Цирк "Гладиатор" - Порфирьев Борис Александрович
Коня — раз! Ингуша — наземь! За грудки его, за черкеску,(у того только газырики посыпались в грязь). И — тряхнул. А ин — гуш–то здоровый… Тоже такой будет, с вас али с вашего Ивана (я, конешно, извиняюсь)… Тот за сашку! А Никита его раз по уху — и четыре сбоку, ваших нет… Тут, конешно, толпа собралась…
Маркёр устало стёр со лба пот.
Всё так же нежась на зелёном сукне бильярда, небритый проскандировал сквозь зубы, ни на кого не глядя:
Мы свободны. Мощь народа.
Разум, сердце — всё в движеньи,
На Руси царит свобода…
На военном положеньи!.
Старик покосился на него, сказал уже примирительно:
— А то «семеро не бояцца»…
— Так твой Никита — это особая статья…
— Да мой Никита любого за грудки возьмёт… Одно слово богатырь, как господин Верзилин…
Не обратив внимания на то, что маклер знает его имя, Верзилин хотел его расспросить о племяннике, но в бильярдную вошёл Татауров.
Глядя на его сияющее лицо, Верзилин спросил нетерпеливо:
— Ну, как дела? Что там мушкетёр тебе пообещал?
— А мушкетёр сделал отличное предложение… Нижайший поклон, — обернулся он к бильярдисту. — Здравствуешь, Макар Феофилактович.
— Ну, садись, садись, рассказывай… Макар Феофилактович, крикни там нашему другу, чтобы обед для Ивана принёс… Ну как?
Татауров покосился на своего партнёра по бильярду. Тот понял, отошёл в противоположный конец комнаты, разлёгся на столе, томно прищурился, щёлкнул по шару кием.
— Ну, ну? — торопил Верзилин.
Наклонившись к нему через цветок в банке, Татауров выпалил горячим шёпотом:
— Мушкетёр предложил мне Сатане проиграть! Сто рублей за это даёт!
Словно игла вонзилась в самое сердце Верзилина, он задохнулся. Помолчал. И, чувствуя, как гулко тукает в висках, сказал глухим голосом:
— Ого! Понимают, что победишь. Это, брат, лучшая оценка для тебя.
— Даром деньги! — взвизгнув от приступа смеха, сказал Татауров. — И стараться не надо! Целая сотня! Ха–ха–ха!
— Ну чёрт с ней, с сотней. Нам с тобой имя дороже, — сдерживая волнение, сказал Верзилин.
Татауров вздохнул:
— Из имени шубу не сошьёшь… Да и потом — Дюперрен обидеться может… Сто рублей — деньги большие.
— Добрая слава дороже денег… Ведь аплодировать–то не тебе будут.
— А мне плевать — мне, не мне, — возбуждённо сказал Татауров. — Я сто рублей получу вместо четырёх. Девяносто шесть чистого барышу. За девяносто шесть рублей можно кому угодно проиграть — вон даже Макару Феофилактычу, — кивнул он на щуплую старческую фигуру маркёра.
Принесли обед. Пока не ушёл официант, они молчали.
Низко склонившись над столом, Татауров начал есть.
— Неужели в тебе нет гордости? — с горечью спросил Верзилин. — Я из–за отказа проиграть борцу, который слабее меня, чуть не поплатился жизнью. Ты что думаешь, я сам сломал руку? А разве мне сто рублей предлагали? Там же была тысяча…
Глаза Татаурова вспыхнули любопытством.
— Тысяча? — спросил он торопливо, с придыханием. — Неужели тысяча?
— А, да что там говорить! Речь не об этом… О тебе речь. Для чего я тебя учу? К чему я тебя готовлю? Ты что — и под моим именем будешь проигрывать?
— Это уж как прикажете, — отозвался Татауров.
— «Прикажете», «прикажете»… Эх, Иван!.. — Верзилин махнул рукой. — Ради чего я тогда стараюсь?.. Ну скажи, ради чего?
Татауров потупился; ковырялся вилкой в яичнице.
— Доедай, — сказал Верзилин, развёртывая газету. Табачный дым заставил его закашляться. «Неужели этот небритый кот один накурил столько?» — подумал он с раздражением, покосившись на полулежащего на столе бильярдиста. Буквы двоились в глазах. — Я поднимусь наверх, а ты можешь сыграть партию — две.
В номере он лёг на койку поверх одеяла. Солнце скрылось за каменными домами. На фоне красных облаков торчала высокая труба городской электростанции. Где–то на улице заливалась гармоника, пьяный голос выводил: «Измученный, истерзанный наш брат мастеровой…»
«Балда — на сто рублей позарился», — сердито подумал Верзилин. Было грустно. И с кем поделишься? «Нина, где ты?» — печально подумал он. Вспомнился Измайловский сад, дощатый цирк, беспомощная узкая спина женщины. «Я не хотела этого…»
— Нина… — прошептал он. — Нина…
И к тому времени когда пришёл Татауров, он настроил себя на минорный лад.
Настали сумерки. Было тихо.
— Иван, — чуть слышно позвал его Верзилин.
— Да?
— Неужели ты не понимаешь этого, Ваня? — с тоской сказал Верзилин.
Татауров отвернулся, взглянул в окно. Тень от шторы падала на его лицо, и от этого оно было расплывчатым.
— Ну? — тихо спросил Верзилин, приподнявшись на локте. Ах, как тяжело ему было сейчас молчание Ивана!
Наконец Татауров произнёс неохотно:
— Опостылело мне всё… В деревню уеду… отдыхать…
— Победишь Сатану через четыре дня, и я тебя сам посажу в дилижанс; и, может, с тобой до Слободского доеду. Там тебя обожду.
«Уедет», — печально подумал Верзилин. И когда тишина стала уже невыносимой, он сказал равнодушным голосом бесконечно уставшего человека:
— Ложись спать. Утро вечера мудренее.
Молча, не зажигая света, они разделись.
Под монотонное всхрапывание Татаурова Верзилин думал: «Куда я один? Опять всё сначала. Опять тоска. Опять месяцы тоскливого одиночества…»
К утру он уже знал, что судьба его в руках Татаурова. Он сделает для него всё, только бы парень не ушёл…
— Ну как спал, Ваня? Ничего? Хороший сон — это половина твоей победы над Сатаной. Да что там Сатана! А? Не так страшен Сатана, как его малюют. А? Давай, давай я тебе полью… Так, хорошо. Вот твоё полотенце… Зарядку будем делать или нет?.. Может, эти дни отдохнуть хочешь?..
Он был противен себе этой угодливостью, но ничего не мог с собой поделать…
— Пивца не хочешь? Я думаю, мы можем сейчас себе разрешить это… Ты как думаешь? Садись, садись… Общёлкай этого кота. Вон он к тебе идёт… И жилет весь в розочках… Ха–ха… Тоже игрок. Ну–ка, пропиши ему — ты же Иван Татуированный, победитель чемпионата Дюперрена… Поддержи нашу марку… Вот так его!.. Знай наших… И Сатану так же, а?
— Да ладно уж, — угрюмо произнёс Татауров. — Сказал положу — значит положу, — он тяжело опустил руку на стол, и Верзилину бросилось в глаза имя «Луиза», вытатуированное на пальцах.
— А я и не сомневаюсь в этом, — нарочито беспечно сказал Верзилин, но рука дрожала, и горлышко зелёной бутылки выбивало дробь по стакану. — Я не только не сомневаюсь в твоей победе, но знаю, что ты его положишь на первых минутах. Сатана не самый сильный в чемпионате. Самый сильный у них — негр Бамбула. Это настоящий борец. А ты у него выиграл. И у Сатаны ты выиграешь непременно.
13
Казалось, от сумасшедших криков публики цирк разлетится на дощечки: Иван Сатана положил Ивана Татуированного на обе лопатки. К огромному удовольствию публики, красота и изящество восторжествовали над грубой животной силой. Всего десять минут понадобилось Ивану Сатане для того, чтобы бросить громадное неуклюжее тело своего противника на ковёр.
Расталкивая людей, продвигаясь через толпу, как ледоход через ледяные торосы, Верзилин спешил к выходу.
Накрапывал мелкий тёплый дождик; сквозь дымчатые облака мерцали звёзды; лёгкое зарево от огней стояло над уснувшим городом.
«Изобью», — решил Верзилин, остановившись у служебного входа. Тусклый фонарь освещал утоптанную, забросанную окурками землю. Вышли трое мужчин, оживлённо обсуждая случившееся.
— Так его же Дюперрен с Сатаной подкупили, — сказал один из них.
— Бамбулу тоже.
— А ты слышал, когда они в Перми были…
«Изобью, — подумал Верзилин, переступая с ноги на ногу. — Иуда, Иуда Искариот. Продал меня за жалких тридцать сребреников».
Мимо прошли несколько женщин; одна отделилась от них и приблизилась к Верзилину.
— Проходите, проходите, — сказал он торопливо.
Она догнала подруг, засмеялась громко, объяснила:
