Схватка за Родос - Старшов Евгений

— Я не льстил себя надеждой, что это останется неизвестным почтенному собранию, и отпираться я не стану. Однако и ответ, я полагаю, очевиден. Не из желания выслужиться или получить награду я это сделал. Обращение Мехмеда ко мне было естественным, учитывая то, что я служил у него военным инженером. И что мне оставалось делать, как не исполнить высокий приказ? Тогда я, признаться, не думал, что все произойдет так скоро, ибо Мехмед вел войну в Албании и готовился напасть на Италию. Есть и еще обстоятельства, которые послужат мне если не в оправдание, то хотя бы в извинение… или разъяснение мотивов моего поступка. Родосец Мелигалл и пройдоха Софианос тоже представили чертежи. Сделай я неверный, даже из желания таким образом помочь вам, они тут же обличили бы меня. Кроме того, я представил сведения более чем двадцатилетней давности и, отлично зная, что на Родосе давно ведутся работы под вдохновенным руководством магистра, правильно полагал, что такой старый материал вряд ли окажется очень полезным для нехристей.

— Блестяще, — ехидно отметил "столп". — Вдохновенно и бесстыдно!

Д’Обюссон жестом повелел ему молчать. Он отлично понимал, что этому немцу ни в коем случае доверять нельзя, однако как христианина и монаха его глубоко тронуло мужество Фрапана. Нет, эмоции не победят разум, однако этот немец определенно ему нравился… Впрочем, его искренность легко проверить — данные о турецком войске у него, д’Обюссона, имеются. Надо послушать, что скажет Фрапан, и тогда либо он попадется на лжи, либо правдивыми показаниями подтвердит свои искренние намерения. Хотя возможно, что он, завоевывая доверие, готовит крупное предательство.

— Каковы силы врага? — спросил великий магистр. — Численность армии, флота, состав артиллерии? Часто ли взрываются пушки? Что за намерения у Мизака? Ты должен все это знать как инженер султана.

— Я вполне осведомлен, — ответил немец и с ледяным спокойствием стал подробно отвечать по всем пунктам: — Начну с намерений. Полагаю, они вполне ясны и вам. Бомбардировка, идущая уже который день, должна привести в негодность все стены, башни и ваши пушки, а также деморализовать народ и воинов. Башня Святого Николая — это ключ к гавани. Ее падение замкнет блокаду, лишит вас подвоза провизии и пороха и позволит сбить башню Найяка, после чего гавань окажется в руках нехристей, и город будет взят путем штурма слабых гаванных стен. Подкопы турками не ведутся, ибо они уповают на всесокрушающую мощь артиллерии. Полагаю, флот вы видели сами. В нем порядка 160 только больших боевых кораблей султана. Правда, они частично разоружены в пользу сухопутных батарей, но не все, и предназначены для бомбардировки ваших гаванных башен при общем штурме. Численность сухопутных сил — порядка 100 000 человек, не исключен подход новых сил. Есть янычары, сипахи — этих стоит опасаться более всего, есть много ветеранов, сражавшихся не только под знаменами Мехмеда во всех его походах, но даже и его отца Мурада — эти держат всю армию; ну а оставшаяся часть — плохо организованный, но агрессивный сброд, устилающий своими трупами путь привилегированным частям. Однако более всего вам будет страшна артиллерия нехристей. Такого количества орудий, пожалуй, ни у одного полководца еще не было. Кроме обычных пушек, в распоряжении Мизака-паши 16 огромных. Видели ядра в два, три фута в диаметре? Это они посылают. Против этих адских машин вы не можете ничего. Да, орудия взрываются довольно часто, однако никакой проблемы в этом нет, если не считать гибели турок: на холме Святого Стефана оборудована литейня, обломки пушек немедленно переливаются на новые орудия, столь же незамедлительно вступающие в дело. Фактически артиллерия турок бессмертна! Пороху тоже в избытке — с запасом везут из Ликии и Карии.

На какое-то мгновение воцарилась гнетущая тишина, потом один из рыцарей спросил:

— На что же ты рассчитывал, зная все это?

— Сами думайте, сиятельные господа. Как видите, в моем поступке нет каких-либо корыстных мотивов, скорее, напротив — получается, я отдал все, лишь бы предстать пред Господом с очищенной душой. Всем земным благам, которые я получил и еще мог бы получить у турок, я предпочел спасение души. Впрочем, я еще могу быть очень полезен и постараюсь это доказать. Если вы сомневаетесь в моих словах, то я с удовольствием отдам себя в руки правосудия и понесу заслуженную кару, только б мне не лишиться перед казнью последнего напутствия и причащения Святых Христовых Тайн!

— Что же, — изрек д’Обюссон, — ты сказал все, что считал нужным, мы тебя благосклонно выслушали. Теперь тебе следует выйти и обождать, мы рассудим о тебе… — Немца вывели, магистр сухо обратился к собравшимся: — Высказывайтесь, братья. Каков вам этот молодец? Ничего не скрыл, ни от чего не отперся, все рассказал как есть — данные разведки и перебежчиков полностью подтверждают сказанное им.

— Это крот, господин наш и брат, причем необычайной породы. Наглый, самоуверенный. Что ему стоило предать турок, чтоб войти к нам в доверие и, в свою очередь, предать нас своим бывшим — а может, и настоящим — хозяевам? Невелик секрет то, что он рассказал, — высказался первый "столп".

— Согласен полностью, — изрек второй. — С другой стороны, велик соблазн использовать его как инженера и артиллериста. Это можно сделать, при этом не позволяя ему ни с кем говорить и осматривать укрепления. А ценность его советов пусть определяют компетентные в этом деле люди.

Остальные высказывались приблизительно в том же ключе, и только великий приор Бертран де Глюи настаивал на казни перебежчика:

— Это надо сделать в назидание прочим. Не будет султану делать модели крепостей. Вы же знаете — и он сам этого не отрицает — что он был на Родосе, сам возводил укрепления. Он хочет выведать то, что было возведено позднее, выявить все слабые места и сообразно с этим дать нехристям в руки все ключи! Это же очевидно! И кто знает, может, ему ведомо даже то, что неведомо нам самим? Я говорю о тайных ходах, которые он вполне мог в свое время сотворить! Это искатель приключений, наглый, беспринципный бродяга без веры, могущий продать за деньги все, что угодно!

Прения продолжались, и в этот час, как никогда вовремя и кстати, на совещание принесли "свежую почту". В записке, прикрепленной к стреле, ясно и недвусмысленно было написано по-гречески: "Опасайтесь мастера Георгия!" Неизвестно, подслушал ли какой храбрец разговор Фрапана с визирем, или же проследил за перебежчиком, или, может, просто сам сделал надлежащие выводы из-за отсутствия немца в лагере. Главное, вовремя упредить! Это сообщение подлило масла в огонь.

Впрочем, Монтолон осторожно предположил:

— А что, почтенные братья, если это сам визирь компрометирует инженера? Тот перебежал к нам, вот и послали нам письмо, чтобы мы не поверили ему и погубили того, кто мог бы оказаться нам полезным?

— Скорее уж напротив, — мрачно изрек первый "столп". — Мне это хитросплетение видится следующим образом: немец — предатель, перебежавший к нам. И чтобы уверить нас, что он не предатель, визирь призывает нас рассматривать его как предателя. Хочет, чтобы мы, не положившись на совет из вражеского лагеря, поступили как раз наоборот и поверили тому, кому верить как раз не надобно.

В образовавшейся тишине было слышно, как летают мухи и вычесывает блох один из больших магистерских барбосов. Второй "столп" смущенно кашлянул и спросил коллегу, понял ли тот сам, что сказал.

— Естественно, — желчно ответил тот, чем, впрочем, не развеял всеобщего недоумения.

Д’Обюссон по-доброму засмеялся:

— Знаешь, почтенный брат, мне однажды пришлось беседовать с местным раввином… Если бы я не был твердо уверен в твоем благородном французском происхождении, я подумал бы, что ты еврей. Ты так же скрываешь водоворотом фраз пустоту мысли. Продолжая твою логику, проще предположить — ну, поверим мы визиреву письму, отрубим голову Фрапану. Разве этого хотел визирь? Нет, это слишком!