турчанинова.
Камер-лакей Турчанинов, прапорщик Преображенского полка Ивашкин, сержант Измайловского полка Сновидов.
Мотив заговора: Елизавета не выполнила обещанья по отношению к Иоанну Антоновичу. Император не в Брауншвейге, на родине своих родителей, а все они в Риге, в тюрьме[338]. Елизавета обманула Россию, а следовательно, смертельно оскорбила все сословия. Начало её царствования – обман. Что же дальше?
План действия: убийство Елизаветы, престол – возвратить Иоанну.
Результаты заговора: Турчанинову вырвали язык и ноздри, Ивашкину и Сновидову – только ноздри. Всем троим – кнуты и Сибирь.
Июль 1743 года. Заговор Лопухина. Подполковник Лопухин, тринадцать заговорщиков. Им обещает помочь австрийский министр, посол маркиз де Бота[339]. Мотивы заговора: те же, что и у Турчанинова. План действий: тот же. Результаты: те же. Четверым вырывают языки, – в Сибирь. Двоим кнуты, двоим плети, – в Сибирь. Троих переводят из гвардии в пехотные полки, из дворцовой гвардии – в простую пехоту. Одного ссылают в саратовские деревни. Самое странное наказание получает подполковник Лопухин, душа и вождь заговора. Его разжаловали в матросы (?) и отправили на Камчатку.
Добровольного помощника маркиза де Ботта австрийская королева Мария-Терезия[340] посадила в замок Грац.
Эти заговоры не имели никакого значения для благосостояния империи. И императрицы. Они никак не повлияли ни на маскарады Елизаветы, ни на парики, ни на её кухню, ни на урожаи страны. Тайная канцелярия оперативно ликвидировала опасность.
Заговор Турчанинова – вообще миф, состряпанный Тайной канцелярией, чтобы хоть как-то оправдать своё существование, потому что после ссылки всех высокопоставленных вельмож прошлого царствования полиция бездействовала. Кто-то был в кабаке, кто-то что-то сказал, – вот и готово дело. Суд, смерть.
Заговор Лопухина – никакого заговора, пошлость. Жена генерал-кригс-комиссара, Лопухина[341], была любовницей маркиза де Бота[342]; красавица Бестужева – сестра графа Головкина[343], которого сослали; её муж был братом государственного канцлера Бестужева-Рюмина. Она говорила повсюду, что Головкина сослали несправедливо. Отомстить ей было немыслимо – нужно было арестовывать весь двор. Арестовали сына Лопухиной, подполковника Лопухина, и его подчинённых. Мария-Терезия была в курсе всех событий. Только из политики она арестовала де Бота[344]. Он жил в замке Грац ничуть не хуже, чем в Петербурге, и через несколько недель был назначен главнокомандующим армии, действующей в Италии.
Заговоры не напугали Елизавету. Она их совершенно определённо мистифицировала. Раньше не было причины притеснять Иоанна Антоновича. Елизавета «заподозрила» заговоры в его пользу – теперь причина появилась. Во всеуслышание императрица объявляет, что потенциальным вдохновителем бунтов является Иоанн Антонович.
Заговоры пустяковые: три простолюдина, один подполковник-повеса, который узнал, что он вождь восстания, лишь в тюрьме, и сочувствующий всем им, как всякий нормальный человек, кстати сказать, – австрийский министр-идеалист.
Беспокоиться нечего. Но есть возможность ещё дальше убрать Иоанна. Пусть ему три года – он претендент.
Елизавета опять играет: она сообщает своим двенадцати гренадёрам, что её священная жизнь в опасности. Свои светлые волосы она перекрашивает в чёрный траурный цвет. Она заставляет перекрасить волосы в цвет траура всех фрейлин и всех новых невест из Правительственного Кабинета Двенадцати Гренадёров. Она пишет специальный манифест (всё о волосах!). Манифест публикуют петербургские и московские газеты.
Отечество в опасности! Автор опасности – трёхлетний мальчик. Его нужно изолировать. Пусть поблуждает по тюрьмам до совершеннолетия, пусть поумнеет, а потом – посмотрим.
Начинается лихорадка: поиски изоляторов. Тринадцатого декабря 1743 года Иоанна перевозят в крепость Дюнаминде.
Это ещё не так далеко и не надёжно. Через полтора месяца Иоанна переправляют в Раненбург. Это ещё досягаемо.
Двадцать седьмого июля 1744 года Елизавета пересылает указ барону Н. Корфу, полицмейстеру Петербурга. Указ гласит: «Переправить Иоанна в Соловецкий монастырь».
В сентябре переправляют. Четырёхлетнего человечка везёт капитан Пензенского полка Миллер. Конвой – двести солдат с заряженными мушкетами.
Распутица. Дождь. Холод. Лошади вязнут и тонут в болотах. До Соловецкого монастыря не добраться.
Девятого ноября они останавливаются в Холмогорах. И останавливаются там на двенадцать лет. Итак, вместо Брауншвейга – тундра, сектанты, рыбаки, комары, болота, морошка, отдельный деревянный домик.
– Хорошо ли жить ему? – радостно беспокоится Елизавета.
– Замечательно! – в письменной форме отвечают полицейские. – Он уже потихоньку читает Библию, цитирует наизусть тексты псалмов Давида и Асафа[345], смотрит не насмотрится на северное сияние. Просит прислать серебряную посуду.
Елизавета посылает посуду и обращается к своему фавориту А. Г. Разумовскому:
– Вот, пожалуйста! Все сплетничают о недопустимых условиях Севера. Он ест на серебряной посуде, как самый настоящий принц!
Он ел на серебряной посуде: солёную треску, винегрет из ревеня и турнепса и котлеты из тюленины.
Двенадцать лет одного ребёнка охраняла целая «секретная комиссия», сто тридцать семь человек!
Вот состав «секретной комиссии»:
1. Военный караул – 14 военных чинов и 17 вдов;
2. Придворные официалисты – 1 мундкох; 1 мундшенкский ученик, 1 тафельдекерский ученик, 1 подлекарь, 6 вдов;
3. Мореходы – 13 матросов первой статьи, 9 матросов второй статьи, 1 подлекарь, 2 подштурмана, 1 писарь, 1 штурманский ученик, 2 квартирмейстера, 4 канонира, 7 мушкетёров, 3 камердинера, 1 кормилица, 2 поваренных ученика, 1 мундкох, 14 вдов;
4. Штатная команда – 29 человек, 6 приказных и канцеляристов, 9 вдов.
Сорок шесть вдов?! два подлекаря! и два повара (мундкох)!
В какой роскоши жили эти 137 полицейских, свидетельствуют документы из канцелярии тогдашнего архангельского губернатора, генерал-поручика П. П. Коновницына.
Анна Леопольдовна умерла в 1746 году в Холмогорах. Ей было 28 лет.
Через десять лет, в 1756 году, из 137 полицейских осталось в живых лишь 62! Остальные умерли от голода и от цинги. Они не просили сверхъестественных милостей у Елизаветы. Их послали насильно, они добросовестно исполняли свои обязанности – держали Иоанна в тюрьме, они за свою принудительную работу просили совсем немного, пустяки – хлеба!
В канцелярии Коновницына сохранилось 42 прошения, написанных 62 живыми и 75 ныне мёртвыми охранниками.
Они писали:
«Всемилостивейшая государыня! Матерь отечества! Воззри милосердным оком на наше бедное состояние и благоволи, из монаршиего своего милосердия, высочайше' повелеть нам, всеподданнейшим, в рассуждении означенных недостатков и дороговизны хлеба к получаемым ныне тридцати рублям наградить ещё чем-нибудь».
Двенадцать лет они караулили ребёнка и умирали.
Двенадцать лет Иоанн просидел в Холмогорах и сошёл с ума.
В 1756 году сержант лейб-кампании Савин переправил Иоанна в Шлиссельбург. Тайно. Совершеннолетие настало. Теперь – пусть поближе к столице, непосредственный контроль и присмотр.
Тайная канцелярия, граф А. И. Шувалов[346] писал коменданту крепости полковнику Бередникову:
«В ту казарму никому, ни для чего не входить. Чтобы арестанта никто видеть не мог. Арестанта из казармы не выпускать. Когда кто впущен будет к нему для убирания в казарме всякой нечистоты, тогда арестанту быть за ширмами, чтобы его видеть не могли. Без особого приказа Тайной канцелярии не впускать в крепость никого».
2
Шлиссельбург.
Опять одиночка.
Крепость, церковь, крест, колокола, офицеры караула, какие-то коменданты. Одно зарешёченное окошко, забрызганное чёрной масляной краской, железная койка, табурет, Библия, деревянный люк в полу – уборная. В блюдечке – свеча, над свечой трепещет ночная бабочка, вот и бабочка прилетела, потрепетала и уснула, на подоконнике, что ли, – живое существо.
Ещё восемь лет заключения.
В 1764 году Иоанну было 24 года, он просидел в тюрьмах уже двадцать лет.
Естественно, император был болен. Вши и нечистоты, от тюремной пищи – рахит. Двадцать лет он ни с кем не разговаривал, запрещалось – и ему, и с ним. Он говорил только с самим собой, заговаривался. Он говорил невразумительно, сильно заикался.
Искалеченный двадцатью годами тюрьмы. У него отваливалась нижняя челюсть, когда Иоанн что-нибудь пытался попросить у караульных, – так сильно он заикался.
Естественно, Иоанн перестал быть человеком в настоящем смысле этого слова, – просто существо, оно. Рыжеволосый, с белым нежным лицом, он был больше похож не на двадцатичетырехлетнего юношу, а на девушку-монахиню; он ещё ни разу не брился – ни усы, ни борода у него совсем не росли.
